— Через полчаса я подъеду к главному входу телецентра. Прошу вас выкроить для меня хотя бы пару часов.
Мака взглянула на часы. Было десять.
— Почему вы молчите?
— Откуда вы знаете, что я так рано читаю газеты?
— Какие газеты?
— Вы что, не читали?
— Что я должен был читать?
— Статью о вас, «Большой успех молодого ученого».
— Клянусь сестрой, не читал.
Мака счастливо засмеялась. Она поверила, что молодой человек клялся искренне. И сама клятва сестрой понравилась ей.
— Поздравляю вас!
— Большое спасибо. Вы согласны?
— Хорошо. Приезжайте в одиннадцать.
Ведя за собой гостя, Мака открыла двери большого павильона. С потолка огромного помещения свисали «юпитеры». Оно было совершенно пустое — ни людей, ни вещей. И лишь черный рояль в углу казался незаметно пробравшимся сюда буйволом.
— Вам нравится? — спросила девушка Рамаза.
— Я восхищен!
— Усы придают вам совсем другой вид.
— Плохой или хороший?
— Не знаю. Мне непривычно.
— Если вам не нравится, сейчас же сбриваю.
— Не стоит ради меня принимать столь радикальное решение, — засмеялась Мака. — Пригляжусь, может быть, привыкну.
— Стукнуло в голову, вот и отпустил. Отпускать нелегко, целый месяц уходит на это. Сбрить — минутное дело.
— Пойду принесу стулья.
— Не лучше ли нам прокатиться на машине?
— Я вас не знаю, и нас ничто не связывает. Я даже не знаю, какое у вас ко мне дело. Только раз между нами могли завязаться деловые отношения. Вы почему-то не пожелали сниматься в документальном фильме. Прочитали мне нотацию и — с приветом. Если у вас какое-то дело ко мне, зачем куда-то ехать? Развернуться в этом павильоне есть где. Там, за роялем, в углу, должны быть стулья, сядем и побеседуем.
— Курить здесь, разумеется, нельзя! — попутно выяснил Рамаз.
— Вы угадали!
Они сели на стулья.
— Не думала, что усы так меняют человека. На улице я не узнала бы вас.
— Видимо, безобразят меня, раз вы вторично возвращаетесь к ним.
— Наоборот, придают вам солидности и степенности. Слава богу, что вы в таком возрасте, когда выглядеть старше, видимо, доставляет удовольствие.
— Я давно перешагнул за седьмой десяток.
— Мне следует прийти в восторг от вашей шутки?
— К сожалению, я не шучу.
— Хорошо, оставим пустословие. Ответьте прямо, почему вы позвонили мне?
— Я люблю вас, Мака!
— Что вы сказали? — смешалась девушка.
— Я люблю вас, Мака, и пришел просить вашей руки!
«Я люблю вас, Мака, и пришел просить вашей руки!»
— Я совсем вас не знаю, Рамаз! — проговорила Мака и тут же прикусила губу. Она сразу выдала себя — что, как не согласие, означают ее слова?! И попыталась исправить оплошность: — Мне просто интересно, можно ли полюбить так, с первого взгляда. Любовь с первого взгляда всегда казалась мне чистой воды литературщиной.
— Настоящая любовь бывает только с первого взгляда, все остальное — приспособление, сделка, расчет, анализ! А любовь с первого взгляда — истинная любовь, чуждая анализа, привычки, торга с самим собой.
Мака ничего не ответила, только испытующе посмотрела на молодого человека.
— Вы знаете, что я написала заявление? — наконец нашлась она.
— Какое заявление? — не понял Рамаз.
— Потому и изменился мой телефон. Я же была заместителем главного редактора. Но, вняв вашим нотациям, перешла в рядовые редакторы.
— Вы шутите? — растерялся он.
— С какой стати? Поэтому я не смогла принять вас в своей комнате, где нас теперь четверо.
— Зачем вы совершили такую глупость?
— Затем, чтобы ни вы, ни другие, ни в глаза, ни за глаза не могли сказать обо мне те слова, которые вы сказали мне в тот памятный день. Но не это главное. Главное то, что вы были правы. Главное в том, что я хочу своими силами, а не папиным авторитетом прокладывать себе дорогу.
— Господи боже мой!
— Вы огорчены? А я думала, обрадуетесь!
— Я обрадован, я очень обрадован, я восхищаюсь вашим благородством, но…
— Что «но»?
— Но я огорчен. Кто оценит ваш поступок? Да какая там оценка, ваше благородство еще не подняли на смех?
— Я не ждала никаких благодарностей и оценок и не собиралась никого поражать своим «моральным героизмом», — Мака подчеркнуто иронично произнесла слова о «моральном героизме». — Мне достаточно, что я права перед самой собой… И еще перед тем человеком, который меня любит.
— Я могу считать, что тот человек я?
— Не знаю, ничего не могу вам сказать. И не воображайте, что всякий блицкриг завершается победой!
— А вам не кажется, что я сам — жертва блицкрига?
Мака засмеялась.
— Поздравляю вас с большим успехом! Поверьте, что он меня искренне обрадовал.
— Благодарю. Верю, что он вас обрадовал.
— Вы всемирно известный ученый, а вместе с тем совершенно молодой человек. Не подумать ли нам снова об одночастевке?
— Мака, я более двух месяцев думал и готовился к сегодняшнему дню. Очень прошу вас, не опрощайте драгоценные для меня минуты.
