Уже почти подъезжая, они увидели ответвление от дороги, почти скрытое зарослями акаций и орешника. Никаких указателей не наблюдалось, только сквозь густую траву просвечивал белый километровый столбик. Оставив за собой ровную департаментскую дорогу, они стали подниматься по крутой грунтовке. В лесном полумраке она показалась Сервасу загадочной.
– Стоп! – крикнула Самира, наблюдавшая за обочинами грунтовки.
Майор затормозил.
– Сдай немного назад, – велела она.
Сервас съехал назад по склону, до предела сбросив скорость.
– Это здесь, отлично; спасибо.
Чэн вышла из машины и направилась к высоким деревьям у самого края дороги, с другой стороны кювета. Он тоже вышел, не выключая мотор.
Самира достала телефон и стала светить им, как фонариком, чтобы был лучше виден шероховатый ствол дерева, изборожденный глубокими трещинами, которые слабый свет фар высветил на секунду, когда автомобиль выходил из виража.
Символ был на месте. Крест, но не перевернутый, как его описала Жюдит в своем дневнике, и инициалы тоже были не те – JD.
Очередная бессчетная хитрость мозга, пораженного апофенией… Тот, кто играл с ошибочными реалиями, сконструировал собственное повествование. На какую-то долю секунды призрачный свет фонарика озарил густой лес, и они снова сели в машину.
Жилище Делакруа показалось в конце зеленого тоннеля. У Серваса возникло впечатление, что небо стало темнее, хотя на дворе был ясный день. Только выйдя из машины, он заметил, насколько тяжелым и влажным был воздух. И ни дуновения ветерка: даже плющ на фасаде висел неподвижно. То и дело сверкали бесшумные зарницы. В свете такой зарницы Мартен заметил, что большая входная дверь открыта. Они с Самирой нажали на кнопку звонка и услышали, как он эхом отозвался внутри, но никто не вышел им навстречу. Сервас миновал вестибюль, обшитый лакированными деревянными панелями, как в домовой церкви. Самира, шедшая за ним, вдруг замерла на месте, шагнув в коридор. Впереди на полу виднелось что-то черное, распростертое метрах в десяти от них, и Сервас почувствовал, как натянулись его нервы. Краем глаза он заметил, что Самира достала из кобуры пистолет. Быстро подойдя к черному силуэту, майор не смог сдержать дрожь, поняв, что это такое. Одна из собак Артемизии. Огромный пес лежал на боку, и было ясно, что он уже никогда не встанет. Он был мертв. На приплюснутой черной морде виднелись потухшие глаза, из пасти вывешивался кончик розового языка. Никаких следов крови, никаких ран на нем не было. Похоже, пса отравили.
– Это все она натворила, – послышался мрачный голос, и Сервас поднял глаза.
Перед ним стоял Морбюс Делакруа в домашнем халате и плакал, как ребенок.
– Она убила своих собак, а потом наверняка убьет и себя. Не хочет, чтобы они остались одни. Я смотрел фильм в просмотровом зале и ни на что не обратил внимания. Она знала, что вы уже в дороге… Как ей удалось это узнать, я понятия не имею.
Сервас снова вздрогнул. Делакруа олицетворял сейчас само опустошение: намного бледнее, чем обычно, он напоминал посиневший труп с ярко-красными веками и бескровными губами.
– Вы уже ничего не сможете сделать, – сказал он. – Слишком поздно.
Затем отвернулся и медленно пошел по коридору, словно приглашая их следовать за ним. Они так же медленно двинулись следом. Сервас подумал о Венсане, и ярость чернилами каракатицы затмила его мозг. Он посмотрел на Самиру: глаза ее сверкнули той же яростью.
Делакруа толкнул дверь, что находилась справа, и они начали спускаться по лестнице. Эту часть дома, видимо, обустраивали для какой-то недавней даты, потому что бетонные ступени были выкрашены белым, стены пахли свежей краской, и весь подвал сиял, как новенький. Они прошли по ярко освещенному коридору, и Сервас уловил плывущий в воздухе запах хлорки и увидел на потолке радужные отсветы воды. И только потом его глазам открылся внутренний бассейн с голубой водой, расположенный за прозрачной раздвижной стеной. Следом за Делакруа он миновал прозрачную дверь и, окаменев, застыл на бортике бассейна.
Он никогда не сможет забыть эту картину, как не сможет забыть мертвого Венсана в выгребной яме. Посреди бассейна сидела Артемизия на одном из своих надувных кресел, которые он видел только в фильмах. Купальника на ней не было, зато был черный распахнутый плащ с капюшоном, который оставлял открытым черное нижнее белье. Ее сплетенные точеные ноги босыми ступнями ритмично шлепали по воде, и от них расходились маленькие волны.
Зал был погружен в полутьму – свет проникал сюда только через бассейн и через коридор. Он снизу освещал лицо Артемизии, и Сервасу пришла на ум сцена из единственного фильма ужасов, который он видел: «Кэрри».
Мартен долго простоял так, словно парализованный, не в силах отвести глаз от жуткого зрелища.
Лицо Артемизии было залито кровью. И не только лицо: в крови были плечи, грудь, живот и вообще все тело. Кровь текла из мелких порезов, которые она наносила себе маленькими ножницами, держа их в правой руке, и стекала по розовой резине надувного кресла, образуя на поверхности воды пятно, которое постепенно росло.
