Накануне выпал снег. В Париже такое случается крайне редко, но белое покрывало не расползлось холодной и грязной кашей, еще более отвратительной, чем черная жижа старых мостовых или желтое месиво новых, засыпанных щебнем дорог. От крепкого морозца снег превратился в наст и скрипел под колесами экипажей, словно толченое стекло. Греймокин был отличным рысаком, а Маливер привез себе из Санкт-Петербурга сани и настоящую русскую упряжь. В умеренном парижском климате не часто предоставляется возможность покататься на санях, и каждый спортсмен[115]с восторгом пользуется ею. Ги по праву гордился своими санями: во всем городе ни у кого таких не было, да и на бегах по Неве они выглядели бы весьма достойно. Ему страстно захотелось проехаться и подышать целительным морозным воздухом. За суровую зиму, проведенную в России, он научился наслаждаться снегом и стужей. Ему нравилось мчаться по белому ковру с еле заметными следами от полозьев и на манер русских извозчиков править обеими руками. Ги приказал запрягать и в мгновенье ока добрался до площади Согласия и Елисейских полей. Колея, как на Невском проспекте, еще не образовалась, но снега выпало достаточно, чтобы полозья легко скользили по его гладкой поверхности. Никто не требует от парижской зимы совершенства зимы московской, но в этот день все поперечные аллеи Булонского леса, где было еще мало карет и всадников, покрыл такой ровный и белый снег, что возникло ощущение, будто ты на петербургских островах[116]. Ги де Маливер направился к ельнику: темные, заснеженные лапы елей напоминали ему Россию. Он с головой закутался в меха, и поэтому встречный ледяной ветер казался ему теплым зефиром.
Люди устремились к берегу озера. Здесь скопилось столько же экипажей, сколько в самые теплые дни осени или весны, когда бега, в которых участвуют знаменитые лошади, привлекают на ипподром Лоншана[117]зрителей всех званий и сословий. В колясках на восьми рессорах под белыми медвежьими шкурами полулежали светские дамы, прижимавшие к своим атласным, подбитым мехом манто теплые соболиные муфты. На козлах с пышными басонами[118]величественно восседали кучера в лисьих палантинах на плечах. С неменьшим, чем их богатые хозяйки, презрением они поглядывали на дамочек, которые сами правили пони, запряженными в причудливые повозки. Все, кто имел такую возможность, подняли верх колясок или выехали в каретах, потому что в Париже уже при пяти-шести градусах мороза кататься в открытом экипаже многим кажется немыслимым. Посреди колесных экипажей, хозяева которых, похоже, не ожидали такого снега, попадались и сани, но сани Маливера были краше всех. Русские господа, которые прогуливались по парку и радовались зиме, словно северные олени, соблаговолили признать, что изгиб дуги действительно весьма изящен, а тонкие ремни упряжи прикреплены к ней по всем правилам.
Время приближалось к трем часам. Легкий туман заволакивал горизонт, и на его сером фоне выделялись изящные силуэты голых деревьев; их тонкие ветви напоминали кленовый листок, от которого остались одни прожилки. Солнечный диск, похожий на красную восковую печать, быстро погружался в дымку. Озеро заполнили конькобежцы. Три-четыре морозных дня, и лед стал достаточно прочным, чтобы выдержать целую толпу. Его расчистили, сгребли к берегам снег, так что образовалась черноватая полированная гладь, изрезанная коньками во всех направлениях, подобно зеркалам в ресторанах, на которых влюбленные парочки царапают алмазной гранью свои имена. На берегу стояло несколько предприимчивых горожан, которые давали коньки напрокат любителям из мещан, чьи падения служили комическими интермедиями на этом зимнем празднике, в этом балете из «Пророка»[119], поставленном на открытом воздухе. В центре катка демонстрировали свое мастерство опытные фигуристы, одетые в обтягивающие костюмы. Они носились как молнии; круто разворачивались, чудом избегая столкновений; резко останавливались, тормозя концом лезвия; выписывали кривые, спирали, восьмерки и буквы, вроде арабских наездников, которые пишут имя Аллаха на боку своего коня, чиркая кончиком сабли против шерсти. Некоторые господа катались, толкая перед собой сказочно нарядные санки, в которых сидели красивые дамы, закутанные в меха, они оборачивались и улыбались своим кавалерам, опьяненные скоростью и морозом. Другие поддерживали за кончики пальцев какую-нибудь юную модницу в русской или венгерской шапке, в отороченной песцом курточке с бранденбурами[120]и сутажом, яркой юбке, приподнятой и заколотой пряжками, и очаровательных лаковых ботах, перевязанных на манер римских сандалий ремнями от коньков. Третьи соревновались в беге: они сильно отталкивались и скользили на одной ноге, наклонившись вперед, подобно Гиппомену и Аталанте, что стоят под каштанами сада Тюильри[121]. Вероятно, и сегодня можно было бы выиграть забег с помощью золотых яблок, разбросав их перед нынешними Аталантами, одетыми Уортом, но среди них попадались такие наследницы, что ни на мгновение не задержались бы даже ради горсти бриллиантов. Это вечное движение причудливых роскошных костюмов, этот своего рода маскарад на льду являл изумительное, живое и полное изящества зрелище, достойное кисти Ватто, Ланкре и Барона[122]. Некоторые группы напоминали живописные десюдепорты[123]в старинных замках, посвященные временам года. Зиму на них представляют галантные господа, катающие на санках с лебедиными шеями маркиз в бархатных полумасках и с муфтами, которые они используют в качестве почтовых ящиков для любовных записок. По правде говоря, здесь, в Булонском лесу, разрумяненным от стужи лицам не хватало именно масок, впрочем, при необходимости их место могла занять вуалетка, украшенная бисером или гагатом.
