питонов. А еще извергающиеся вулканы.
Я оглядываю остров. Здания больничных корпусов, облетевшие деревья и заросли густого кустарника заслоняют обзор. Уверена, что без всего этого остров можно было бы охватить одним взглядом. Если я буду и дальше идти вдоль берега, то быстро доберусь до обеих целей своей прогулки. И перехитрю погоду, если она вздумает испортиться.
Исполнившись уверенности, я огибаю северный поворот и прохожу мимо громадного бетонного здания, где я наблюдала за детьми в больничной палате. Рядом, перпендикулярно берегу, высятся три таких же корпуса. Вдалеке торчит, пуская в небо белые паровые клубы, высокая кирпичная труба котельной, которая обогревает больницу. Мне вспоминается теплая гостиная в доме и как я кричала, что мне нет дела до больных пациентов, — и чувствую укол совести.
Неожиданно по шее ползут мурашки.
За мной кто-то следит.
Я противлюсь желанию обернуться, и это усилие лишает меня всякой смелости. Я вспоминаю девочку в красивом, промокшем насквозь платье.
Ветер усиливается, и я покрепче обхватываю себя руками, а потом брезгливо морщу нос. Ужасная вонь. С юго-востока хорошо виден остров Райкерс, который почти целиком покрыт огромными горами мусора. Райкерс намного больше Норт-Бразера, и сюда годами свозили отходы на баржах. Вдоль берега стоит тяжелая строительная техника: паровые экскаваторы, копёры для забивания свай и всякое такое. Несколько мужчин, скорее всего заключенные из работного дома, трудятся на холоде, расширяя мусорные границы Райкерса, так же как они делали это на Норт-Бразере.
Зажав нос пальцами, я пинаю кусок резиновой шины, лежащий у меня на пути. Неудивительно, что тут повсюду мусор. Я даже подумываю уйти с пляжа и пройти по острову, но вдоль берега тянется защитная каменная стена, и здесь через нее не перелезть — слишком высокая. Так что ничего не поделаешь — приходится идти дальше.
Снег валит всё гуще. Вонь усиливается.
Ощущение, что за мной следят, возвращается.
На этот раз я не могу не обращать внимания, что руки покрываются мурашками, и, остановившись, резко оборачиваюсь.
Вдалеке виднеется маленькая фигурка, которая неподвижно стоит лицом ко мне.
В тот же миг у меня учащается пульс, и я вспоминаю охвативший меня ужас, когда я увидела следы на песке. Прищурившись, вглядываюсь в снежную пелену. На самом ли деле я вижу платье? И каштановую косу? Босые ноги? Она ушла из больничной палаты, чтобы понаблюдать за мной? Не она ли следила за мной ночью?
Она вообще живая?
Я пячусь на шаг, другой, а потом поворачиваюсь и пускаюсь бежать со всех ног, тихо вскрикивая с каждым вдохом. Впереди в стене вижу зазор и мчусь к нему. Но тут замечаю кое-что еще — над водой — и, оскальзываясь на камнях и запнувшись, останавливаюсь.
Остров Саут-Бразер.
Меня снова охватывает страх. Сердце сжимается в груди.
— Папа…
Я не хотела произносить это вслух. Не хочу вспоминать. Но внезапно я вижу папу рядом с собой на нашей пожарной лестнице: он скручивает папиросу, зажав под мышкой книгу, и показывает мне на виднеющиеся на горизонте очертания — других районов Нью-Йорка, зданий, которые с каждым годом вырастают всё выше, островов на Ист-Ривер.
Папу всегда увлекала история Норт-Бразера и Саут-Бразера. Он рассказывал мне, что, когда в начале 1600-х годов освоили здешние земли, два этих острова называли «Компаньонами». Меньшим островом, Саут-Бразером, владел местный пивной магнат и политик, полковник Рупперт. Как и мой папа, этот Рупперт был большим почитателем бейсбола. Он годами тщетно пытался купить команду «Джайентс». Когда папа узнал, что у Рупперта есть летний загородный дом на Саут-Бразере, его захватила мысль увидеть его собственными глазами.
— Наверняка там полным-полно всяких памятных вещиц, — с горящими глазами говорил папа. — Фотографии, бейсбольные перчатки, подписанные мячи… Такой клад — предел желаний любого грабителя.
Я кривилась.
— Ну, пап…
— Если плыть по течению, то, наверное, не так уж сложно будет доплыть дотуда от Норт-Бразера, — не унимался он.
— Пап, ну, пожалуйста.
— Только имей в виду, медсестер из Риверсайда надо остерегаться. Сама знаешь, какие они бывают. — Он мне подмигивал, поглядывая через окно в квартиру на маму, и снова принимался скручивать папиросу, листать книгу или смотреть на реку. — Впрочем, я бы не попадался им на глаза, плыл бы на приличном расстоянии от берега. И оглянуться бы не успел — как уже Саут-Бразер! А потом заглянул бы в окна дражайшего Рупперта. Разве такой богач вроде него упомнит, где что хранится? Вряд ли он даже заметит, если пара вещиц пропадет.
— Пап! — в ужасе восклицала я.
Эта игра продолжалась еще некоторое время — папа не соглашался, как бы я ни умоляла, пообещать мне, что он никогда не решится на подобную авантюру. Он постоянно оставлял меня в сомнениях.
— Может, на следующей неделе доплыву, если тепло будет, — поддразнивал он.
