— Какое счастье, что вы здесь, отец Блейк. — Нунцатти говорил высоким голосом в нос, словно был простужен. Не дожидаясь ответа Бернарда, он доверительно наклонился к молодому человеку и понизил голос до шепота: — Сделайте одолжение, отец Блейк. Я прошу вас. — Он заговорщицки улыбнулся. — Хочу добавить, вам это придется по душе.
Блейк молчал. Казалось, что он не слышал сказанного.
— Документ, относящийся к основателю вашего ордена, святой отец. Документы, связанные с ним и со святым Франциском, находятся на самом верху ниши, которую я назвал «Бессребреники XIII». — Он продолжал говорить, не обращая внимания на отсутствие интереса со стороны того, к кому обращался. — Этот план, который вы привезли из Болоньи. Я не скажу, что это такое, но он имеет отношение к святому Доминику. — Нунцатти задумался, прежде чем выпалил: — Я хочу, чтобы вы отнесли его туда и надлежащим образом положили.
На лице Бернарда Блейка появилось выражение удивления, сменившееся раздражением. Что говорит ему этот толстый дурак? Неужели он хочет послать его в эту темную яму, где старина священна, а пустяки божественны? Ему нечем стало дышать и захотелось убраться из этого места. Пойти куда-нибудь. В другую темноту или к Сигни. Он повернулся лицом к Нунцатти, собираясь насмешливо отказать ему. Но не сказал ничего. Новая мысль, зародившаяся у него, сделала его взгляд хитрым. Он почти не слушал путаного объяснения Нунцатти. Ему захотелось, чтобы его мочевой пузырь был наполнен до предела.
— Правду говоря, святой отец, уже какое-то время я не посещал ту нишу. — Нунцатти похлопал себя по животу. — Давно, когда я был еще худым, я поставил все документы в надлежащем порядке, и с той поры ни один взгляд не касался их, даже мой собственный. Там мало места, святой отец, и мне теперь туда не добраться. Да это и не нужно, поскольку документы находятся там в полной сохранности и спрятаны от недостойных глаз. — Архивариус улыбнулся. — И я все еще остаюсь их хранителем и защитником. Но вам, святой отец, просто добраться до места, где они лежат. Вторая папка снизу. Она в кожаном переплете, черная. Вы увидите, в ней хранятся документы, относящиеся к различным монастырям, учрежденным святым Домиником. Она лежит на запечатанных свидетельствах к канонизации святого Доминика. Конечно, вы понимаете, святой отец, что к этим священным бумагам нельзя прикасаться.
Нунцатти не сказал при этом, что он был совершенно уверен, что никто, кроме него самого и теперь вот этого доминиканца, не знал об их существовании.
Он протянул план Бернарду.
— Положите этот план в ту папку и верните ее на место. Я вам посвечу и пройду с вами до того места, куда я не могу уже влезть, там и подожду вас.
В мозгу Бернарда одно за другим возникали видения. Прощальный акт святотатства. Помочиться на свидетельства святости будет крайней формой оскорбления невежественных идолопоклонников, которые указали ему ложный путь, продержав его связанным по рукам и ногам в течение шести лет. Это было так заманчиво, что, даже несмотря на головную боль и внутренние страдания, он улыбнулся.
— Я узнаю место, отец Нунцатти. Однажды вы уже показывали его мне и несколько раз упоминали о том, что там хранится. Но, святой отец, я лучше пойду сам. Или вы предпочтете, чтобы я позвал кого-нибудь, кто исполнит вашу просьбу в вашем присутствии? — Он простодушно посмотрел на Нунцатти.
Нунцатти вздохнул. Ему не следовало просить. Доминиканец оказался сообразительнее, чем он думал. Он попал в ловушку и понял это.
— Как хотите, святой отец. Я подожду вашего возвращения и буду благодарить Бога за вашу доброту и понимание. — Он облизал губы. Если Блейк задержится дольше пяти минут, ему придется пойти за ним.
В ответ Бернард всего лишь кивнул и, взяв пожелтевшую бумагу, вышел в тяжелую деревянную дверь, которая вела к лестнице и далее в темницы, хранившие многовековые знания.
Оказавшись среди лабиринта полок, стеллажей, ниш и ящиков, Бернард ускорил шаг. Нунцатти не выдержит долгого ожидания и пойдет за ним. Он в этом уверен. Было темно, освещения было явно недостаточно. Видно было только то, на что непосредственно падали желтоватые лучи масляных светильников. Когда Бернард дошел до секции, где Нунцатти хранил рукописи, относившиеся к периодам до Реформации, ему пришлось согнуться до самого пола. В некоторых местах он слышал, как сверху капала вода. Вход в нишу, отмеченную табличкой с надписью «Бессребреники XIII», освещался одной лампой. Бернард протиснулся в нишу сквозь узкий вход. Каменная полка, находившаяся прямо на уровне его глаз, оказалась забита разной величины томами в кожаных переплетах, папками и бумагами. Не без труда он вынул два нижних тома и, не отдавая себе отчета почему, положил план монастыря в черную кожаную папку, куда и сказал ему Нунцатти, а саму папку переложил поверх других документов на стеллаже. Его внимание привлекла более толстая, более изысканно переплетенная папка. Она была запечатана красноватым веществом, которое сильно потрескалось за шестисотлетнее лежание на полке. Бернард обратил внимание на печать папы Григория, прежде чем распечатал папку по всей ее длине. Быстро листая свидетельства, он искал подходящего кандидата для святотатства. Его внимание привлекло имя Родольф, выведенное толстыми черными печатными буквами. Но тут он заметил, что из папки на пол выпал лист бумаги. Даже при слабом свете он мог разглядеть текст, написанный черными чернилами. Он наклонился, чтобы поднять этот лист, одной рукой уже залезая под подол своей рясы.
