Делакруа сделал еще один шаг. Снова зажегся свет. Режиссер был маленького роста, на редкость некрасив и очень бледен, но обладал мощной харизмой и притягательностью. Его лицо выдавало жадность до всех радостей жизни и бешеный темперамент.
– Я не верю ни в магию, майор, ни в дьявола, в отличие от моей жены.
Он выдержал многозначительную паузу, опустил глаза и резко их поднял, отчего свет, идущий от экрана, словно затанцевал в них. Затем пристально взглянул на полицейского.
– Истина… Все мы ищем истину, майор, – в нас самих, в других, в нашем существовании… А она от нас постоянно ускользает. Бесконечно. Но сегодня вечером я вам ее открою.
63
Было 23:50, когда Самира нашла нужный адрес в старом квартале Карма, на рю де ла Дальбад. Прошла в ворота, пересекла узкий и глубокий двор, мощенный плиткой, миновала еще одни ворота, которые, как туннель, вклинивались в старинное здание и вели во второй двор, также вымощенный плиткой – неровной и круглой.
Судя по всему, это был старый частный отель, каких в городе насчитывалось несколько штук. Их переоборудовали в апартаменты или в административные здания. «Дверь в глубине второго двора слева», – объяснил ей Ронан Лефевр.
Было уже темно, но во дворе горели всего два окошка. Видимо, все старые здания постепенно переделали в офисы, которые пустели к вечеру. Внутри двора разлился мрак, хотя небо над крышами оставалось светлым.
И вдруг, стоя посреди двора, Самира почувствовала себя далеко от города: здесь царили удивительное спокойствие и непривычная умиротворенность. Она подошла к маленькой застекленной двери в глубине двора слева, на самом углу здания, и набрала код, который дал ей Ронан. Большой вестибюль за дверью был слабо освещен. На серых стенах рядком расположились почтовые ящики. Самира отметила, что лифта не было. За почтовыми ящиками виднелась лестница с медными перилами, ведущая наверх. Здесь стоял нежилой запах и пахло сыростью. Она подняла взгляд к лестничной клетке, такой же темной, как и холл, и включила таймер на телефоне. Место было мрачное, и вряд ли Ронан Лефевр принимал здесь много гостей. Поднимаясь по лестнице, Чэн не услышала ни малейшего звука за дверями, словно дом вообще был пуст.
Она карабкалась наверх. Слабый свет на площадках второго и третьего этажей почти не освещал ступени. На четвертом, последнем этаже лампа еле горела. Лестница скрипела под ногами, перила шатались. Последняя площадка тонула в темноте, и на нее выходила всего одна дверь.
Самира постучала и прислушалась, спрашивая себя, уж не один ли Ронан живет в этом доме, но увидела еще одно светящееся окно с другой стороны двора.
Дверь открылась, и лестничную площадку залил поток света. На пороге, занимая все пространство дверного проема, стоял студент.
– Привет, – сказал он.
Голос его был спокоен, а взгляд, который она разглядела в темноте, абсолютно ничего не выражал. Самира протянула Ронану бутылку, которую принесла с собой. Вино из винограда с берегов Роны, за 10,5 евро, ей порекомендовал знакомый смотритель винного подвала. Она ничего не понимала в винах, но исходила из того, что Ронан Лефевр больше заинтересован мангой и фильмами ужасов, чем дорогими марками вина, которые он все равно не мог себе позволить, а значит, и не пробовал.
На свидание Самира надела белый дебардёр с глубоким полукруглым вырезом на смуглой шее и сделала чуть более яркий макияж, чтобы уж наверняка произвести неизгладимое впечатление. Бедняга, ты и знать не можешь, что тебя ожидает… Кроме того, на ней были красные виниловые штаны в обтяжку и высокие сапоги со множеством пряжек.
Лефевр посторонился, и Самира вошла. Маленькая студия под самой крышей была заботливо обставлена: справа диван-кровать, низкий столик на пушистом ковре, этажерки с книгами, Blu-ray и всякими безделушками; слева, за баром американской кухоньки, – микроволновка и холодильник. В глубине комнаты у окна – крошечный письменный столик, и на нем – две книги и ноутбук. Для помещения в 15 квадратных метров не так уж плохо.
И повсюду – киноафиши. Они покрывали стены почти целиком, как яркие, кричащие обои, и в основном составляли коллекцию фильмов Делакруа. От «Церемонии» до «Кровавых игр». Фотографии мастера во время съемок, склонившегося над камерой, и фотографии всех занятых на площадке актеров. Делакруа явно доминировал, но были и другие афиши и фотографии: «Оно», «Сияние», Кубрик, Кроненберг, Карпентер, Ажа…
Самира присвистнула.
– Ты мне не говорил, что фанатеешь до такой степени.
– Делакруа – это бог, – ответил он самым серьезным тоном.
Она вопросительно подняла бровь, а Ронан Лефевр улыбнулся.
– Вот видишь, у нас с тобой много общего.
Он зашел за бар в кухне, выдвинул один из ящиков и вынул оттуда штопор, видимо, решив откупорить бутылку. Потом достал два бокала и разлил вино. Лефевр стоял к ней спиной, и бокалов Самира не видела. Поэтому когда он обернулся и протянул ей бокал, она напряглась.
– Давай выпьем за незабываемый вечер, – сказал он.
