Я не видела маму со вчерашнего вечера, поэтому надеюсь поговорить с ней, прежде чем мы спустимся в столовую, но, когда я захожу к ней в комнату, сразу понимаю, что время для разговора не подходящее. Хотя мама выглядит очень изысканно в красном платье с глубоким вырезом по новой моде, она явно устала: в зеркале туалетного столика отражается ее бледное лицо с безучастным взглядом. Ее измотанный вид меня пугает. Видимо, переезд отнял у мамы больше сил, чем я думала.
Мама замечает меня в дверях и вздыхает.
— Твое платье грязное. И ты и вчера в нем была, да? Нужно купить тебе побольше одежды.
Я опускаю взгляд в недоумении. Дома, хоть я и меняла нижнее белье почти каждый день, в одном и том же платье мне доводилось ходить всю неделю. К тому же их и было-то всего два, и второе считалось воскресным, для походов в церковь.
Мама встает, и мы вместе спускаемся. В столовой, куда мы заходим, нас ждет доктор Блэкрик.
— Алвин! — восклицает мама, глядя сияющими глазами на моего отчима, который встает со стула. — Я переживала, что ты не сможешь с нами поужинать.
У меня скручивает живот, аппетит мгновенно пропадает. Я глупо надеялась, что мы с мамой снова будем есть только вдвоем, что мне удастся избежать знакомства с отчимом хотя бы на один вечер, или на два, или на всю жизнь. Я в замешательстве встаю как вкопанная и чувствую дрожь в ногах.
Мама торопливо подходит к доктору Блэкрику и быстрым поцелуем клюет его в щеку, а я по-прежнему стою на пороге и таращусь, и все мысли у меня о пропавших женщинах на острове и о том, какое отношение к их исчезновению имеет вот этот человек, которого целует мама. Знает ли он, где они? Знает ли, почему они ушли? Что, если он и правда в этом замешан?
Кровь стынет у меня в жилах, когда доктор Блэкрик улыбается — слишком мимолетно, слишком натянуто — и отодвигает для мамы стул. С высоты второго этажа он не показался мне таким страшным, как сейчас, когда я увидела его воочию. Доктор Блэкрик на целую голову выше мамы, а она высокая по сравнению со многими женщинами. У него густые брови, за круглыми стеклами очков глубоко посаженные глаза. Длинная борода исчеркана сединой. Возле его места я замечаю прислоненную к столу черную трость с серебряным набалдашником в форме ворона.
После того как мама усаживается, доктор Блэкрик обходит стол и отодвигает стул для меня, жестом приглашая сесть. Мне стоит огромного труда пересечь комнату. Я не знаю, чего ждать от отчима, когда я к нему подойду, но, слава богу, он не пытается меня обнять, что сделал бы мой настоящий папа. Просто держит руками спинку стула и, когда я сажусь, подвигает его вплотную к столу и возвращается на свое место во главе. Усевшись, он неловко кивает, повернув голову ко мне.
— Рад наконец-то познакомиться с тобой, Эсси.
Сглотнув ком в горле, вместо ответа я тоже киваю. Мама через стол делает страшное лицо. Но отчитать меня за грубость она не успевает: в столовую входит фрейлейн Гретхен с подносом, на котором стоят три большие керамические кружки. Две она ставит перед мамой и доктором Блэкриком. Последнюю передо мной. В ней плещется какая-то жидкость — по запаху похоже на пшеничное пиво.
Тут отчим встает и, бросив взгляд на трость, но не взяв ее, поднимает свою кружку.
— Тост, — говорит он. — За новую семью. — Он смотрит маме в глаза. — Фрау Блэкрик, я несказанно рад, что мы поженились и будем жить вместе в этом доме. — Мама лучезарно улыбается. Затем он поворачивается ко мне. — Фрейлейн О’Нил, надеюсь, здесь ты будешь счастлива. А еще — что мы узнаем друг друга получше.
Мне становится очень тревожно. Мне не нравится, как он назвал нас с мамой. И его казенная речь не нравится. А вдобавок его серые глаза смотрят холодно и чересчур пристально. Чокнувшись кружкой с мамой, отчим протягивает ее в мою сторону. Когда наши кружки ударяются друг о друга, я не выдерживаю и отворачиваюсь. Доктор Блэкрик как-то странно хмыкает.
Подняв взгляд, я вижу, что отчим смотрит на меня не отрываясь с непонятным выражением — очевидно, он потрясен, но есть в его лице что-то еще, и я невольно вспоминаю, в какой ярости он был ночью. От страха меня мутит. Доктор Блэкрик переводит взгляд на стол и, снова взяв кружку, делает изрядный глоток. Я даже не притворяюсь, что пью.
Мы ужинаем в гнетущей тишине, но под конец мама заводит непринужденную беседу. Она говорит, что остров «замечательный», дом «просто чудо как хорош», а все, с кем она познакомилась, «исключительно дружелюбны». Еще она не сомневается, что мы будем здесь «невероятно счастливы». Остатки еды в моей тарелке становятся безвкусными.
Отчим почти ничего не говорит в ответ, лишь кивает и время от времени вставляет пару слов. Манеры у него какие-то чудные. Сидит он с такой прямой спиной, будто вот-вот сорвется с места. Приборы он откладывает, только когда отпивает из кружки, а руки постоянно держит на весу над столом. Когда он прерывается, чтобы промокнуть рот салфеткой, то кладет приборы рядом друг с другом строго по центру тарелки. Я не понимаю, к чему все эти сложности. Не единожды я пыталась держать нож и вилку как показывала фрейлейн Гретхен, но всякий раз роняла кусочки колбаски себе на колени.
