Слетев вниз по лестнице, Петр сразу сказал женщине, дежурившей в холле:
– Там наверху труп.
– Что?
– Мертвец. В ванной.
Он назвал этаж и номер квартиры и, пока она доставала свою рацию, вышел на улицу и исчез.
32
– Но на этом дело не кончилось, – повторил Максимилиан Ренн под звук стучащего в окна дождя.
В студии Ренна они собрались все трое, да еще Пьерра, которому было наплевать на все фильмы ужасов, вместе взятые. И все трое замерли, боясь пропустить хоть слово.
– Снимали сцену оргии. Представьте себе картину: все уже принялись трахаться, как и где попало – и подонки, похитившие в детстве жену Орфея, и какие-то девчонки… Голые тела сплетались и извивались, и вдруг сверху на них полился кровавый дождь… Актеры, которых никто не предупредил, заорали от страха, облитые с головы до ног ярко-красной кровью. И здесь, как и везде, Делакруа остался верен своей идефикс: чтобы все было по-настоящему. Он съездил на ближайшую скотобойню и привез оттуда свиную кровь, которую для яркости смешал с красной краской: ему показалось, что в кадре кровь будет выглядеть недостаточно реалистично. Это было настолько омерзительно, что актеров затошнило. Мало того, актеров он нанял в местном борделе, и ходили слухи, что некоторые трахались по-настоящему. Главный оператор был очень стар, и ему доводилось работать со многими знаменитостями. Снимать эту сцену он отказался. Делакруа при всех дал ему пощечину и стал снимать сам.
Ренн разгладил свой галстук и сделал еще глоток кофе.
– Делакруа был готов пойти на самые жестокие меры, чтобы добиться результата, который его устроил бы. В одной из сцен «Кровавых игр» исполнительница главной роли переходит ручей вброд по тонкому льду в одной ночной рубашке. Вокруг все было покрыто снегом, на улице стоял мороз, но он заставил ее сделать больше тридцати дублей, чтобы актриса посинела до нужного ему оттенка кожи. В перерывах между дублями ее укутывали теплым одеялом, но посиневшее лицо не обретало нормального оттенка. В результате актриса заболела и пообещала, что подаст на него в суд, если он еще хоть раз устроит ей такую съемку.
Ренн встал с места. Глаза его светились каким-то нехорошим светом, пасмурным, как день за окном.
– Хорошо, – сказал он. – Я хочу вам кое-что показать, но все это останется в стенах этого дома, договорились?
Он подошел к фотографии, висящей на стене над той, где он позирует с актрисой Джейми Ли Кёртис, снял фото и набрал код на электронном сейфе, оказавшемся за ним в углублении от вынутого кирпича.
– Это обошлось мне гораздо дороже, чем афиша «Орфея», – сказал он. – Считайте, что вам повезло. Эту вещь я редко кому показываю.
Затем вытащил из сейфа крафтовый конверт, достал оттуда серию глянцевых фотографий и первым делом протянул их Венсану.
– Ух ты! – выдохнул тот, просмотрев снимки, и сразу отдал их руководителю группы.
Сервас тоже принялся их рассматривать. Видимо, это были негативы, вырезанные из пленки фильма, – грязные, темные и какие-то мутные, с зернистым изображением. На них различались длинные, запутанные и мрачные лабиринты коридоров; в этом театре теней на грани бесконечности, где глаз ухватывает всего лишь неясную форму, оставляя все остальное воображению, трудно было определить, где кончается реальный мир и начинается мир воображаемый. Но это не мешало узнать актрису, стоявшую в главном коридоре: Клару Янсен. Снявшись в «Летнем дожде» и «Ангеле в городе», она прославилась и талантом и красотой, но здесь ее было невозможно узнать. В своем длинном белом одеянии, перепачканном какой-то дрянью, актриса явно находилась в состоянии транса. Особенно это было заметно в ее отрешенном, одержимом взгляде. От нее исходило осязаемое отчаяние, уже перешедшее в безумие. Клара словно перешла точку невозврата. На первом и втором негативах она что-то кричала и пошатывалась, слезы размыли весь ее макияж, в руке был зажат большой нож. На третьем негативе она, должно быть, уже успела поранить себя ножом, потому что по ее лбу бежал ручеек крови. На последнем негативе актриса порезала себе предплечье.
Сервас понял, что это кадры из фильма, и остро почувствовал, какая вредоносная атмосфера над ними тяготеет: словно вдруг рухнула преграда, отделявшая реальность от вымысла.
– Cursed images, – тихим дрожащим голосом произнес Эсперандье, глядя на Максимилиана Ренна.
– Что это значит? – спросил Пьерра.
– Про́клятые кадры, – перевел журналист. – Негативы плохого качества, любительская съемка, автор явно сильно нервничал… Кто он такой – неизвестно, но его творение явно вызывает тошноту. Интернет буквально кишит такими «шедеврами». Но насчет происхождения этих кадров я могу сказать со всей определенностью: эти негативы были отсняты не в процессе съемок «Орфея». Более того: я не знаю, кто их отснял.
Ренн собрал негативы, вложил их в конверт, убрал в сейф и вернулся к собеседникам.
