ь смотрела, как они дождем падают с моей головы. Я была ошеломлена, тайный ужас объял мою душу.
Я нервно вздрагивала от прикосновений холодного металла к шее, словно это были не ножницы, а топор. Зубы мои стучали, я силилась произнести молитву, но слова не шли с языка. Ледяная, предсмертная испарина покрыла мои виски. Взгляд затуманился, мне показалось, что лампа, зажженная у алтаря Богоматери, потускнела. Ноги мои подкосились, и, протянув руки вперед, как бы ища опоры в пустоте, я упала, успев только прошептать: «Умираю».
Мне дали понюхать соли, и когда я пришла в себя, то поразилась дневному свету — будто призрак, восставший из могилы. Сестры, привыкшие к подобным обморокам, услужливо и невозмутимо поддерживали меня.
«Успокойтесь, — сочувственно произнесла самая молодая из них. — Ваши мучения позади, обратитесь к Деве Марии, и все будет хорошо. Со мной было точно так же, когда я принимала обет. Это последний удар лукавого».
Две сестры облачили меня в черное платье ордена и повесили на грудь белую епитрахиль, затем мы вернулись на клирос, и на мою остриженную голову набросили покрывало — символический саван, который делал меня мертвой для всего мирского и видимой только для Бога. Согласно поверью, если попросить Божьей милости из-под складок савана, то она будет дарована. И когда покрывало спрятало меня от посторонних глаз, я обратилась к Господу с просьбой, чтобы Он даровал мне возможность открыть Вам мою любовь после смерти, если, конечно, в таком желании нет греха. К моей внезапной и тайной радости, мне показалось, что молитва услышана, и я почувствовала огромное облегчение, ибо только в этом состояла боль моей души — нож, вонзенный в сердце, который истязал меня денно и нощно, словно грубая власяница, спрятанная под одеждой. Я отказалась от Вас, но душа не желала смириться с тем, что ей придется вечно хранить свою тайну.
Рассказывать ли Вам о моем пребывании в монастыре? Там дни текут за днями, похожие друг на друга как капли воды. Для каждого часа есть своя молитва, свой обряд, свое послушание; жизнь размеренным шагом движется к вечности, и каждый счастлив тем, что приближается к заветной цели. И, однако, за покоем нередко таятся многие печали, многие слабости и тревоги. Мысли, несмотря на молитвы и медитации, теряются в мечтах. Душу охватывает тоска по миру. Ты сожалеешь о свободе, семье, природе; грезишь о широких просторах, залитых солнечным светом, о цветущих лугах, о лесистых холмах, о голубоватых дымках, поднимающихся вечером над полями, о дороге с экипажами и реке с лодками, о жизни, движении, веселом шуме, о бесконечном разнообразии и обновлении вещей. Хочется ходить, бегать, летать. Ты завидуешь птицам, у которых есть крылья, тебе тесно и душно, точно в гробнице, и ты мысленно преодолеваешь высокие монастырские стены и возвращаешься к любимым местам, к детству и юности, оживающим с волшебной ясностью и подробностями. Ты строишь бессмысленные планы, забывая о том, что неумолимая дверь закрыта навеки. Даже самые набожные души испытывают подобные искушения, их терзают воспоминания, миражи, которые гонит прочь рассудок, а они, несмотря на молитвы, снова и снова приходят в тишине и одиночестве кельи, зажатой четырьмя белыми стенами, единственным украшением которым служит черное деревянное распятие. В горячке первых дней мысли о Вас как будто отступили, но затем возвращались все чаще и чаще и становились все более нежными. Сожаление об утраченном счастье болезненно сжимало сердце, и часто тихие слезы сами собою текли по моим бледным щекам. Иногда я плакала ночью, во сне, а утром моя жесткая подушка была мокрой от горькой влаги. Но порой меня посещали приятные сновидения: я видела себя у подъезда виллы, мы поднимались вместе с Вами, вернувшись с прогулки, по белой лестнице, покрытой голубоватым кружевом тени от высоких деревьев. Я была Вашей женой, и Вы бросали на меня ласковые, покровительственные взоры. Между нами уже не было никаких препятствий. Душа моя не принимала этой насмешливой лжи, от которой я защищалась, будто от греха. Я каялась в этих грезах на исповеди, я искупала их послушанием. Я молилась по ночам, борясь со сном, чтобы избавить себя от греховных видений, но они не оставляли меня.
Эта борьба подрывала силы, и вскоре здоровье мое пошатнулось. Я никогда не была болезненной, но и крепкой тоже не была. Суровая жизнь с постами, воздержаниями, умерщвлением плоти, утомительными ночными службами, гробовым холодом в церкви, долгая морозная зима, от которой почти не защищало тонкое одеяние, но более всего постоянная душевная борьба, переходы от возбуждения к подавленности, от сомнений к горячей вере, страх, что я предам в руки Небесного Супруга душу, полную земной привязанности, и подвергнусь небесному мщению, ибо Господь ревнив и не хочет ни с кем делить ваше сердце, возможно, также и ревность к госпоже д’Эмберкур — все это подействовало на мой организм самым разрушительным образом. Мое лицо приобрело восковой цвет, глаза из-за худобы стали еще больше и лихорадочно блестели между посиневших век, прожилки на висках превратились в темно-голубую сеточку, а губы лишились ярко-розовых красок — на них расцвели фиалки скорой смерти. Руки сделались хилыми, бледными и прозрачными, как у тени. В монастыре к смерти относятся иначе, чем в миру, ее ожидают с радостью: это освобождение души, распахнутая в небеса дверь, конец испытаниям и начало блаженства. Господь забирает первыми самых любимых, Он сокращает их пребывание в юдоли скорби и слез. Молитвы, звучащие у ложа умирающей, полны надежды, соборование очищает ее от земной грязи, над ней уже сияет свет жизни иной. У всех сестер смерть вызывает зависть, а не страх.
