Они были на палубе, на прогулке. Охрана теперь не очень строго следила за тем, чтобы они не разговаривали между собой в это время, и когда Шарлю Хуоту потребовалось сесть, Мартин присел на корточки рядом с ним. Некоторое время они наблюдали за тем, как вздымались серо-зеленые волны, пенились на верхушках и катились дальше. В конце концов Мартин заговорил:
— Шарль, Хьюитт сделал нам много доброго. Он спас тебя, принося воду. Но перед тем как они принялись истязать его, у меня была возможность сказать что-то в его защиту, а я промолчал. Я спокойно стоял, а они исполосовали его спину в кровь. Это было ужасно, я ничего не сделал. Неудивительно, что все считают меня трусом. Я трус, Шарль.
Хуот пристально смотрел на волны.
— Не мучай себя, мой юный друг. У тебя доброе сердце. Ты бы не остановил это избиение.
— Но ты бы не стоял просто так, Шарль. Я знаю, ты что-нибудь да сделал бы.
— Мы все сожалеем о чем-то, Мартин. Не кори себя. Возможно, что я поступил бы так же, как и ты, хотя вода, принесенная Хьюиттом, облегчила мою участь. Позволь я расскажу тебе историю.
Мартину пришлось напрячь слух, чтобы расслышать тихий голос Хуота.
— Это произошло во время восстания. Мы были в Одельтауне и загнали британцев в церковь, или так нам казалось. Мы все сидели за каменной стеной и готовились разделаться с ними окончательно, когда они вылезли с пушками и направили их на нас. Мы разбежались, как овцы. Кое-кто пытался удержаться, но в результате остались только двое: я и еще один человек. Это была женщина.
Мартин подался вперед.
— Женщина? Ты уверен, Шарль?
— Да, это была женщина, да еще какая! — Он схватил Мартина за руку. — У нее не было страха, Мартин. Она стояла во весь рост и стреляла в шеренги британцев. Я понимал, что у нас не было шансов, что нам нужно было бежать. Я окликнул ее, но она не обратила на меня внимания. Она просто продолжала стрелять. На какой-то миг я задумался: с одной стороны, хотелось бежать, но с другой — я чувствовал, что должен добраться до нее и утащить с собой. И тут я услышал ее голос. Она заряжала свою винтовку, смотря на что-то поверх голов британцев, и одновременно звала кого-то. Я не мог разобрать слов. Потом я побежал. Я оставил ее. Ты видишь, Мартин, я тоже трус. Я мог бы спасти ее. Я часто думаю об этом.
Мартин долго сидел и молчал. Он забыл о Хьюитте. В его голове роились воспоминания. Она умерла так, как он себе и представлял: благородно, глядя на видение, вдохновлявшее ее. Ему хотелось бы, чтобы он вел себя так же у Конаваги или в Бейкерс-филде. Он сощурился и принялся смотреть на вздымавшиеся волны. Подождав немного, чтобы обрести возможность говорить спокойно, он наконец сказал:
— Не грусти, Шарль. Я тоже встречал женщину, подобную этой. Она не пошла бы с тобой. Ей было предназначено умереть в тот день. Она была избранной и шла путем избранных.
Расплывчатые очертания берега выплыли из-за горизонта длинной низкой линией. Последующие три часа эта линия приближалась, и к сумеркам «Буффало» оказался в устье реки Дервент в Земле Ван-Димена.
После того как на следующее утро «Буффало» подошел к якорной стоянке в Хобарте, среди заключенных воцарилось настроение мирной завершенности. Они прибыли. Это была не Новая Голландия, которая лежала к северу через пролив, отделявший Землю Ван-Димена от материка, но это была часть Большой Южной Земли. Для узников из Верхней Канады Хобарт означал конец их долгого путешествия. Их собрали на палубе, где под облачным небом изгнанники впервые взглянули на свою новую страну. Бухта была большой и широкой, несколько судов уже стояло в ней на якоре. На многих были другие, не английские флаги, и Мартин впервые увидел приземистые, сильные обводы китобойных судов с гарпунными пушками на носу, напоминавшими жало насекомых. Сам по себе город оказался небольшим и ухоженным, но в нем чувствовалось какое-то одиночество. Город был окаймлен бушем, а прямо над группой белых строений, формировавших поселок, нависала единственная гора, настолько высокая, что ее вершина терялась в тумане.
Остановка в Хобарте была достаточно приятной для патриотов. Их рацион значительно улучшился, к нему прибавилось свежее мясо и овощи. Но время проходило так же однообразно, за исключением того дня, когда на берег сходили заключенные из Верхней Канады. По этому случаю капитан дал специальные указания, к большому неудовольствию Блэка и Ниблетта, по которым патриотам разрешалось попрощаться со своими товарищами.
Это была чрезвычайно эмоциональная сцена. Разделенные по языку, религии и обычаям, обе группы изгнанников встретились на палубе, чтобы проститься друг с другом. Мартин обнаружил, что он обнимался с людьми, с которыми даже никогда не разговаривал, слушал их прощальные слова, иногда произносившиеся на ломаном французском языке. В самом конце стоял Тауэлл. Никто из патриотов не разговаривал с ним, и Мартин быстро отметил, что он держался отдельно от своих товарищей. Тауэлл остановился перед Мартином, который не сдвинулся с места, заставив себя взглянуть в глаза человеку, пытавшемуся его убить, человеку, которого он привык бояться. Ни слова не было сказано, но, когда Мартин увидел, что тот уходит, он почувствовал облегчение, смешанное с удовлетворением. Один рок, преследовавший его, исчез. Он выжил. Не понимая почему, он чувствовал себя прощенным, словно между ними всеми установилось невысказанное понимание того, что на его счет просто ошибались.
