Мартин Гойетт был признан виновным по сути обвинения. Наказанием ему была назначена смерть.
Коллин в последний раз взглянула на спящую мать и вышла из дому на солнцепек. Мать прекратило лихорадить утром, и сейчас ей был нужен только отдых. Отец собирался целый день быть дома, он был в трезвом состоянии и обещал присматривать за матерью. Это позволило Коллин заняться тем, чем она хотела в последние полторы недели. Она пойдет в Парраматту и все узнает о Мартине. От него не было никаких писем. Ни слова. Ничего, кроме слов отца Блейка, сказанных господину Нейтчу о том, что Мартина судят военным судом за убийство.
Она сказала господину Нейтчу, что такого не могло быть. Мартин не был убийцей. Он не обидел бы и мухи. Но господин Нейтч ответил, что он доверял Мартину, а тот обокрал его, поэтому он бы советовал Коллин не доверять настолько этому человеку. Она знала, что хозяин не поверил ей, когда она рассказала ему, что Мартину не было нужды воровать, поскольку он выиграл много денег на скачках. Но господин Нейтч только улыбнулся в ответ, а Коллин прокляла себя за то, что убедила Мартина держать их выигрыш в тайне.
Уже подходя к «Гербу Бата», она снова перебрала всю цепь событий, чтобы понять, что произошло и что ей следовало делать. Она была просто ревнивой дурочкой. Ну зачем она дулась на него все это время, после того как он рассказал ей об этой туземной девушке. И когда она уже была готова обнять и поцеловать Мартина, они пришли и увели его. Она написала ему множество писем, передавая их через отца Блейка, поскольку знала, что он встречался с Мартином. Но каждый раз, когда она пыталась вызнать что-нибудь у отца Блейка, когда он бывал в «Гербе Бата», он всегда был слишком занят. Господин Нейтч поручал ей все больше дел, а потом заболела мама.
Но теперь, когда маме стало легче, Коллин Сомервилль больше не собиралась убаюкивать себя слезами. Она собиралась что-нибудь предпринять. Она пойдет в Парраматту, и пропади пропадом господин Нейтч и все остальные вместе с ним!
Господин Нейтч ушел на утреннюю мессу, поэтому Коллин отказалась от своего намерения поставить ему условие: либо он даст ей выходной для поездки в Парраматту, либо она увольняется с работы. Ее ждало письмо. Она никогда не видела почерка Мартина, но поняла, что это письмо от него. Она вынесла письмо на солнце к холму, где они гуляли с Мартином, и быстро прочла.
Дочитав, она положила его на траву и принялась ходить вокруг. Что-то было не так. Совсем не так. Мартин писал не своими словами. Он писал, чтобы она забыла о нем, что он не стоит ее любви, что он заслуживает наказания, что он больше не любит ее. Мартин никогда не написал бы такого. Он сказал бы по-другому. Он любил ее. Она была уверена в этом. Может быть, он хотел спасти ее от позора, но тогда он сказал бы ей об этом. Мартин написал бы ей с любовью сломленного человека. Он писал так, словно он разговаривал с камнем. Что-то ее смущало. Она подняла письмо и перечитала.
Через десять минут она все поняла. Манера написания буквы «Г». Она видела подобные «Г» и раньше. Отец Блейк оставлял записки слугам, вместо того чтобы разговаривать с ними. Это были его буквы «Г». Он писал по просьбе Мартина под диктовку? Нет, зачем это было нужно Мартину? Независимо от того, стеснялся ли он своего плохого английского, или каким бы хорошим другом ему ни был отец Блейк. Она еще раз представила себе отца Блейка и его дикие, сумасшедшие глаза. Священник был плохим человеком, и он пытался уничтожить их вдвоем.
Ей нужно было попасть в Парраматту.
Коллин уже бежала по дороге в Парраматту к тропе, которая вела на север к реке и паромной пристани. Ничто не могло ее остановить, она бежала, не обращая внимания ни на пылавшее жаром лицо, ни на платье, до нитки промокшее от пота и прилипшее к ее телу, сделав ее похожей на античную статую.
Грэг Махони был один в своем кабинете. Он писал. Было жарко, и ему трудно дышалось, несмотря на открытое окно. Время от времени он делал паузу и обсасывал кончик пера, обдумывая следующее предложение. Апелляция должна была быть умной и основываться на необходимости, а не на предпочтительности милости. У губернатора Джорджа Гиппса была репутация справедливого и гуманного человека, но он также отличался ревностным чувством к правосудию.
Махони не был удивлен обвинительным приговором. Мартин сам добился этого своими показаниями. Но они приговорили Мартина к смерти. Невероятно! Могло ли быть так, что они испугались прессы, которая, судя по одобрительным заголовкам на первых полосах, явно полагала, что приговор был честным и справедливым? Но самым ужасным было то, что эти блюстители закона собирались повесить его через восемнадцать часов, что оставляло очень мало времени на апелляцию и совсем не оставляло времени на формирование общественного мнения против этой казни, У этого трибунала, видно, имелись сильные мотивы против Мартина. Ну, Ниблетт — это понятно. Но Уэйр и Коулинг? Он даже в самом страшном сне не ожидал единогласия при вынесении смертного приговора.