И это еще не всё.
Левая рука Артемизии потрясала зажженной золотой зажигалкой. Огонек был такой же маленький и хрупкий, как зажигалка. Сервас заметил, что кровь у Артемизии была какая-то странная: при таком освещении она выглядела маслянистой. Точно так же выглядело и красное пятно вокруг надувного кресла. По пятну разбегались радужные отблески, и в воздухе подозрительно пахло бензином. И только тогда Сервас разглядел пластиковую канистру, плавающую позади Артемизии, и бросил тревожный взгляд на Самиру.
– Артемизия, умоляю тебя! – рыдал Делакруа. – Артемизия, не делай этого!
Но она не обращала на него ни малейшего внимания – не отрываясь, смотрела только на Серваса и Самиру.
– Я знала, что вы собираетесь сюда явиться, – сказала Артемизия еле слышным голосом, и Сервас спросил себя, сколько же крови она уже потеряла.
– Откуда вы это узнали?
– Час тому назад я раскинула карты, и они мне сказали, что вы уже в пути… Ваша карта, майор, тринадцатая. «Смерть». Она знаменует конец… Ее коса остро наточена, и ее действие окончательно… Эта карта призывает не противиться неизбежному.
– А какова ваша карта? – тихо спросила Самира.
Сервас заметил, что она тайком косится то направо, то налево. Как и он, Чэн искала выход. И он пытался понять, какой еще трюк их ожидает. Интересно, каким образом Артемизия умудрилась угадать, что они скоро будут здесь, выбрать удачный момент, чтобы убить собак, и приготовиться принять их, порезав себе лицо и тело и облив себя бензином?
– Моя? Но это же очевидно, – сказала Артемизия, улыбнувшись залитыми кровью, словно ярко накрашенными, губами. – Я – Дьявол, аркан чрезмерности и разнузданности. В марсельском Таро Дьявол – андрогин, существо двуполое. Его магнетизм позволяет ему устанавливать свои законы и манипулировать другими, порабощая их. Свой блестящий разум и могучую волю он направляет исключительно на службу своим желаниям. А желания его безграничны. Как желания Кеннета и других членов нашего маленького… братства. Вы представить себе не можете, майор, сколько людей лелеют фантазии о власти, богатстве и сексе, и способны на тяжкие преступления, чтобы все это заполучить, особенно если им дадут гарантии, что их не поймают и ничем не надо будет расплачиваться. Разумеется, эти фантазии никогда не реализуются. Но мы не довольствуемся одними мечтами…
– Мы? – спросил Сервас.
– Кеннет Цорн, еще горстка людей и я.
– Это вы убили Маттиаса Ложье?
Артемизия согласно опустила веки и с трудом приподняла подбородок, безвольно уроненный на грудь. Она быстро слабела… Стоит ей щелкнуть зажигалкой – и бензин вспыхнет.
Женщина презрительно ухмыльнулась.
– Этот бедняга Маттиас почувствовал угрызения совести, раскаялся, видите ли… К богу обратился… И захотел откупиться, свидетельствуя против себя… И против нас… Он всегда был слабаком… Как же вы нашли нас, майор?
Сервасу показалось, что он насквозь промок от пота. А его сердцу вдруг стало слишком тесно в груди. И это огромное сердце продолжало биться, хотя сам он даже пошевелиться не мог.
– Жюдит Янсен, она же Талландье, та самая студентка, что гостила у вас… По причине психического заболевания, апофении, Жюдит повсюду видит какие-то знаки. Она выдумала историю со смертью своей матери, которая якобы случилась во время съемок «Орфея» и в результате которой ваш муж ее якобы убил. Однако, сама того не зная, умертвив двух членов съемочной группы, она заставила нас начать расследование и навела на след реальных преступлений, гораздо более ужасных, чем те, что она выдумала. Список этих преступлений составил Валек в отделении парижской полиции. Их совершили вы и ваши друзья. Конечно, Андреас Ферхаген пытался себя оправдать, утверждая, что его роль в этих преступлениях ограничивалась тем, что он вербовал жертвы для ваших садистских игр, а что будет с ними дальше, он якобы не знал…
– Игры тут ни при чем, – вдруг оживилась Артемизия. – Это началось еще в университете, когда нам было по двадцать лет… На факультете мы с Кеннетом дружили. Правда, Кеннет не был еще ни Кеннетом, ни Цорном, а был просто Керном. Мы оба увлекались оккультизмом, эзотерикой, спиритизмом и всем, что было связано с этим жанром… Все началось действительно в виде игры, это верно: сексуальная магия, псевдочерные мессы, карты Таро, столоверчение… в общем, обычное дело. Мы забавы ради собирали вокруг себя других студентов. А потом, шаг за шагом, и сами начали во все это верить. Мы изучали все, что попадалось под руку: само собой, Алистера Кроули, и еще Марию Нагловскую, Юлиуса Эволу, историю «Золотой зари», ОТО, Элифаса Леви, сатанизм, герметизм, орфизм… Мы предавались самым изощренным сексуальным извращениям. Вера создает магию, которая потом сама подпитывает веру.
Сервас задумчиво слушал эту болтовню. Гнев не покидал его; но то был гнев еще и на сообщников Артемизии, сотворивших такое с Венсаном. Он отчаянно пытался найти хоть какое-то решение, чтобы не сжечь себя на огне ярости, как на жертвенном пламени.