Я безропотно ждала рокового часа, надеясь, что Бог не оставит меня своею милостью и простит мою единственную любовь, любовь целомудренную, чистую, невольную, любовь, от которой я пыталась избавиться, как только сочла ее грешной. Вскоре силы совсем покинули меня, и однажды, когда я молилась, распростершись ниц, я потеряла сознание и осталась лежать, как мертвая, уткнувшись лицом, спрятанным под покрывалом, в пол. Все с глубоким почтением отнеслись к моей неподвижности, приписав ее религиозному экстазу. Затем, увидев, что я не шевелюсь, две монахини склонились надо мною, потом поставили на ноги, будто неодушевленный предмет, и, подхватив под мышки, отвели или, скорее, оттащили в келью, которую я более не покидала. Долгие дни я лежала, одетая, на постели, перебирая исхудавшими пальцами четки, и гадала, исполнится ли после смерти мое желание. Я угасала на глазах, лекарства, которые мне приносили, уменьшали страдания, но не могли излечить. Впрочем, я не хотела выздоравливать, потому что давно уже лелеяла надежду, связанную с иной жизнью, и ее возможное исполнение наполняло меня своего рода загробным любопытством. Я покинула этот мир тихо и незаметно. Все связи между духом и телом были разорваны, только одна ниточка, в тысячу раз более тонкая, чем паутинки, парящие в воздухе в погожие дни осени, удерживала мою душу, уже готовую расправить крылья в потоке бесконечности. Перед моими потускневшими глазами свет то вспыхивал, то угасал, подобно робкому пламени затухающего ночника. Молитвы, которые сестры читали стоя на коленях у моей постели и к которым я мысленно пыталась присоединиться, доходили до моего сознания как неясное бормотание, смутный и отдаленный шум. Угасающие чувства уже не различали ничего земного, а мысль, покидающая тело, неуверенно витала в странных грезах где-то на границе между миром материальным и миром нематериальным, в то время как мои бледные, цвета слоновой кости, пальцы машинально собирали и разглаживали складки покрывала. Наконец началась агония. Меня уложили на пол, подсунув под голову мешок с золой, чтобы я умерла в этой смиренной позе, подобающей бедной служанке Господа, возвращающей свой прах праху. Мне не хватало воздуха, я задыхалась. Чувство страшной тревоги сдавливало грудь: природа восставала против уничтожения.
Но вскоре тщетная борьба завершилась, и со слабым вздохом моя душа отлетела от уст.
Глава XII
Человеческие слова не способны передать ощущения души, которая вырвалась из телесного заточения и перешла из этой жизни в жизнь иную, из времени в вечность, из конечного в бесконечное. Мое неподвижное тело, уже облеченное матовой белизной, ливреей смерти, покоилось на смертном одре, а я была свободна, как бабочка от куколки, от пустой скорлупки, от бесформенной оболочки, которую она покидает, чтобы расправить свои молодые крылышки и подставить их неведомому, внезапно воссиявшему свету. На смену краткому мигу глубочайшей тьмы пришло ослепительное сияние, беспредельный простор, полное отсутствие всяких границ и препятствий — и несказанная радость охватила меня. Вспышка новых ощущений позволила мне проникнуть в тайны, непостижимые для земного разума и земных органов чувств. Избавившись от оков плоти, подчиняющейся закону тяготения, я с безудержным восторгом устремилась в бескрайний эфир. Расстояния стерлись, одного желания было достаточно, чтобы оказаться там, где захочешь. Быстрее света я описывала огромные круги в светлой лазури так, будто хотела объять необъятное, и встречала на своем пути рой душ и духов.
Бурлящий свет, блестящий, словно алмазная пыль, образовывал атмосферу; и я вскоре обнаружила, что каждая частица этой переливающейся всеми цветами радуги пыли была душой. В этой атмосфере вырисовывались течения, завихрения, волны, разводы, совсем как на том неосязаемом порошке, что распыляют на деке музыкального инструмента, чтобы изучить звуковые колебания, и это беспрерывное движение усиливало общий блеск и великолепие. Имеющиеся в распоряжении математика числа с миллионами нулей не могут дать даже приблизительного представления о бесконечном множестве душ, излучающих свет, что отличается от света материального, как день отличается от ночи.
Вместе с душами, уже прошедшими жизненные испытания от начала начал разных миров и до наших дней, витали души будущего, души девственные, которые ждали своей очереди, чтобы воплотиться для жизни на какой-нибудь планете какой-нибудь системы. Их было столько, что они могли бы в течение миллиардов лет населять все миры, созданные Господом, до тех пор, пока Ему не наскучат Его творения и Он не уничтожит их, дабы вернуть Себе первоначальную животворную силу. Эти души, непохожие одна на другую по своей сущности и виду, как непохожи друг на друга миры, в которых они обитали, несмотря на их различие, все до единой напоминали о своем Божественном эталоне и были созданы по образу своего Творца. Небесная искра служила им монадой