Я по привычке киваю, но осекаюсь и мотаю головой.
— Отрицательные, — заявляет Мэри. — Все до единого.
Я хмурюсь.
— Так вы не больны?
— Конечно нет.
— Но почему тогда вас держат взаперти?
— Не задавай глупых вопросов, — резко бросает Мэри, и я вытаращиваю глаза. — Ты ведь тоже ирландка.
Я гордо выпрямляюсь, выпячивая грудь.
— Я американка. И вы тоже.
Мэри разражается смехом.
— Можешь сказать это всем, кто живет в этой стране!
Сперва я не совсем понимаю ее слова. В Америке живет очень много ирландцев. В Нью-Йорке даже мэр и тот ирландец! К иммигрантам из других стран относятся куда хуже, чем к нам. Но тут я вспоминаю, что Мэри приплыла в Америку на большом корабле, как мои мама с папой, и я помню их рассказы о том, как им бывало трудно. Люди считали, что они грязные, потому что там, откуда они приехали, живут в грязи. Еще их считали ленивыми и безнравственными из-за их бедности. Их называли «отребьем» и «швалью». Меня тоже обзывали, и чаще всего, когда я гуляла с Беатрис и ее братьями. От этих воспоминаний так и мутит.
— Полагаю, в школе из тебя выбили всё ирландское, — говорит Мэри. — Но меня всегда будут воспринимать как чужестранку. А ко всему прочему, я еще и женщина, которая имеет собственное мнение и не боится его высказывать. Разумеется, газетчики изображают меня извергом.
Я перевожу взгляд на вырезки, испещренные грубыми рисунками и обвиняющими словами: «угроза здоровью общества», «матерая ирландская повариха», «занимает слишком много ценного места», «пышногрудая дылда», «ходячая чума», «фабрика по производству тифа», «стоит опасаться больше, чем профессионального отравителя или головореза в подворотне».
— Хочешь верь, хочешь — нет. — Пес Мэри приподнимается на задних лапах, и она, взяв его на руки, почесывает ему подбородок. Терьер мотает хвостом, ритмично ударяя им о стол. — В любом случае я скоро уеду с чумного острова. — Мэри как ни в чем не бывало смотрит в окно, затем поворачивается ко мне. — Возможно, у меня будет лишний билет. — Она пожимает плечами. — А может, и нет.
Царапка выползает из-под кровати и сворачивается клубочком перед камином. Мы переглядываемся. Этой женщине не стоит доверять. Как и доктору Блэкрику. Но сейчас Мэри — моя единственная зацепка, если я хочу понять, в какой мы с мамой опасности. Будь здесь Беатрис, она бы не отступилась. И выпытала бы у свидетеля всё до мельчайших подробностей.
Я мрачно смотрю на Мэри.
— Вы сказали, что знаете, что случилось с пропавшими медсестрами. Поэтому я и пришла сюда. Мне нужно знать, замешан ли мой отчим в их исчезновении.
— Твой отчим замешан во всем, что творится на острове Норт-Бразер.
Мне хочется поежиться, но я сдерживаюсь.
— Но… как именно? Он… он что-то с ними сделал?
Мэри окидывает меня оценивающим взглядом.
— Хочешь услышать, что я знаю? — Я поспешно киваю. — Я знаю то, что я не больна. Но на острове полным-полно людей, которые чем-то болеют. Оспа, проказа, туберкулез.
Я передергиваюсь, и Мэри это замечает.
— Судя по всему, тебе эти темы неприятны, — говорит она и меняет позу, будто собираясь встать со стула.
Я лихорадочно мотаю головой и хочу уже протянуть к ней руки и дотронуться до нее, но в последнюю секунду спохватываюсь и засовываю ладони под мышки, скрестив руки на груди.
— Вовсе нет! Пожалуйста, продолжайте.
Мэри смеряет меня взглядом и откидывается на спинку стула.
— Блэкрик просто деспот в том, что касается чистоты, распорядка и правил. Он хочет всё держать под контролем. Считает себя борцом с эпидемиями, прямо как тот злодей, что упрятал меня сюда, — Джордж Сопер. И знаешь, как твой отчим получает результаты для управления здравоохранения? Ставит опыты.
Осознав ее слова, я вытаращиваю глаза.
— Но… но эти медсестры, если они были здоровы, зачем ему…
— Это я здорова! — выкрикивает Мэри. — Он ставит опыты на мне! Представляешь, мне хотят вырезать желчный пузырь. Они всё пытаются добиться моего согласия на операцию. Мне прописывали уже столько лекарств, что я со счета сбилась. Хуже всего был уротропин — я чуть не умерла. — Мэри показывает на свой левый глаз. — Ты знала, что полгода я так сильно горевала, что у меня развился нервный тик? А этот глаз совсем обездвижел! Но это врачи не лечили. Я исцелилась только по милости Божьей.
От потрясения я не могу вымолвить ни слова и только хлопаю глазами, затем смотрю на Царапку. Он не сводит пристального взгляда с Мэри, его длинный хвост распушился от основания до кончика. Сделав несколько глубоких вдохов, Мэри немного успокаивается.
— К тому же с чего ты взяла, что пропавшие медсестры были здоровы? Здешний персонал тоже заражается. У них нет иммунитета. А когда его же собственные медсестры заражаются теми болезнями, с которыми он должен бороться… Что ж, это плохо отразилось бы на нашем дорогом докторе, ты так не считаешь? Это еще одна причина, почему женщина может стать жертвой.