Он достал свой член и направил его на свидетельства Родольфа.
Ничего не произошло. Словно в мочевом пузыре все пересохло. С побледневшим лицом он, спотыкаясь, выбрался из ниши ближе к горевшей лампе, прикрепленной к каменной стене на высоте его плеча, сразу же за выходом. Дрожащими руками он поднес лист пергамента к мигающему свету и стал разбирать то, что там было написано. Первая строка определяла возраст и происхождение документа. «Святой Николай на Винограднике, Болонья, 19 августа 1221 года». Ниже были еще две строки, написанные тем же почерком. Неполные строки, больше похожие на отдельные слова, имена.
Бернард услышал далекие шаги, медленные, тяжелые, но неуклонно приближавшиеся. Он на миг огляделся в нерешительности, закрыв свидетельства канонизации, быстро вновь зашел в нишу и второпях положил папку нарушенной печатью внутрь на ту, в которой содержался план монастыря. Затем, засунув лист пергамента в носок, он повернулся лицом к приближающимся шагам.
Прерывающимся от одышки голосом, рождавшим громкое эхо, Нунцатти сказал:
— Вы закончили, святой отец? Хорошо. Мы никому об этом не скажем, а я покажу вам место, где храню копию письма, написанную святым Августином до того, как он обратился к вере. Вы сможете прочесть ее. И если хотите, то даже в одиночестве. — Он понимающе захихикал. — У всех нас, ученых и хранителей древностей, есть свои маленькие слабости. Не так ли?
Бернард не расслышал ни одного слова. Он исчез еще до того, как Нунцатти прекратил говорить. Он шел, увеличивая длину и скорость шага, пока наконец не побежал к яркому солнечному свету, к скамейке в парке среди деревьев.
У Бернарда все еще дрожали руки, когда он вынимал пергамент из носка. Лист почти развалился от небрежного хранения, желтые хлопья упали на землю рядом со скамейкой. Две строки под верхней надписью побурели, выглядели более выцветшими, но совсем не потеряли отчетливость. Четкий текст шестисотлетней давности.
«Сигни Вигеланд», и ниже — одно единственное слово — «Ламар». Бернард не мог оторвать глаз от имени Сигни, мысленно пытаясь вырваться из мысленного хаоса к смыслу. Как? Что? Почему? Имя Сигни вновь появляется, на этот раз написанное неизвестно кем на листе, который он нашел в свидетельствах о святости Доминика. В этом должен быть какой-то смысл. Его глаза еще раз пробежали по бумаге «август, 1221-й, Болонья». Доминик умер в Болонье в 1221 году, и он был уверен, что в августе. Шестого, если он правильно помнил праздничный календарь. Следовательно, имена были написаны вскоре после смерти Доминика. Но кем? И как они оказались вместе со свидетельствами? Очевидно, кто-то понимал их важность.
Бернард осознал, что ответ пришел к нему. Он был с оттенком откровения и воспринимался разумом и верой как божественное вмешательство. Эксцентричный Доминик был канонизирован не только потому, что влачил откровенно нищенское существование. Ему также были присущи видения, которые Церковь с готовностью восприняла как реальность. И чаще всего в этих видениях ему являлась Мадонна. Учитель музыки верил в то, что и Сигни испытала подобное, несмотря на то что она и не понимала этого. Здесь было явное доказательство того, что Сигни не только была избранной, но также кем-то была избрана и для какой-то цели. И не только Сигни, но и он сам, поскольку не мог же он сохраняться только для нее? Совершенство, которым была отмечена его жизнь, имело только одно отклонение, и теперь он понимал почему.
Его мысли бежали дальше. Отвергаемый всеми женщинами, но притягиваемый к одной. Все было так просто. Ясно, что он должен был стать отцом нового Мессии. Те прошлые образы и голоса были посланиями Господа, которые должны были указать ему направление его судьбы. Но силы зла тоже не дремали. Они уводили его в сторону, как это было с Христом в пустыне. Он слушал ложные голоса, и они отобрали у него Сигни до того, как он смог осуществить свое предназначение и наставить его, своего сына, с которым пришло бы новое возрождение. Да. Конечно! Он, Бернард Блейк, не был обычным человеком. Он не был рабом пустого христианства, потерявшего свою силу с течением времени и оказавшегося под властью слабых людей. Новая религия будет другой, совсем другой. Нужно очищение. Новый мир должен обрести свой образ. И более того, Бог действовал в согласии с этим. Мать была выбрана, возможно, еще до этого, будучи указанной Доминику Мадонной. Сам Всемогущий, предвидя время этих мучительных родов, выбрал его, Бернарда Биру, чтобы он зародил спасителя. Он подумал об Уильяме Блейке. У него есть даже свой Иоанн Креститель. Однажды все это свершится. Бернард тяжело дышал, изо рта его сочилась слюна, капли пота выступили на лбу, хотя на солнце было не жарко.