Патриоты стояли на палубе целый час и смотрели, как берег проплывал мимо них. Повсюду была та же дикая природа, как и на Земле Ван-Димена. Повсюду высокие грубые скалы, а под ними широкой извилистой полосой лежали песчаные пляжи. Патриоты были заметно возбуждены. Несколькими часами позже они должны были прийти в Сидней. Как и другим, Мартину было трудно ждать. Пять долгих месяцев они с тупым терпением переносили множество мучений, не думая о будущем, но теперь, когда они почти прибыли на место, ожидание становилось невыносимым.
Утро давно уже наступило, когда «Буффало» вошел в широкий проход, разрывавший береговую линию. На краю южной стороны прохода стоял маяк, выступая на тридцать с лишним метров над уровнем моря. Рядом с ним не было ничего, кроме груды серо-коричневых камней. Оконечность северного края выглядела совсем жутко. Вертикальная каменная стена вырастала там прямо из моря, словно бросала вызов огромным волнам, безрезультатно разбивавшимся в брызги у ее основания. В заливе море стало тихим и спокойным. Патриоты вытянули шеи, стараясь первыми увидеть Порт-Джексон. С борта открывался великолепный вид: оливково-зеленая вода широких бухт и узких бухточек, пляжи и скалы по берегу казались затейливым капризом природы. Все выглядело так, будто какой-то великан вырвал кусок берега и раскрошил его по собственной прихоти.
Казалось, что залив никогда не кончится, такое количество бухт и бухточек проплывало по борту судна. Постепенно на берегу начали появляться отдельные строения, и вскоре стали видны суда на якорной стоянке. Их было, конечно, не столько, сколько они видели в Рио или даже в Хобарте, но достаточно, чтобы патриоты поняли, что это действительно то место, где жили люди. Берег стал ближе, и Мартин впервые услышал высокий звук, постоянно доносившийся от больших деревьев, которые росли прямо у обреза воды. Это были незнакомые деревья, покоробившиеся, с пестрыми белесыми стволами и листьями, у которых, казалось, не было определенного цвета. Ничего не напоминало изумрудную зелень весны или богатые глубокие краски летней листвы, знакомые патриотам. Это была полоса приглушенно-зеленого цвета, которая шла вверх и вширь, не изменяя оттенка. Что же касается шума, то он наполнял воздух, настойчиво, громко и, странным образом, музыкально. Мартин думал о том, что это такое, как вдруг кто-то из стоявших рядом с ним товарищей испустил приглушенный испуганный крик. Леандр Душарм показывал рукой в сторону берега впереди судна:
— Смотрите!
Все повернулись и посмотрели в сторону, куда был направлен его указательный палец. Просека среди деревьев впереди открывала картину строительства новой дороги. Солдаты охраняли то, что напоминало рабочую команду. В кустарнике были насыпаны груды камней, а линия серого дыма и несколько грубо сколоченных хижин свидетельствовали о том, что там был лагерь. Мартин открыл от удивления рот, когда увидел то, что привлекло внимание Душарма. Четыре человека в упряжи напряглись, чтобы сдвинуть огромный камень. Охранник кричал на них, в руках у него был хлыст. Патриоты с ужасом увидели, как один из них упал. Охранники налетели на него в одну секунду. Они били упавшего и кричали на него до тех пор, пока его голые плечи снова не оказались в общей упряжке.
После этого на палубе «Буффало» воцарилась тишина. Каждый погрузился в свои собственные мысли. Они едва заметили, как судно бросило якорь на некотором расстоянии от берега, сразу за Сиднейской бухтой. Когда Мартин наконец смог снова посмотреть в сторону берега, он увидел убогие здания, кучкой собравшиеся у оконечности небольшой бухточки. Он перевел взгляд на северный берег, туда, где бесконечная зелень леса и высокий поющий звук говорили о безлюдности, которую он понимал.
Возбуждение заключенных в кубрике росло. Коробки и сундучки были аккуратно сложены в верхнем конце прохода так, что они образовали настил. Небольшое распятие, принадлежавшее Жозефу Марсо, было прикреплено к стене благодаря доброте солдата охраны, который дал немного бечевки и маленький гвоздь. В центре настила, в том месте, где должна была находиться закрытая дароносица, стояла оловянная Мадонна Мартина. Во мраке прохода она выглядела маленькой и незначительной, но это была единственно достойная вещь, которой изгнанники могли украсить Божий алтарь священного пожертвования.
Монсеньор Беде Полдинг, епископ Сиднея, посетил их вчера и ободряюще поговорил с ними на прекрасном французском языке. Он даже прослушал несколько исповедей и обещал вернуться на следующий день и провести святое причастие. Он также объяснил, что капитан Вуд дружелюбно отнесся ко всему этому. Заключенные были очень обрадованы встречей с Божьим человеком после долгого времени, проведенного в страданиях. Затем они возбужденно обсуждали его визит и пришли к единому мнению, что им повезло с таким хорошим прелат