Я поднимаю голову: Гретхен суетится вокруг стола, следя за тем, чтобы всем всего хватало. При докторе она ведет себя сдержанно и деловито, отчего мне становится еще тревожнее. Я вдруг понимаю, что она весь день вела себя странно.
— Мы сегодня видели общежитие персонала, — говорит мама. На щеках у нее вновь розовеет румянец. — Еще угольный склад. Котельную. Пожарное водохранилище. Маленькая церквушка просто прелестна. А старый маяк — потрясающий! Фрэнк говорит, ты планируешь построить площадки для тенниса и гандбола рядом с корпусом медсестер?
Доктор Блэкрик кивает.
— Приятная физическая активность, особенно на свежем воздухе, очень важна для пациентов, которые поправляются. А наши пациенты часто здесь выздоравливают, что бы там ни писали в газетах.
— Знаешь, физическая активность и для врачей полезна, особенно тех, кто занимает столь ответственную должность, — говорит мама. — Надеюсь, ты тоже намереваешься поиграть в теннис?
Меня поражает мамина прямота. Обычно мне нравится, как она высказывает окружающим свое мнение, особенно мужчинам. Отчасти поэтому я считаю ее смелой. Но я слышала, как ее обзывают из-за ее высказываний: «проклятой суфражисткой» или «поганой выскочкой». А я не хочу, чтобы доктор Блэкрик так обзывал маму. Не хочу, чтобы он рассердился.
Я жду его реакции, но он только удивленно вскидывает брови.
— Вы играете в теннис, фрау Блэкрик?
— Да, — ухмыльнувшись, отвечает мама. — В школе у меня неплохо получалось.
— Тогда я с тобой сыграю, — говорит отчим.
Мне внезапно вспоминается, как папа играл с мамой в теннис в парке рядом с нашим домом, и я так ухожу в себя, что роняю крошечную десертную ложечку. Мама быстро бросает на меня взгляд и поворачивает голову к доктору.
— Я бы хотела посмотреть больницу при удобном случае, — говорит она. — Фрэнк засомневался, стоит ли мне входить в больничные корпуса.
Отчим хмурится.
— Увы, с этим придется подождать. Мы остались без трех медсестер, персонала катастрофически не хватает. Больница переполнена. В новых туберкулезных корпусах триста двадцать коек, но и этого недостаточно. Мне не по себе от мысли, что здесь, в этом огромном доме, столько свободного места, а больным негде разместиться.
Я навострила уши, когда он упомянул пропавших медсестер, но сейчас, при слове «туберкулезные» у меня перехватывает дыхание. Я прямо-таки чувствую, что становлюсь бледной, словно больничная простыня.
— А как же волонтеры? — спрашивает мама. — Неужели совсем некому помочь?
Доктор Блэкрик снова натянуто улыбается.
— Я понимаю, к чему ты клонишь, но, ей-богу, не стоит утруждаться. Мягко говоря, условия в Риверсайде далеки от идеала. Я умру со стыда, если ты это увидишь. — Он вздыхает. — Ты знаешь, что, по статистике, более десяти процентов смертей в нашей стране приходится на случаи заболевания туберкулезом? В одном только Нью-Йорке за последний год умерло больше восьми тысяч людей. Восемь тысяч! — Он всплескивает руками. — И уверяю, туберкулез не делает различий между нищими и богачами, что бы там ни болтали досужие языки. Эта болезнь чаще встречается среди бедных — например, иммигрантов — из-за скверных условий для жизни и отсутствия возможности полноценно питаться.
Туберкулез.
Это слово вновь и вновь повторяется у меня в голове, и в конце концов мне кажется, будто из легких вышел весь воздух. Я знаю, что мама на меня смотрит, но мне от этого нисколько не лучше. Отчим ничего не замечает.
— Врачи во Франции пытаются разработать вакцину от туберкулеза, но до клинических испытаний на людях еще несколько лет пройдет. Однако уже сейчас можно принять профилактические меры. Если бы только глава управления здравоохранения прислушался! Ты заметила, что молоко на Норт-Бразере другое на вкус? — Отчим показывает на мой стакан, который, как и кружка с пивом, стоит нетронутый. — Оно всё пастеризовано. Только так и не иначе. Туберкулез передается через сырое молоко.
Туберкулез. Туберкулез. ТУБЕРКУЛЕЗ.
— Эсси, — зовет меня мама, но я ее не слышу, я словно застряла во сне. Пытаюсь представить туберкулез в своем списке. Пытаюсь выбросить это слово из головы. Без толку.
Всё то время, пока доктор Блэкрик разглагольствовал, он, похоже, и не помнил обо мне, а теперь заметил, что я здесь.
— С ней всё хорошо? — спрашивает он.
— Тебе нужно выйти из-за стола, Эсси? — обращается ко мне мама.
Я киваю и каким-то образом умудряюсь встать. Меня бьет дрожь.
— Ей нездоровится? — спрашивает доктор Блэкрик, но думаю, ему нет дела до моего здоровья.
— Ей просто не по душе разговоры о болезнях, — объясняет мама. — Мне стоило тебя предупредить.
— Как необычно для дочери медсестры, — говорит отчим. Я почти вышла из столовой, но спиной чувствую его взгляд. Он откашливается. — Эсси?