— Вы очень любите вашу сестру? — спросила вдруг Мака.
Рамаз побледнел, глаза у него остекленели, огромный павильон сразу подернулся мраком.
— Почему вы спрашиваете о ней?
— Недавно вы с такой любовью поклялись вашей сестрой, что у меня слезы навернулись на глаза. Скажу вам откровенно — эта клятва предопределила нашу встречу. Ваша сестра красивая?
— Очень красивая, светлая и святая, как мадонна!
— A y меня нет ни сестры, ни брата! — искренне пожаловалась Мака.
Зал снова наполнился светом.
«Только Мака спасет меня, только она поможет мне избежать пропасти!»
— Я люблю вас, Мака!
— Скажу вам откровенно, — улыбнулась девушка, — мне приятно слышать ваши слова. Предупреждаю, что моя откровенность не дает вам права на ошибочные выводы. Просто я женщина, и мне радостно слышать приятные слова.
— Можно я сыграю?
— Вы играете?
— Попробую.
Рамаз сел за рояль. Осторожно поднял крышку, задумался на мгновение. Видимо, выбирал, что сыграть. Наконец выбрал «Серенаду» Шуберта.
Маке никогда не нравилась эта грустная и приторная мелодия. А сейчас, что случилось сейчас? В эти минуты она как будто услышала ее впервые. Не потому ли, что «Серенаду» исполнял Рамаз?
Девушка окончательно убедилась, что любит Коринтели. Вернее, до нее дошло сейчас, что она полюбила его с той минуты, когда впервые увидела его на защите диплома.
Рамаз осторожно опустил крышку рояля и встал.
— Я, кажется, злоупотребляю вашим вниманием? — сказал он с печальной улыбкой.
— Наоборот, вы доставили мне безграничную радость. Я не предполагала, что физик может так играть.
— Физик еще многое может, но давайте поговорим о деле. В какое время мы сможем встретиться завтра?
— Завтра? — задумалась Мака, — Завтра, видимо, я не смогу. Есть кое-какие дела.
— Мака, очень прошу вас, придерживайтесь моего правила: никогда не делайте завтра того, что можно сделать послезавтра.
— Гениально! — рассмеялась Мака.
— Итак, в котором часу позвоните мне? Я буду точно знать, когда освобожусь.
В павильоне вдруг ожил громкоговоритель:
— Мака, танцоры двадцать минут не могут войти в зал!
— Ухожу! — крикнула девушка, хотя прекрасно знала, что микрофоны в павильоне не включены и ее никто не слышит.
В фойе толпились танцоры. Одни сидели, другие поправляли костюмы, некоторые отрешенно прыгали, отшлифовывая какие-то движения.
Краснея от неловкости, Мака ощутила на себе несколько пар неприязненных глаз. Косые и завистливые взгляды рассердили ее. Чувство неловкости сразу исчезло; высоко подняв голову, она так красиво несла через толпу свое высокое, тонкое, гибкое тело, что Рамаз окончательно решил: «Только Мака спасет меня от гибели. Только Мака, и никто другой».
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Рамаз, у нас будет ребенок! — сказала Марина, заглядывая в глаза молодому человеку.
— Что ты сказала? — Едва не закричав от отчаяния, Рамаз сел на постели.
Марина вздрогнула, что-то недоброе почудилось ей в выражении его лица.
— У нас будет ребенок, Рамаз! — мягко повторила она.
Рамаз ошеломленно уставился на нее, словно ожидая — вот сейчас она рассмеется и скажет, что пошутила. Когда он понял, что Марина не шутит, ему на сердце как будто свалили кузов горячего асфальта. Страшное желание — вцепиться в горло женщины и задушить ее — обуревало его.
Насилу справившись с нервами, он откинулся на спину и закрыл глаза.
В комнате установилась тишина, жуткая, напряженная тишина.
Марина не знала, как быть. Опершись на локоть, она окаменела в постели, не решаясь произнести ни слова, боясь пошевелиться. В испуге и отчаянии она смотрела в лицо Рамаза, лежавшего рядом с ней. Подводное волнение моря не ощущается на поверхности, и состояние Коринтели она почему-то сравнивала с глубинным неистовством морской стихии.
— Ты не оставишь ребенка! — глухо сказал Рамаз, не шевелясь и не открывая глаз.
— Я очень хочу ребенка! — донесся до него умоляющий голос женщины.
— Ты не оставишь ребенка! — тише, но гневно и угрожающе повторил он. — Сегодня же найдешь врача.
— Уже поздно, Рамаз! — помолчав, ответила Марина.
— Почему? — Рамаз открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее.
— Я на пятом месяце.
— Врешь!
— Клянусь тобой, не вру!
— Тогда почему ничего не заметно?
— Но ты два месяца не видел меня. А вот сейчас пришел и…
— А о чем ты раньше думала?
— Я хочу ребенка, Рамаз!
— Ты-то хочешь, а я? — И снова на Рамаза нахлынуло неистовое желание схватить ее за горло и задушить на месте. — Разве я когда-нибудь обещал тебе, что женюсь, разве у нас был разговор о ребенке? Как назвать твой поступок? Шантаж? Авантюра?
— Ты же любил меня, Рамаз?!
— «Любил»! — передразнил взбешенный Рамаз. — Да, любил и сейчас люблю. Любовь — одно, а договор и обязанность — другое! Ты воспользовалась моей любовью и сделала то, чего я боялся больше всего на свете!