У меня бешено колотится сердце. Все мои мысли — о маме, но каким-то образом мне удается выдавить:
— Так вы думаете, он… убил их?
Мэри пожимает плечами.
— Смотря что подразумевать под убийством. В любом случае, если бы кто-нибудь умер во время опытов доктора Блэкрика, ему бы пришлось избавляться от улик. И это объяснило бы, почему пропали медсестры.
Несмотря на охвативший меня ужас, я вдруг понимаю, что во мне затеплилась надежда.
— Значит, есть доказательства его вины! Доказательства, которые я смогу показать маме. Но где искать?
Мэри постукивает пальцем по подбородку.
— На острове, разумеется. Перевозить тела в другое место слишком рискованно.
— Здесь есть кладбище? — спрашиваю я.
— Да, крошечное. Но оно временное, и к тому же было бы довольно опрометчиво закапывать там тела, правда ведь?
Я киваю и, сглотнув комок в горле, набираюсь храбрости спросить:
— А что, если он сбросил их в океан?
Мэри пару секунд обдумывает мою версию.
— Но тогда бы с приливом скелеты вынесло на берег.
Я неуверенно пожимаю плечами и едва не ляпаю, что это ее обвиняют в чужих смертях, а не меня, но чувство самосохранения срабатывает, и я вовремя прикусываю язык.
— Ты знаешь о катастрофе «Слокама»? — спрашивает Мэри. — Ты совсем маленькая была, когда это случилось, да и меня сюда еще не отправили, но говорят, что останки утопших до сих пор выносит приливом на берег Норт-Бразера.
В голове у меня мелькают картинки — всполохи пламени, черный дым, — и я пытаюсь отогнать непрошеное трагическое воспоминание.
— Да, я знаю про «Слокам». Но если не в океане, то где? Что бы мой отчим сделал с телами?
Мы замолкаем. Размышляем. Царапка вытягивает передние лапы, выпуская грязно-желтые когти. Неожиданно Мэри выпрямляет спину. В ту же секунду я вспоминаю огромные ящики с лабораторным оборудованием, привязанные к паромной палубе рядом с нашим багажом.
— Лаборатория! — одновременно восклицаем мы.
— Зачем прекращать опыты после смерти подопытных? — говорит Мэри. Глаза у нее зловеще блестят.
Я медленно вдыхаю, успокаивая себя.
— Так вы думаете, что мой отчим проводит опыты в лаборатории…
— Я не думаю, я знаю. Все это знают.
— …на мертвых медсестрах?
— Вполне возможно, — отвечает Мэри. — Легко замести следы. И так же легко найти массу убедительных оснований их исчезновения: новая работа, замужество, долгий отпуск! А потом несколько бесед с полицейскими, и с доктора Блэкрика будут сняты все подозрения.
Пытаясь дышать ровно, я отвожу взгляд.
— Если… если он проводит опыты в лаборатории на… т-трупах… — все мои силы уходят на то, чтобы устоять на ногах, — значит, там и надо искать доказательства. — Полная решимости, я поднимаю взгляд. — Туда я и пойду.
Глава 16
Метель ненадолго утихает, и я решаюсь покинуть домик Мэри. Царапка бросается за мной следом. Когда мы доходим до пирсов, снег снова начинает валить сильнее, но, к счастью, здесь наша прогулка и заканчивается. У меня за спиной вдруг раздается автомобильный гудок, и от неожиданности я подскакиваю; оборачиваюсь и вижу Фрэнка — он машет мне из машины. Все-таки меня отправились искать.
Я делаю шаг к автомобилю, но останавливаюсь и смотрю на кота. Он сидит неподалеку, весь съежившийся и оттого совсем маленький, и дрожит от холода. Его усы, торчащие во все стороны, и черный мех облеплены снегом. Не раздумывая я подхожу к коту и беру его на руки. Он, похоже, потрясен не меньше меня. Удивительно: Царапка оказывается довольно тяжелым, хотя с виду — кожа да кости. Кот сначала елозит у меня на руках, после замирает. Судя по всему, он раздосадован, но свое имя не оправдывает — не царапается. Когда я устраиваюсь на заднем сиденье автомобиля, неловко прижимая к груди кота, Фрэнк пристально на нас смотрит.
— Здравствуйте, мисс Эсси, — говорит он, затем кивает черному шерстяному комку у меня на руках, — и Царапка.
— Спасибо, что спасли нас, — стуча зубами, еле выговариваю я.
— Не за что, — отзывается Фрэнк. — Мы с фрейлейн Гретхен заметили, что вас до сих пор нет дома, и забеспокоились.
Он трогается с места. Сразу понятно, что Царапка боится автомобилей гораздо больше, чем я: он тут же начинает извиваться, пытаясь вырваться, и мне приходится крепко держать его до самых дверей дома. И как только лапы кота касаются пола — его как ветром сдувает.
— Oh du meine Güte[2]! — восклицает фрейлейн Гретхен, суетясь вокруг меня. Она подталкивает меня поближе к камину, попутно причитая, что у меня щеки раскраснелись от холода, и помогает снять пальто и ботинки. — Я так волновалась! Гулять в такую непогоду!
Я не утруждаюсь объяснением, что у нас есть заботы поважнее метели. И просто спрашиваю:
— Фрейлейн Гретхен, у вас не найдется письменных принадлежностей? А то от моего карандаша остался один огрызок.
Поглядывая на меня с любопытством, Гретхен вешает мое пальто и достает из кармана фартука связку ключей на большом железном кольце. Затем идет к двери рядом с лестницей, отпирает замок и входит ту