Священник увидел бледно-голубоватые скалы, которые опасно приближались, но Цорн знал свое дело и ловко маневрировал между скал, пока они не достигли якорной стоянки, занесенной песком и защищенной от ветра.
– Прошу вас, отец мой, – сказал Цорн.
Запыхавшийся, промокший священник ступил на глубокий песок. Вдохнув всей грудью морской воздух, он нагнулся, быстро направился к выдолбленным в скале ступеням и поднял глаза к серой массе замка, со всеми его башнями, бойницами и окнами. По-деревенски грубоватый и массивный, он, казалось, был выстроен для отражения натисков непогоды. Сосны, что росли вокруг, стонали от ветра, а серебристые чайки весело плясали в воздушных потоках.
Продюсер выключил мотор, вытянул лодку на песок и привязал к покрытому ржавчиной швартовочному кольцу.
– Добро пожаловать, – сказал он, открыв простым ключом первую тяжелую дверь, и они оказались в узком коридоре, где с трудом могли разминуться два человека. Коридор кончался лестницей. Дойдя до верхней площадки, они вошли в зал, очень высокий и просторный, где каменные стены украшали драпировки и деревянные панели. Священник огляделся вокруг. Вопреки своему строго выдержанному средневековому виду, зал неожиданно оказался очень теплым. Эйенга пробежал глазами по лампам, коврам, уютным диванам и антиквариату.
– Я сейчас вернусь, отец мой, – сказал Цорн.
Священник остался один, и его внимание привлек смешанный запах ладана и конопли. По стенам были развешаны афиши тех самых фильмов, что он видел на странице «Википедии», посвященной Цорну: «Церемонии», «Эржебет», «Кровавых игр». И еще других, таких как «Изгоняющий дьявола»… Но какой же священник никогда не слышал об «Изгоняющем дьявола»?
Цорн появился минут через пять, одетый в экстравагантное красно-черно-золотое кимоно, которое он обвязал вокруг пояса, и Эйенга увидел его босые ступни и гладко выбритые икры.
Продюсер протянул священнику полотенце и чистую рубашку.
– Вот, возьмите, а то вы совсем промокли… По крайней мере, вытритесь.
Священник разделся по пояс, вытерся полотенцем и надел рубашку, у которой рукава были намного длиннее его рук. Он заметил, что Цорн внимательно наблюдал за ним все время, пока он приводил себя в порядок.
– Ну вот, отец мой, теперь вы соответствуете нормам для священника, – прокомментировал хозяин замка.
Эйенга вдруг поймал себя на мысли, что хочет оказаться где-нибудь далеко отсюда. Не без тревоги он вспомнил слова, сказанные Цорном перед отплытием: «Уже через час мы потеряем возможность доплыть до острова». Это означало, что в настоящий момент нечего и рассчитывать добраться до суши на каком-нибудь плавсредстве. Даже на лодке… И в ближайшие часы тоже. А сможет ли он дойти до берега пешком и не утонуть? Эйенга не умел плавать, а потому первый вопрос, который он себе задал, был: «Сколько длится прилив»?
Цорн снял со спинки кресла с подголовником желтый дождевик, который повесил туда, чтобы с него не капало на ковер, вытащил из кармана адресованное ему письмо и вскрыл его.
Отец Эйенга уже знал, что содержится в этом письме.
Электронный ключ. 32 гигабайта.
Цорн несколько секунд удивленно его разглядывал, потом подошел к секретеру, который соседствовал с бесстрастным бирманским Буддой, открыл свой ноутбук и сел. Включив ноутбук, воткнул ключ в гнездо USB. Через несколько секунд на экране появилось лицо Маттиаса Ложье. Тот пристально смотрел в объектив.
– Привет, Цорн…
Застыв посередине зала, затаив дыхание, священник нервно сглотнул.
Голос вовсе не походил на тот, которым разговаривал его пациент на больничной койке. В нем чувствовалось что-то… угрожающее. И тот полный боли взгляд, который знал Эйенга, куда-то исчез. Теперь на него смотрела пара глаз, полных ужасающей жестокости. Кроме того, видео, скорее всего, снимали где-то в другом месте: за спиной Маттиаса, сидевшего на стуле, угадывалась стена, выкрашенная в белый цвет.
– Мне конец, Цорн, – продолжил голос с той же интонацией. – Меня дожидается ад… И тот священник, что приходил ко мне, уже ничего не может изменить. Если ты сейчас меня видишь, то поймешь, о чем я говорю. Потому что это означает, что он передал тебе конверт…
Цорн обернулся и бросил быстрый, почти незаметный взгляд на стоявшего за ним Эйенгу, потом вернулся к экрану и снова сосредоточился на видео.
Святой отец застыл. Был ли то страх от услышанных слов, который так удивил его в глазах продюсера? Что все это означало?
– Рак от контакта с асбестом, асбестовый рак. В то время он был распространен повсюду, помнишь? – продолжил голос. Наступила пауза. Ложье, опустив глаза, казалось, приходил в себя. Ресницы его подрагивали, а потом глаза вдруг раскрылись и с удвоенной ненавистью уставились в объектив. – Но тебя тоже ждет ад, Цорн. Тебя и остальных… Потому что ты продолжил. Потому что вы все продолжили… Вы все будете в аду, и я вас там дождусь. Пока, Цорн…
Последний взгляд с экрана – и изображение исчезло. Затемнение. Тишина.
