Я не мог вспомнить, что со мной произошло, помня последним лишь то, как Чак погружает свою девушку в сон. Но одно я знал точно: я выспался так, как давно не высыпался. Энергия била через край. Даже сердце, казалось, стучало чуть чаще, и я решился на эксперимент. Подняв руки перед собой, я посмотрел на тигровую раскраску и постарался закрепить в памяти то, как я выглядел до своего побега из тюрьмы АF.
В сознании начали всплывать заклинания обратной трансформы. На Саде они тоже были, за тем исключением, что тут такие вещи производила не система, а самая настоящая магия.
«Себя превращать сложно только в первый раз», — говорили трактаты, однако единожды выстроенные волшебные формулы далее работали всегда и везде и даже не особо тратили силу, которая на Саде называлась «маной».
Я вливал ее столько, сколько требовалось. Перед глазами плыло. К горлу подступала тошнота, но я не закрывал глаз, чтобы видеть, как шерсть словно втягивается обратно, превращаясь в белую не загорелую человеческую кожу, пальцы удлиняются, а вместо когтей проступают обычные ногти. От спины потянуло прохладой — это исчез хвост, который всегда нужно было подбирать, чтобы его не защемило дверями; притухли яркие звуки работающих систем — это тигриные уши передвинулись ниже по черепной коробке, а во рту исчезли клыки. На лицо упала вьющаяся прядь светлых волос… Я и забыл, что в человеческом облике носил длинные волосы.
Выдох вырвался сам собой и звонким эхом отразился от бежевых пластиковых стен. В это время лисодевушка дернулась, застонав во сне. После трансформы мои руки тряслись, но сил было всё еще много, словно в этом мире превращаться из тигра в человека было нормальным даже для мага средней руки. Мой костюм растягивался где нужно, а где нет, наоборот, утягивал тело, когда я не спеша подошёл к Эйни.
Закрыв глаза, я увидел следы старания Чака Вульфена. Он всё делал правильно, но, судя по характеру работы, словно рубил топором быстрорастущую траву.
— Чак? — позвала проснувшаяся девушка, глядя на мир белыми сферами слепых глаз.
— Нет, Эйни. Это лишь я, — ответил я как можно более успокаивающим тоном.
— Мне очень больно, — простонала она.
— Я вижу, — отозвался я, глядя на выделяемые ею на тонких планах острые скачкообразные вибрации, чем-то похожие на рисунок кардиограммы.
Моя энергия окутала лисодевушку, словно одеяло. Боль явно поутихла, но не прошла. Слепота Эйни была не простым заклинанием ослепления. Она убивала, выпивала энергию и уносила её куда-то вдаль, возможно, к наложившему заклинание магу, если он, конечно, знал о том, что делает, а не просто копировал формулы тёмных Странников.
— Ты не сможешь мне помочь, ты же больше не Странник… — проскулила Эйни.
— Не Странник, — согласился я. — И именно поэтому у меня может получиться.
Я положил свои руки ей на голову и, погрузив пальцы в рыжий ёжик волос, легко скользнул по лисьим ушам, после чего задержался на глазах. Как только ладони ощутили тепло, я ответил опутывающим циклом возвратного заклинания. Эйни всё еще чувствовала боль, но интуитивно я понимал, что ее ни в коем случае нельзя убирать совсем. Уровень злобы этого мира не допускал бескровное и безболезненное течение каких-либо событий, и в этом был ключ ко всему происходящему, ключ от настоящего склепа, доверху заполненного трупами, и потому тот, кто боялся ощутить особый оттенок новой для реальности, обречён был потерпеть ТУТ, на Саде, неудачу. Она-то и постигла Странника Спирита, опытного мага Чака Вульфена, однако порежь он палец и вложи в свои заклинания хотя бы каплю своей крови, у него бы всё получилось.
Глаза Эйни всё еще испытывали боль, и вскоре под моими руками стало мокро от ее слёз. Она скрежетала зубами, из ее горла вырывались сдавленные и протяжные стоны, временами напоминавшие волчий вой. Постепенно я расшифровал цикл заклинания. Тот колдун, что накладывал его, был тоже ранен, испытывал боль и страх, но не за себя, а за кого-то еще, кто был так похож на беспомощного заложника ситуации, чья душа еще не успела нагрешить настолько, чтобы быть сожранной в планетарной жатве. Поэтому глаза Эйни и не поддались лечению даже Странником. Гель Тиир боялся за других и в этом бою, возможно, сам того не зная, использовал принцип жертвы.
Я невольно улыбнулся, испытывая некое уважение к этому невзрачному на вид кастеру и к тому, как он сплел этот цикл. Так не колдуют. Так прыгают на гранату, закрывая товарищей от разящих осколков; так остаются прикрывать отступающее отделение с одним лишь потоковым ружьём; так вызывают огонь на себя.
«Чак, Чак!.. — мелькнула мысль. — Конечно, ты поймешь со временем символьную магию, эту сложную науку, но сейчас ключ от этого заклинания, прости, не у тебя». Ключ на нашем языке трактовался как жертва, безвозвратная потеря ради высшей цели.