Она поймала его взгляд и прочла в нем нечто такое, чего не было в то утро, когда они познакомились в книжном магазине. Из него начисто исчезла застенчивость. Самира снова напрягла слух, но не уловила ни звука, кроме отдаленного городского шума, проникавшего в полуоткрытое окно.
– Здесь на удивление спокойно, – сказала она.
Лефевр снова улыбнулся.
– Я единственный жилец этого дома, если не считать глухой старухи напротив. В основном здесь только офисы. Это невероятно удобное место, поскольку звуки фильмов, которые я постоянно смотрю, никому не мешают…
Самире совсем не понравился тон, которым он произнес последнюю фразу, и улыбка, которой он явно подчеркнул этот тон.
– Фильмы ужасов кое-что рассказывают о том, кто мы такие, не находишь? – спросил Лефевр, чокнувшись с ней. – О нашем стремлении к смерти, о наших кошмарах… Они вопрошают нас о страхе перед насилием, хищниками и монстрами, о страхе боли, страхе темноты… Они вынуждают нас показать то, о чем мы предпочитаем позабыть. На самом деле достаточно вглядеться в свое отражение в зеркале, чтобы понять, что ужас живет в нас самих, что он здесь, и он ждет, потому что он – это мы сами.
– Может, сядем? – спросила Самира. – Или так и будем стоять весь вечер?
Он снова улыбнулся, на этот раз не опустив глаза, и указал ей на диван. Самира заметила у него на свитере принт Фредди Крюгера, знаменитого «убийцы в шляпе», с длинными когтями и обожженным лицом, который охотился на улице Вязов.
– У тебя какой-то нервозный вид, – заметил Лефевр, когда они уселись на диван.
«Нервозный»? А этот мальчик и правда слишком уверен в себе… Ну ничего, она ему еще покажет, что такое «нервозность».
– Что тебе хочется посмотреть? Какой-нибудь авторский фильм или удачное заимствование? Хорошие драки или классику жанра? А может, реалистичную и нездоровую ленту? Ты видела «Я плюю на ваши могилы» Меира Зархи, снятую в семьдесят восьмом году? А «Королеву черной магии» Кима Стамбола знаешь? У меня еще есть старые диски Жака Турнёра и Тода Браунинга…
Он порылся в стопке дисков Blu-ray на полу возле дивана.
– И потом, у меня еще есть этот небольшой фильм четырнадцатого года, «Глаза звезды», с потрясающей канадской актрисой Алекс Эссо…
Самира сделала вид, что разглядывает ящик. Она следила за каждым движением Лефевра и была настороже, но страха не испытывала. Чего ей было бояться? Это ведь всего-навсего мальчик-студент, который обожает фильмы ужасов и не прочь подрожать от страха, как и многие другие. Лефевр пялился на нее, словно что-то задумал, но она понимала, что происходит. Панику пороть было не с чего.
– Есть фильмы, которые нас затягивают и завладевают нами, – сказал он, сидя рядом на диване. Голос у него стал тягучим и глубоким. – Когда мы их смотрим, то снова чувствуем себя в некотором роде… утратившими девственность, изнасилованными. Они нас заражают, и нам хочется смотреть их еще и еще… Как серийный убийца, который уже не может обойтись без новых жертв, мы раз за разом совершаем одни и те же преступления, и они в конце концов становятся частью нас самих… Таковы фильмы Морбюса Делакруа.
Он положил руку на колено Самиры. Она вздрогнула, ощутив сквозь латекс жар его пальцев. По мере того как Лефевр говорил, голос его становился громче, и в нем возникла хрипота.
– Эти фильмы открывают самые сокровенные уголки нашего сознания и будят в нас… запретное. Неосознанные стремления, желания… Мы теряем сон…
Его рука медленно, дрожа, поднималась сантиметр за сантиметром. Зрачки все расширялись…
– А тебе нравится брутальный секс? – вдруг спросила Самира.
Рука остановилась.
– Что?.. Э-э… да… а тебе?
– Да, – произнесла Чэн «особым» горловым голосом, который должен был пробрать его до самых кишок, она это знала.
Рука Ронана снова двинулась в атаку.
– У вина какой-то странный привкус, – сказала Самира. – По-моему, оно отдает пробкой.
– А по-моему, оно великолепно, – сказал Лефевр, отпивая глоток.
– У тебя есть наручники?
– Что?!. Нету… А зачем?
– Жаль… А шейный платок или галстук? Ну, чтобы меня связать? Тебе ведь нравится связывать партнершу? Тебе сейчас очень хочется меня связать, правда?
Она пристально на него уставилась. Ронан Лефевр разглядывал ее с удивлением. И не только. В глазах у него появилось что-то новое.
– И придушить меня? – прибавила она.
Голос студента звучал, как старая ржавая пила в очень твердом дереве, когда он произнес:
– Тебе так хочется этого? Это тебя возбуждает?
Самира увидела, что теперь зрачки полностью поглотили радужки его глаз, и между полуприкрытых век, слипшихся от бессонницы, зияют две черные дыры. Как он проводит ночи?.. Адамово яблоко у него на шее то поднималось, то опускалось.
– А тебя, малыш Ронан, это возбуждает?
– Да, шлюха, – пророкотал он совсем другим, очень низким голосом. – Да, сука…