Сейчас мне тошно при мысли, что я попала на остров Норт-Бразер без него.
Но когда я смотрю на единственное различимое с этого берега строение на острове Саут-Бразер — причудливую бесформенную глыбу — и мало-помалу осознаю, что я на самом деле вижу, мне становится еще хуже.
Груды поломанных черных балок. Покореженная дверь. Провалившаяся крыша. Засыпанные снегом кучки пепла.
Дом Рупперта сгорел дотла.
Глава 15
При виде обугленных руин загородного дома полковника Рупперта я чувствую, что часть папиной натуры, которую я любила, сама о том не подозревая, исчезла навсегда.
Я любила, когда папа мне пел. Любила, когда он расчесывал мне волосы возле камина. Любила, когда он не понимал длинные слова в книгах. Любила, как он вселял в меня чувство, что я самая умная на всем белом свете, когда я помогала ему прочесть эти слова. Еще любила, когда он выпивал лишку и начинал дурачиться, и тогда мама просила его угомониться. Любила, когда папа поздно вечером после работы приносил домой сырые устрицы, которые он покупал на улице с ручной тележки, и будил меня — только меня одну! — чтобы вместе съесть их, сидя на пожарной лестнице под звездным небом.
За всё это и многое другое я любила папу.
Но я любила в нем и недостатки.
Его безрассудство. Его вечное подтрунивание над моими страхами. Его нелепые, глупые мечты.
И сейчас у меня такое чувство, будто эта часть — эта папина часть — тоже сгорела дотла вместе с домом.
Мне больше не хочется идти куда я собиралась дальше. И расследовать подозрительное поведение доктора Блэкрика тоже не хочется. И меня больше не волнует, что за мной следит кто-то страшный и что ночью я слышала необычные звуки. На глаза наворачиваются слезы, и я резко смахиваю их варежками. Сейчас мне хочется только одного — вернуться домой, подняться в свою комнату и забраться в постель.
Снег валит сильнее. Пухлые комковатые хлопья сбиваются на земле в кучки. На южном конце Норт-Бразера высится белый маяк. С берега видны сложенные в поленницу дрова и лодка смотрителя. Еще маленький высохший сад. Наверное, если идти вперед вместо того, чтобы возвращаться той же дорогой вокруг острова, я быстрее доберусь до дома. Так что я начинаю прокладывать путь сквозь снег. Но иду я очень медленно. И дело не только в погоде. Просто я не могу перестать плакать. Всё вокруг искажается и расплывается. Я снова и снова смаргиваю, чтобы прогнать слезы. И это странно, что я плачу, — ведь на самом деле я ничего не чувствую, совсем ничего. Я уже давно не чувствовала ничего, кроме страха.
С реки вместе с ветром летят ледяные брызги. Снег всё гуще. Дальше вытянутой руки ничего не видно. И вдруг мне снова кажется, что за мной следят. Но на этот раз ощущение сильнее.
Я совсем запыхалась. Останавливаюсь и оборачиваюсь, пытаясь отдышаться. Я больше не плачу. И понимаю: хотя я испытываю знакомое ощущение — в животе всё скручивается в узел от тревоги, — внутри есть и другое чувство, которое невозможно определить. Сощурившись, я вглядываюсь в снежную пелену. Если тот, кто за мной следит, сзади, за спиной, мне его не рассмотреть.
Иду дальше, но вдруг поскальзываюсь на льду, и нога погружается в воду. Ошарашенная, я отпрыгиваю назад и только тогда понимаю, что шагала прямиком в реку. Вот какой сильный снегопад — я вообще ничего не вижу перед собой.
Меня захлестывает паника, перекрывая все остальные мысли и страхи.
Вдруг я не смогу вернуться домой? Остров маленький, да, но я все равно что ослепла. Интересно, кто-нибудь дома знает, что меня до сих пор нет? А если меня пойдут искать, успеют ли найти, пока я не замерзну насмерть? Щеки горят от холода. Мокрые дорожки от слез как будто обледенели. Я не чувствую кончика носа, когда дотрагиваюсь до него, и бедер тоже. Что, если у меня уже случилось обморожение?
Я вспоминаю бездомного, который просил милостыню в нашем квартале и спал в узких переулках между домами. Однажды зимой он лишился трех пальцев на ногах и одного на руке. А на следующий год отморозил все остальные.
Я думаю о маме, которая меня ждет. Думаю о том, что, если не вернусь домой, она останется тут совсем одна, в плену у незнакомца — незнакомца, который явно что-то скрывает.
Еще я вспоминаю о том, как после папиной смерти маме долго было грустно.
Я стискиваю зубы, плотнее запахиваю пальто, подтягиваю шарф и засовываю ладони под мышки. И иду вперед. Неожиданно из-за белой пелены вырастает небольшой одноэтажный домик. Из его окон льется яркий свет точь-в-точь как от маяка, и я, будто сбившийся с пути корабль, который стремится к порту, бреду к домику и едва не всхлипываю от облегчения, когда дохожу до двери и стучусь.
Никто не открывает. Из дома не доносится ни звука. Слышно только, как мимо ушей со свистом проносятся снежинки. Меня трясет от холода. Я смотрю налево и, когда неистовый порыв ветра рассеивает снежную завесу, вижу очертания стоящего неподалеку здания. Колокольня с остроконечной крышей. Круглые окна с витражными стеклами. Это малень