Оно затаилось под моими руками, терзая глаза девушки и готовясь отразить всё, что я ему противопоставлю, до тех пор, пока ему не докажут, что лечащий готов жертвовать. И я показал ему, как «шагнул» к людям, как, уже будучи Странником Спирита, сдался на суд не Тирипсу, а людям, желая понести наказание за все наши и их злодеяния на Терре. Да, это была установка тёмного Странника. Да, это была эмпатия, но ничего в этой вселенной не происходит в обход сознательной воли. Атакующий цикл принял мой ключ и, в последний раз опалив болью девушку, аннигилировался, растворившись в пространстве мира магии и маны.
Убрав руки, я снова увидел зеленую радужку её глаз. Эйни улыбнулась сквозь слёзы, приподнялась и, потянувшись, обняла меня. Голова закружилась — то ли от магического успеха, то ли от потери сил, съеденных в совокупности трансформой и лечением. В глазах потемнело, правда, на одно мгновение, но придя в себя, я почувствовал, что всем телом навалился на её хрупкое тело, так что ощущал под упруго стянутой синтетической тканью костюма частое биение сердца кемономими. Повисшая пауза была слишком долгой, пока мы смотрели друг на друга на расстоянии, слишком уж близком для боевых товарищей.
Я рывком приподнялся и посмотрел на закрытую шлюзовую дверь, словно желая убедиться, что в нее никто не вошел. Дверь оставалась закрытой.
— Я разобрался в заклинании, но декативация потребовала слишком много сил. Пойду в свою каюту. Тебе бы тоже еще поспать, — произнёс я, не глядя на девушку, и, шатаясь, шагнул к двери.
Глава 26. Никто не…
Теперь Эйни могла видеть своими глазами, а Хелл Клаус, чёрный маг, майор АF, убийца мирных фурри и интриган, на поверку оказался моральней и правильней её самой, Странницы Спирита.
Они находились так близко, что пожелай он сам или помедли ещё мгновение, их души уже сплетались бы в долгом и таком редком со времен этой вылазки на Терру сексе.
Девушка даже хотела «шагнуть» к нему в каюту, когда он «сбежал», и уже тогда ничего бы не сдерживало их от неминуемого. Однако здравый смысл и предвидение рисовало ей картины вероятных исходов такого действия, и кемономими лежала на своей кушетке в гостиной Странников, внимательно пересматривая моменты этой не произошедшей близости.
Вот она переносится к нему в комнату, уже обнаженная, и он, не задавая никаких вопросов, жёстко и где-то даже жестко берет её, поначалу придерживая за бедра и впиваясь губами в грудь, потом переносит на кровать, где продолжает с силой даже не входить, а вталкивать себя в неё…
Он был прекрасен в облике человека и великолепно сложен, Чак зачем-то отменил ему цикл смерти, и теперь тело крабового пророка само собой молодело и даже росло. Эйни видела в предвидении и то, как давно у Клауса никого не было, и как он сейчас в своей каюте сворачивается от боли, вызванной спешно подавленным желанием.
Вряд ли Чак понял бы правильно такой поступок лисодевочки, хотя в земном обществе всё было более чем просто и распущено. Везде царил фрилав, свободная любовь с кем угодно и когда угодно, но Вульфен был консервативен, хотя и принял её идею переспать с Суппи. А Хелл Клаус как раз воевал за то, чтобы этой фурри- и кемономими-развращённости не было никогда.
Эйни хмыкнула. Складывалось так, что единственная шлюха в команде Странников — это она. Однако почему некоторые мужчины позволяют себе гаремы, а женщины — нет? В её уме тонкая грань сексизма и неравенства натыкалась на выбор «или-или»: или шлюхи все, кто заводят гаремы, независимо от пола и расы, или никто. Поупражнявшись в измышлениях на эту тему, чисто по этике Эйни выбирала для себя лозунг: "Никто не шлюхи, и всё дозволено!'
Но здравый смысл был прав. Случись у неё сексуальный контакт с бывшим магом Тирипса, Хелл стал бы избегать лишнего общения с Чаком, что согласно предвидению плохо влияло бы на всю команду. Да, эмпатию потерять можно, а вот мораль и нравственность — нельзя, пускай ты даже жуткий антифурри-нацист.
«Милый, милый Хелл… — подумала Эйни, заглядывая предвидением в его каюту. — Умел бы ты переступать через свою этику и работать с Чаком несмотря на мнимое предательство, которое по меркам современной Земли и предательством-то не считается, сделала бы тебе подарок, а так… Какой же ты молодец, хоть и дурак, что в первую очередь думаешь о общем деле и работе в команде, зная, что тебя лично это погубит, и не идёшь на поводу своей плоти и похоти! Жалко только, наверное, что во всех обитаемых мирах не найдёшь ты себе подобную тебе, сколько не ищи.»
На этом лисодевочка оставила свои размышления и фантазии и с удовольствием переключилась на здоровый сон без боли и рези в глазах, который мог вырвать её из этого мира, полного средневековой грязи, магии и смердящих трупов.
Это чуть не случилось. Я точно помнил, как она обняла меня и как всё вокруг поплыло. Я еле удержался на ногах… Или нет? Мы были слишком близко, и я слышал, как бьётся её сердце, как приподнимается от вдыхаемого воздуха грудь, как искрятся её глаза, а подбородок еле-еле подается мне навстречу.
Слишком много сигналов для простых дружеских объятий. Или снова нет? Или Чак Вульфен, сняв с меня цикл старения и, как следствие, смерти, сам того не зная, чуть было не сделал себя рогоносным фурри?