Снаружи, приглушенная толстыми стенами замка, бушевала буря. Цорн медленно отодвинул свой стул к секретеру, посмотрел на конверт, на котором была нарисована спираль и написано его имя, и повернулся к священнику. Глаза его сверкали.
– И что вы об этом думаете?
Эйенга старался ответить спокойно, хотя сердце у него и колотилось:
– Я полагаю, вы знаете, на что он намекает.
– Знаю.
Священник указал пальцем на спираль на конверте:
– А что означает этот рисунок?
– Насколько я понимаю, отец мой, вы не слишком хорошо разбираетесь в фильмах ужасов?
Священник поднял глаза и быстро взглянул на афишу «Изгоняющего дьявола».
– Я один раз видел «Изгоняющего дьявола». И нашел этот фильм… склонным к крайностям.
Продюсер, казалось, на миг позабыл и об электронном ключе, и о конверте.
– А вам, отец мой, приходилось присутствовать при процедурах экзорцизма? – спросил он с неподдельным интересом.
Священник ответил не сразу.
– Приходилось… Они не имеют ничего общего с тем, что показано в фильме.
Кеннет Цорн задумчиво покачал головой.
– А вам известно, отец мой, что в фильме голосом демона говорит одна старая ханжа?
Эйенга нахмурился:
– В каком смысле?
– Уильям Фридкин, режиссер фильма, долго искал голос, который соответствовал бы ужасному демону Пазузу, говорившему устами юной Реган. И нашел нужный голос у пятидесятидевятилетней актрисы. Та была человеком очень верующим и страстной курильщицей… Когда-то даже получила «Оскара», но потом что-то пошло не так, о ней все позабыли, и она начала пить. Ее имя Мерседес Маккэмбридж. Чтобы добиться особого горлового звучания голоса, нужного Фридкину, она требовала, чтобы ей приносили бурбон, заедала его сырыми яйцами и курила сигарету за сигаретой. Во время съемок она велела накрепко привязывать себя к стулу, чтобы испытывать те же муки, что испытывала юная девушка, одержимая демоном. И еще потребовала, чтобы с ней рядом постоянно находились два священника из ее близких друзей и не давали ей сойти с пути истинного. Фридкин ее не щадил. Иногда на верную интонацию одного только слова уходило больше тридцати дублей, и съемки шли ежедневно по десять часов. Бедная Мерседес безропотно соглашалась на все. Однако в перерывах ее друзья-священники читали ей Библию, и у нее был собственный особнячок рядом с киностудией, поскольку она слишком уставала и физически и психически, чтобы садиться за руль после каждого съемочного дня[10].
Цорн с довольным видом усмехнулся:
– А потом Фридкин микшировал все ее вопли, хохот и все звуки, которые ей дались с таким трудом, с визгом поросят на скотобойне и с криками ребенка, на самом деле проходившего процедуру экзорцизма. Я не знаю, где он все это раздобыл. Фридкин пообещал Мерседес, что ее имя будет обозначено в титрах, однако свое обещание не выполнил. И в результате бедная Мерседес лишилась аккредитива за свою невероятную работу. Вот видите, отец мой: мое окружение изобилует негодяями, эгоистами, врунами и психопатами…
Цорн пристально наблюдал за священником.
– И вы – один из них? – спросил тот.
Полные губы продюсера сложились в улыбку, напоминавшую трещину в каменной стене.
– Кто знает… Вы верите в ад, отец мой?
– А вы?
– Я его видел, отец мой, – ответил Цорн. – Я и сам уже в аду…
В его голосе слышалась тревога. Он не сводил со священника глаз, которые теперь горели, как два угля, после того как на них подули. Эйенга вздрогнул. Этот человек был безумен, неуравновешен. Опасен? Вполне уместный вопрос, когда остаешься с таким типом один на один на этом проклятом острове.
Священник вздрогнул: Цорн вдруг крепко схватил его за руку… И сразу осторожно перевернул ее ладонью вверх, наклонился и провел по ней языком от пальцев к ладони, вылизав всю ладонную ямку, отчего по телу священника пробежала дрожь.
Эйенга резко отдернул руку.
Цорн не сводил с него глаз. Потом его толстые губы раскрылись, и с них полился поток слов на каком-то неизвестном языке, которые Цорн произносил горловым звуком. Эти звуки потрясли священника до самых глубин души, до основания. Эйенга услышал что-то вроде:
«OL GNAY ZODANETA GAN ILAPRG AZAZEL, ENAY THAHAAOTAHE OL ZODAMETA, MICMA, MICMA MICALZ BRANSG GAH…»
Святой отец отшатнулся, голова его горела от возмущения и страха.
– Кто вы такой? Что все это значит? – крикнул он почти в истерике, охваченный ужасом. И тут вспомнил, что за надпись была начертана на борту лодки: «ALGOL», и почти понял, на каком языке заговорил Цорн. Продюсер встал, возвышаясь над священником во весь свой немалый рост.
– Вы должны принять сторону тьмы, отец мой, и понять, что бездна – бесконечный источник власти.
– Хватит! – вспылил Эйенга, раздираемый гневом и страхом. – Отвезите меня обратно на землю!
Цорн небрежно пожал плечами.
– Боюсь, что вброд вы до берега не дойдете, отец мой. А навигация будет возможна только через несколько часов… Подождите немного. Иначе вас просто унесет течением. Боюсь, что вам придется замочить ботинки. И потом, я ведь подарил вам свою рубашку…