Махони продолжил писать апелляцию. Он должен был закончить ее в течение часа и к ночи доставить ее в Сидней в губернаторскую резиденцию. Гиппс был его последним шансом. У него не было возможности увидеться с Мартином и выбора не было.
Махони почувствовал ее присутствие прежде, чем обернулся. Она стояла в дверном проеме. Высокая привлекательная девушка с темно-рыжими волосами и зелеными глазами. На ней было светло-зеленое хлопчатобумажное платье, а ее единственным украшением была лента того же цвета, которой она затянула волосы сзади. Махони неуклюже поднялся на ноги.
— Могу ли я вам помочь, мисс?..
— А вы господин Махони, адвокат? — Ее голос был более низким, чем Махони мог себе представить, и певучим. Ему захотелось узнать, как она смеется.
— Да, это я.
— Вы защищали Мартина Гойетта?
— Да.
— Я Коллин Сомервилль. Из «Герба Бата». — Она сделала паузу, ожидая, что адвокат узнает ее, но этого не происходило. — Я возлюбленная Мартина. Мы должны были пожениться. Где он? Вы можете проводить меня к нему?
«Боже мой, — подумал Махони. — Так вот что он скрывал. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал. Он защищал свою девушку от позора».
И тут до него дошло. Она ничего не знала. Девушка ничего не знала. Махони постарался говорить как можно мягче:
— Садитесь, мисс Сомервилль. Стакан воды?
Она, должно быть, почувствовала его беспокойство.
— Где он? Они отпустят его, ведь так?
Не думая, Махони взял ее за руку. Она смотрела на него ровным немигающим взглядом, что каким-то образом делало ситуацию легче, а не тяжелее.
— Нет, мисс Сомервилль. Они не отпустят его. Его сочли виновным.
— Виновным? — Она едва слышно вымолвила это слово, но для Махони оно прозвучало словно крик.
— Боюсь, что да. Я сожалею, мисс Сомервилль. Они собираются повесить его завтра утром.
Рука Коллин взлетела ко рту. Махони видел, как она закусила палец. Очень сильно. Но когда она заговорила вновь, ее голос был ровным и спокойным:
— Он невиновен. Он никого не убивал. Вы знали об этом, не так ли?
— Да, мисс Сомервилль. Я знаю это. Трагедия в том, что трибунал так не думает.
— Что мы можем сделать?
Махони показал на бумагу, лежавшую на столе:
— Сегодня вечером я отнесу эту апелляцию губернатору Гиппсу. Это наш последний шанс.
— Могу ли я что-нибудь сделать? Ведь должно же быть что-то.
Махони покачал головой:
— Нет. Не сейчас. Все в руках Гиппса.
— Тогда я буду рядом с ним. До конца. — Она схватила его за руку. — Вы отведете меня к нему.
— Я не могу. К нему не пускают посетителей. Только меня и его духовника, но я должен ехать в Сидней. Я и сам не смогу увидеть Мартина.
— Отец Блейк. Это все из-за него. Я это знаю.
Махони был ошеломлен той ненавистью, с которой она это сказала.
— До того как вы… То есть я считал, что, кроме его друзей-заключенных, отец Блейк был единственным другом Мартина.
— Если можно назвать змею другом. Господин Махони, получал ли Мартин какие-нибудь письма в тюрьме?
— Нет. Он часто спрашивал меня, не было ли для него почты. Я догадывался, что в «Гербе Бата» у него должны были быть друзья. Конечно, я ничего не знал о вас.
— Я написала Мартину шесть или более писем. И вы знаете, кому мне сказали передавать их? Кто с радостью согласился быть почтальоном?
— Отец Блейк? Он часто приходил.
— Вы правы, господин Махони. Только письма никогда не доходили до Мартина. А вчера я получила от Мартина письмо, в котором он писал, что разлюбил меня и что я должна забыть о нем.
— Я не понимаю. Я думал, вы сказали…
— Что Мартин любит меня. Так оно и есть. Письмо было написано не Мартином, господин Махони. Его написал отец Блейк. Он думает, что очень умен. Он забыл, что я видела его почерк на записках в отеле. Он меня ненавидит. Я знаю об этом. Должно быть, он ненавидит и Мартина.
В голове у Махони зароились мысли. Не то чтобы можно было что-нибудь изменить, но если Коллин права, то священник изменил к худшему многое. Его сознание отшатнулось от последствий подобной мысли, поскольку если Мартин был невиновен, а с девушкой действительно случилось что-то плохое и Мартин верил в это, тогда кто-то должен был быть повинен. И если Мартин поверил, что он каким-то образом ответствен, а в действительности это было не так, то кто убедил его в этом? Его добрый друг, священник. Кто же еще?!
Все это было догадкой, а если бы и не было, то он все равно не смог бы ничего доказать. Следовательно, несмотря ни на что, апелляция оставалась его единственным шансом.
Он сказал это Коллин. Она будто читала его мысли.
— Я понимаю, Делайте то, что можете, господин Махони.
— Куда вы пойдете? Хотите, составьте мне компанию до Сиднея, отвезем апелляцию вместе.