— Клади их сюда, Томас. Хорошо. — Бернард отошел в сторону, чтобы дать большому и сильному Ривароле поставить ящик с книгами на пол в углу кельи.
Риварола взял в руки «Историю Сент-Леже».
— Я удивляюсь, Бернард, твоей любви к средневековой литературе. Мне бы этот интерес.
Великан все равно не читал по-французски, поэтому даже если бы он и открыл книгу, то не заметил бы, что на самом деле это был «Эмиль» Жан-Жака Руссо. Эта была одна из предосторожностей: каждая отобранная им книга была на иностранном языке. Большинство любопытных глаз не найдет в его библиотеке ничего предосудительного, даже если потратит время на поиски. За исключением Баттиста. Но он сомневался, что Баттисту хватит смелости зайти в эту келью, пока он занимал ее.
Словно читая его мысли, Риварола пошутил:
— Книги вместо Баттиста. Должно быть, Бернард, ты сказал что-то очень убедительное нашему настоятелю, чтобы получить разрешение иметь книги в келье и выгнать из нее Альфонса. Мне на самом деле жаль этого негодника в связи с его уродством духа и тела. Мне следовало бы стараться относиться к нему как к чаду Божьему, даже несмотря на то что он терпеть меня не может.
Бернард был занят расстановкой книг.
— Ну, я не знаю, Томас. Здесь нет никого, кто мог бы любить тебя и верить тебе одновременно. Даже Баттист не может. А ведь он изменился после того ужасного падения в церкви, не так ли? — И продолжил: — А что касается книг. Так это специальное разрешение, каково?
Они посмеялись при этом упоминании особого положения Святой Сабины в ордене. Каждый в монастыре, кто пользовался какими-нибудь небольшими привилегиями, обычно прибегал к этому аргументу, чтобы обезопасить себя.
Риварола осмотрел келью.
— В это время я более всего скучаю по своей ферме. Весна, повсюду запах жизни. Разве ты не чувствуешь его, Бернард?
— Да, я заметил изменения за последние две недели. Марио со своим цветочным горшком. Пробуждение при свете, а не в темноте. Да, Томас, я тоже чувствую себя свободнее, но не вследствие наступления весны. — Он понизил голос: — Когда я говорил с настоятелем буквально вчера, он позволил мне еще одно особое послабление, которое, должен признаться, здорово меня удивило. — Последнее не было правдой, и он даже пожалел о том, что солгал другу. Никакого послабления позволено не было. Он выпросил его.
Риварола поднял брови. Это было, Бернард уже знал, знаком чрезвычайного интереса с его стороны.
Бернард продолжил:
— Мне позволили изучать иностранные языки в Римском университете. Мне будет разрешено пожертвовать некоторыми уроками теологии, в случае если я продемонстрирую успехи наперед. Поскольку я знаком с трудами Фомы Аквинского, магистр Палермо посчитал возможным просить за меня настоятеля Теттрини.
Риварола тепло рассмеялся.
— Браво, Бернард.
Было приятно наблюдать дружескую улыбку. Одиночество так удручало Бернарда. Хотя человек был призван выполнять Божью волю, это вовсе не означало, что он при этом должен был всегда оставаться серьезным. Риварола был уверен, что Создателю нравилось хорошенько посмеяться, и, возможно, он частенько занимался этим.
— Я голоден, — сказал Бернард. — Посмотрим, что за помои эти глупые новиции состряпали для нас сегодня вечером. Уверяю, что пища, которую я готовил в свою очередь в прошлом месяце, была вкуснее.
— Я думаю, это ты слишком, — ответил Риварола. — И помимо всего прочего, для неумелых городских парней они готовят не так уж плохо.
— Да ты все съешь. Даже ворону.
— Что правда, то правда. Ворона тоже неплоха. Только сначала ее нужно сварить.
— С перьями или без них?
— Зависит от того, насколько ты голоден.