– Согласно информации, которую мне удалось раздобыть, сцену снимали в три часа ночи, и этот дубль – сороковой, хотя, может быть, я немного преувеличиваю. Актеры были на ногах с пяти утра минувшего дня, и все очень устали. Я не знаю, каким образом Делакруа удалось убедить Клару Янсен низвергнуть героиню в пропасть и отснять этот эпизод… Причем вовсе не потому, что она так ужасно выглядела, нет: весь мир в наши дни сделался ужасен. Скорее всего, ему понравилось, как она кричит, как двигается, как плачет… Чувствуется, что это настоящие слезы, настоящие крики, что она не играет. Она действительно бесноватая, действительно одержимая в этой сцене. Она не выглядит безумной, она действительно безумна. На съемочной площадке Делакруа доводил всех актеров до сумасшествия, всячески их оскорбляя, заставляя по сто раз снимать каждый дубль и не давая им спать. И потом, здесь нет последнего кадра, где героиня вскрывает себе вены. Планировали, что с ней снимут первые крупные планы с настоящим ножом, а потом заменят ее на дублершу с ножом бутафорским. Но Клара была измучена, она репетировала уже несколько часов. Говорят, дело кончилось тем, что она порезала себя по-настоящему, и не исключено, что стремилась убить себя перед всей съемочной группой – или хотела вызвать у всех опасения по поводу состояния своей психики. Разумеется, вся группа бросилась ее спасать, но Делакруа приказал продолжать съемку. Это отражено на последнем негативе. Но тут вмешался оператор, и Морбюс отложил съемку до следующего дня.
Ренн перевел дыхание:
– Это вышло еще хуже, чем у Жулавского, когда тот подвергал Аджани таким же пыткам на площадке во время съемок «Одержимости». Снимаясь в этом фильме, Клара Янсен уничтожила свой имидж популярной актрисы. А потом произошел тот ужасный случай, и она погибла, не успев закончить съемку. Но в любом случае это спасло ее от кинопрокатчиков.
– В каком смысле?
– Когда прокатчики просмотрели рабочий вариант, они испугались. Это был, вне всяких сомнений, нездоровый фильм, созданный человеком с больной психикой. Причем не только нездоровый, но еще и несущий в себе невероятную пагубную силу, силу разрушения и разложения в чистом виде. Напуганные тем, что увидели, прокатчики отказались работать с этой лентой и единодушно решили в прокат ее не пускать. Так или иначе, а они были уверены, что Квалификационная комиссия кинематографии поставит возрастное ограничение на просмотр «восемнадцать плюс». «Орфей» оказался в кругу «про́клятых фильмов». Один из критиков писал, что автору такого решения надо было бы присудить медаль. Высказывание, типичное для критиков той поры, которым обязательно было нужно идеологическое, социальное наполнение фильма. Как будто Хичкок, Джон Форд или Мелвилл ставили себе иные цели, кроме развлечения публики… Что касается Делакруа, то в общении с прессой он дал только один комментарий. Он заявил: «Кажется, в Сингапуре приговоренных к смерти просили улыбаться перед исполнением приговора… Как видите, я улыбаюсь». Но после этого он прекратил снимать. «Орфей» стал его последней работой. – В голосе Ренна слышались страсть и сожаление.
Все наконец вздохнули с облегчением. А Сервас все более и более убеждался, что ключ к разгадке убийства Стана дю Вельца лежит именно в этой истории. Что же еще произошло во время съемок? Делакруа надо бы хорошенько допросить!
– И это еще не конец, – в очередной раз огорошил всех Ренн. – Далеко не конец.
Все дружно повернулись к нему.
– У Делакруа, – продолжил он, – дело вовсе не в том, чтобы выразить авторские фантазии и видения. Как и у де Сада, у него все идет дальше и глубже, все имеет отношение… к мистике. Большинство королей жанра ни на миг не забывают, что это просто кино, киношка, что все это не всерьез. Иначе как можно было бы всерьез снимать такие фильмы и не повредиться в рассудке? Но у Делакруа все не так. Он – это Уильям Фридкин, только в тысячу раз сильнее. Он умел создавать на съемочной площадке токсичную и разрушительную атмосферу неистовства, которая подпитывала его чудовищные нездоровые фантазии. Говорят, все, что Делакруа прокручивал у себя в мозгу, в Мексике реализовать было проще простого. Чтобы снять на пленку настоящее убийство, ему было достаточно нанять профессиональных убийц, сикариев. В Мексике это было нетрудно: там даже сыщики убивали за деньги…
– Иными словами, снафф? – изумленно спросил Венсан.
– Еще хуже… Настоящее убийство, задуманное и осуществленное как произведение искусства. Как квинтэссенция седьмого искусства. То, что Делакруа официально выдавал за кинотрюк, за «киношную» смерть на экране, он снимал втайне от всех. Потом, правда, утверждал, что ничего подобного не делал и эта сцена вообще не была отснята, но некоторые утверждают, что была. Что пленка существует, и ею владеет, возможно, сам Делакруа. Что именно поэтому он и прекратил снимать после «Орфея»: боялся, что его заставят показать пленку.
– А вы сами что об этом думаете? – спросил Венсан.
Ренн пожал плечами.
– У меня на этот счет нет своего мнения, – сказал он, хлопнув себя по коленям. – Но это вполне соответствовало бы личности Делакруа… – Он встал, давая всем понять, что беседа окончена. – Надеюсь, вы не остались разочарованными, господа.