Маливер остановил сани рядом с катком и стал наблюдать за увлекательным, красочным спектаклем, главные действующие лица которого были ему хорошо знакомы.
Его взгляд сразу выделил в толпе ничего не понимающих статистов группу избранных, а поскольку наш герой давно вращался в свете, он сразу определил, какие интрижки, флирт и любовь управляют ее движением. К счастью, благодаря большому стечению народа происходящее не выглядело слишком откровенно и вызывающе. Ги взирал на все безучастными глазами и не ощутил ни малейшего укола ревности, заметив, как одна очаровательная особа, которая когда-то оказывала ему знаки внимания, катается под руку с привлекательным молодым конькобежцем.
Вскоре он снова взялся за поводья Греймокина, который от нетерпения взбивал копытом снег, повернул в сторону Парижа и двинулся вдоль озера. На этом вечном Лоншане для экипажей пешеходы имеют удовольствие наблюдать, как десять или двенадцать раз в час мимо проезжает одна и та же желтая берлина[124]с величественной пожилой дамой или маленькая карета «вороний глаз», из окошка которой выглядывают гаванский бишон[125]и фифочка, причесанная под болонку. И, похоже, это развлечение зрителям никогда не надоедает.
Чтобы не сбить кого-нибудь на многолюдной аллее, Ги придерживал коня, не давая ему разогнаться, да к тому же ехать здесь на большой скорости было бы просто неприличным. Вскоре он увидел впереди хорошо знакомую карету, с которой предпочел бы не встречаться. Госпожа д’Эмберкур всегда боялась холода, Маливер и вообразить не мог, что она отважится выйти из дома в такую погоду. Последнее доказывало, что он совсем не знает женщин, ибо даже ураган не помешает им поехать в модное место, где они просто обязаны показаться. А в ту зиму самым модным было прокатиться по Булонскому лесу и сделать круг по льду озера; между тремя и четырьмя часами пополудни здесь собирался, говоря языком газетных хроник, весь Париж, то есть все сколько-нибудь именитые и знаменитые особы. Женщина с положением покроет себя позором, если ее инициалы не появятся в светской хронике на страницах вездесущей прессы. Госпожа д’Эмберкур была достаточно хороша собой, достаточно богата и пользовалась достаточным успехом, чтобы считать себя обязанной следовать общей моде, и потому, немного дрожа под мехами, которые она носила, как и все француженки, графиня регулярно совершала паломничество на озеро. Маливеру страшно захотелось пустить в галоп Греймокина, который только об этом и мечтал. Но госпожа д’Эмберкур уже заметила его, и ему ничего не оставалось, как приблизиться к ее карете.
Он рассеянно говорил с ней ни о чем. Чтобы уклониться от приглашения в Итальянский театр, сослался на званый ужин, который закончится очень поздно, и вдруг его чуть не задели чьи-то сани. Их тянул великолепный орловский рысак серо-стальной масти, с белой гривой и хвостом, в котором волосы сверкали, словно серебряные нити, а правил санями бородатый ямщик в зеленом суконном кафтане и бархатной шапке с каракулевым отворотом.
Горделивый конь шел особенной рысью, покусывая удила, низко нагнув голову и почти касаясь ноздрями высоко подбрасываемых коленей. Изысканность саней, выправка русского кучера, красота лошади — все привлекло внимание Ги. Но что стало с ним, когда на сиденье он увидел женщину, которую поначалу принял за одну из русских княгинь, приезжающих на сезон-другой в Париж, чтобы ослепить его своим невиданным богатством, — если только Париж вообще можно чем-нибудь ослепить!
Он узнал, или ему показалось, что узнал, черты, схожие с теми, что навсегда запечатлелись в его душе, черты, которыми он любовался, как Фауст Еленой, в своего рода волшебном зеркале!