Смех Риваролы вызвал неодобрительный взгляд одного из присутствовавших монахов. Замечания в Божьем доме, даже такие незначительные, обычно очень Риваролу расстраивали. Но на этот раз он этого не заметил, поскольку порадовался смешинке, промелькнувшей в глазах своего друга.
Глава IV
Мартин Гойетт по благовесту узнал, сколько времени. Он стоял у рынка Бонсекур и наблюдал за оживленной толпой. Перед ним на мостовой уселись двое мальчишек, один из них бережно держал небольшую клетку с птицей. Торговец овощами катил свою тачку к зданию рынка, двое, стоявшие сразу за ним, смотрели на реку, опершись на перила. Мартин пытался догадаться, не было ли среди них того, кого он искал. Он вытащил из кармана листок бумаги и прочитал сообщение снова, несмотря на то что он уже знал наизусть каждое его слово.
Его кастор, Анри Бриен, накануне вечером передал ему это, ни сказав ничего, кроме того, что эта записка от де Лоримьера и что тот вызывал его в Монреаль по какому-то важному делу. Мартин только что прибыл сюда и смешался с рыночной толпой как раз у входа для продавцов. Он все еще наблюдал за теми двумя, что стояли у перил и смотрели на реку, как неожиданно заметил человека в картузе, сидящего на козлах и вместе с другими людьми слушавшего старого уличного скрипача. Человек выпрямился, коснулся картуза и принялся ковыряться в носу с подчеркнутой медлительностью. Мартин смотрел на него зачарованным взглядом, словно тот выступал на сцене. Спустя минуту-другую, человек обтер руки о штаны, отряхнул какую-то грязь с колена и медленно пошел вдоль длинного каменного здания рынка. Мартин последовал за ним, держа безопасную дистанцию. Десятью минутами позже человек остановился у аккуратного, не вызывавшего никаких подозрений дома. Он подождал немного, прежде чем постучать, и зашел внутрь. Через минуту он открыл дверь и впустил Мартина, после чего, ни слова не говоря, проводил его в глубь дома и вывел в сад во дворе, где сидели и неспешно пили кофе двое мужчин.
Де Лоримьер первым увидел Мартина и с энтузиазмом поднялся, чтобы поприветствовать его.
— Брат Гойетт, добро пожаловать. Мне приятно, что вам так быстро удалось добраться до нас. Без сомнения, вы легко разобрались в моих инструкциях.
Мартин протянул ему свою левую руку.
— Приветствую вас. Как вы могли заметить, шевалье, время в моих руках. И конечно же, ваши инструкции были весьма конкретны.
— Присоединяйтесь к нам, — сказал де Лоримьер, указав рукой на свободный стул и затем сделав жест в сторону своего собеседника. — Это Джон Пикот де Белестр-Макдоннелл, известный патриот, чьим домом мы имеем честь воспользоваться в наших благородных целях.
Де Белестр-Макдоннелл весь засветился от радости и с усердием потряс руку Мартина.
— Добро пожаловать, брат. Шевалье поведал мне много хорошего о вашем энтузиазме. Мы нуждаемся в таких людях, как вы.
— Для меня большая честь, что шевалье такого высокого обо мне мнения, — сказал Мартин, холодно взглянув при этом на де Лоримьера, но тот не обратил на его взгляд никакого внимания.
Де Лоримьер был занят своей трубкой. Он раскурил ее, и, прежде чем заговорить, проследил за синим дымом, растворявшимся в полуденном воздухе.
— Кажется, ваша рука выздоравливает?
— Не совсем. Боль ослабла, но подвижность не восстановилась.
— Вы ведь способны драться, так? — В голосе де Белестр-Макдоннелла слышался благородный гнев.
— Не уверен в этом, но, думаю, что смогу стрелять из пистолета.
— Ах, солдат может сделать многое и так, не нажимая на курок. Собственно, именно ради этого я и попросил нашего юного друга прибыть сюда сегодня, Джон. — Де Лоримьер продолжил, не дав пожилому человеку шанса ответить: — Мартин, помните, что вы сказали мне той ночью на ферме Жосона?
— Что я не верю в то, что вы можете победить британцев. Что вы — я имею в виду мы — для того, чтобы достичь успеха, нуждаетесь в чем-то большем, чем восторги и обещания. Но вот я здесь сам. Я примкнул к вам. Поэтому, как вы понимаете, я изменил свое мнение.
Де Лоримьер уловил в его словах очевидный сарказм.
— Я вижу, мой юный друг, что у вас своя собственная причина присоединиться к «Братьям». — Он бросил взгляд на перевязанную руку. — Возможно, это месть. Она всегда была хорошим мотивом.
Мартин подумал о Теодоре Брауне, представив его лежащим в луже крови, а себя стоящим рядом с пистолетом в руке. Это не обрадовало его, а лишь послужило поводом еще раз болезненно почувствовать бесполезность происходившего.
— Нет. Не месть. Но это не имеет значения. И я все еще считаю, что сбросить британцев будет очень трудно.
— Но разве мы не должны попытаться?
Мартин был удивлен, услышав неуверенность в голосе де Лоримьера.
— Конечно, мы сможем победить. Британцам не хватит смелости устоять перед восстанием такого размаха, — упрямствовал де Белестр-Макдоннелл.
— Именно это мы и должны выяснить, Джон. Размах нашей мощи. Про силу британцев мы знаем. Мы идем против них, повинуясь собственной воле.
Де Белестр-Макдоннелл выглядел удивленным.
— Вы слышали, что говорил Гран Игль. Он уверен в нашей победе.
Ответ де Лоримьера прозвучал резко:
— Боюсь, Джон, что я не разделяю тот уровень веры, который есть у вас в отношении Эдуарда-Элизи Мальера. Я не думаю, что Коте и Нельсон также разделяют его. Но у нас нет другой кандидатуры. Конечно, его смелость — вне сомнений. Меня беспокоит его способность к управлению и реальной оценке обстановки. Он вечный оптимист, и это волнует меня определенным образом. Это сближает мою позицию с мнением нашего юного друга. — Он повернулся к Мартину. — У меня есть для вас задание, Мартин. Задание, целью которого является помощь братьям и нашему делу. От всех, кто посещает этот дом, мы слышим только положительные мнения. Все эти люди настолько желают успеха нашему делу, что могут быть слепы к реальности.
— А как вы, шевалье? — спросил Мартин твердым голосом.
— Должен признать, что и я тоже. Но и я начинаю чувствовать потребность в каком-то мериле нашей уверенности. Именно поэтому я хочу, чтобы вы совершили путешествие по приходам и деревням вдоль течения реки Ришелье и по ту сторону границы. Поговорите с иглями, касторами, ракетами, со всеми, кто с нами. Затем отыщите Роберта Нельсона, Сирилла Коте и самого Гран Игля. Оцените реальную обстановку нашего положения как в Соединенных Штатах, так и по течению реки Ришелье, поскольку именно там мы одержим победу или потерпим поражение. Узнайте количество людей, ружей, пушек, и самое главное — это отличить революционные настроения от простого недовольства. Как вы сами выразились, нужно найти мудрость не путать одно с другим. Британцы не должны заподозрить вас, хотя они внимательно следят за путешествующими. Но вас вряд ли примут за того, кто может представлять опасность. — Де Лоримьер произнес последние слова, запинаясь от смущения. Оба поняли, что он имел в виду. Мартин столь часто был объектом разного рода шуток по поводу своей внешности и манеры говорить, что не мог понять это иначе. — Но вы также очень прозорливы, и, принимая во внимание ваш природный скептицизм, вас трудно будет убедить в том, что на самом деле этим не является. Кроме того, вы говорите по-английски, и это может стать решающим преимуществом.