— Эсси! Эсси! — Мама помогает мне сесть.
Отчим, в ночной сорочке и колпаке, включает электрический свет.
— Нет! — кричу ему. — Нет! Выключите!
Он щелкает выключателем и идет зажечь масляную лампу.
— Господи, Эсси, что случилось? — вскрикивает мама. — Ты упала с кровати? Ох, Алвин, она ударилась головой! Кровь идет!
Я не пытаюсь объяснить, что запуталась в простынях. Просто тычу в дверной проем и кричу:
— Здесь кто-то есть! Он забрал колокольчик!
Доктор Блэкрик наконец зажигает лампу, и тьма со светом, попеременно заполняющие комнату, больше не сбивают с толку: от лампы исходит ровное оранжевое свечение. Сразу становится теплее и спокойнее, но я знаю, что нельзя верить этому ощущению.
— Здесь никого, кроме нас, — говорит мама и, приложив ладонь к моему расцарапанному лбу, обнимает и укачивает меня.
— Проснись. Тебе снится сон. Здесь никого нет.
Она права. Сейчас мы одни. Но я не спала. Я знаю, что всё случилось взаправду. Знаю, что в комнате кто-то был — кто-то, кого я не могла увидеть.
Потому что в шкафу, на книжной полке, стоит колокольчик.
Но полка — не та.
Глава 18
«Дорогая Беатрис, — начинаю я письмо. — Дела у меня обстоят очень скверно».
Прошло два дня с той ночи, когда я слышала, как колокольчик сам по себе звонил в моей комнате. Хоть я уже пришла к осознанию, что вне всяких сомнений живу в населенном призраками доме, легче на душе от этого не стало. Каждый вечер перед сном я вся на иголках и упрашиваю маму посидеть рядом, пока не усну, а сон теперь дается мне с огромным трудом. Хорошо, что, сидя в заточении из-за снегопадов, я могла постоянно писать Беатрис, это успокаивало мой растревоженный разум.
В конце письма добавляю список всех фактов, которые я знаю об отчиме.
Сам лист почти не исписан. Чтобы заполнить пустоту, я рассказываю обо всех жутких происшествиях на острове, и не потому, что подруга наверняка сочтет эти неприятные подробности увлекательными, а потому что надеюсь на ее способность замечать важные детали, которые я могла упустить. Я подробно изложила все необычные события, тщательно описала девочку в мокром насквозь платье и нарисовала мудреную таблицу, чтобы Беатрис наглядно увидела, чем я дополнила Список немыслимых страхов. В свете недавно пережитых ужасов, при одной мысли о которых меня пробирает дрожь до костей, я решаю убрать несколько слов из списка. Подушки с плесенью, морские чудовища и порезы от бумаги больше не вызывают у меня такого же страха, как раньше.
Когда я пишу Беатрис, мне становится лучше. В процессе я представляю, как она отреагирует на ту или иную фразу или как ответит на вопрос. И мне приятно отвлечься таким образом от всего происходящего вокруг, особенно теперь, когда доктор Блэкрик начал опять допытываться, что мне снится в кошмарах. Он считает, мне нужно принимать лекарства, которые помогут наладить ночной сон. Еще он предложил маме запирать дверь в мою комнату после того, как я лягу в постель. Наверное, хуже не придумаешь — позволить убийце напоить меня снотворным и запереть в комнате. От одной лишь мысли во мне волной поднимается безудержная тревога.
Мама уверяет, что снотворное и запертая дверь — это меры предосторожности: они с отчимом боятся, что я во сне выбегу из комнаты и упаду с лестницы. Мне стоило огромного труда убедить ее отказаться от предложения доктора Блэкрика, но, чувствую, рано или поздно они добьются своего. Поэтому так важно дописать письмо и отправить его Беатрис.
К счастью, на следующий день снегопад заканчивается и небо проясняется. За утренним чаем фрейлейн Гретхен говорит мне, что завтра, скорее всего, возобновят судовое сообщение, а это значит, что я смогу отправить подруге мое длиннющее письмо. Разумеется, это также значит, что мне нужно выяснить еще несколько фактов об отчиме, да поскорее.
Я украдкой наблюдаю, как доктор Блэкрик откладывает вилку с ножом, вежливо извиняется и выходит из столовой. Надеюсь, мне удастся поговорить с мамой.
Однако, когда мы остаемся вдвоем, мама, откашлявшись, говорит:
— Алвин хочет кое-куда тебя свозить.
Я каменею.
— Я не могу, — быстро отвечаю я. — Сегодня я занята, много уроков.
— Это не обсуждается. Уроки подождут. — Мама хмурится. — Ты не поехала смотреть остров со мной, так что поедешь с отцом.
Я морщусь. Терпеть не могу, когда мама его так называет, но сейчас важнее избежать ссоры и перетянуть ее на мою сторону — тем более после такого опасного предложения.
— Зачем мне куда-то ехать? Я могу осмотреть весь остров из окна на верхнем этаже. И я уже гуляла одна вдоль берега, там больше нечего смотреть.
— Тебе надо на свежий воздух, Эсси, — говорит мама. — К тому же Алвин хочет с тобой поговорить.
Хуже не придумаешь.
— Пожалуйста. Прошу тебя, не заставляй меня ехать! Пожалуйста, мам! Умоляю!
Мама вздыхает.
— Эсси…
— Он убийца! Он убил тех медсестер! — выпаливаю я. — Он подозревает, что я обо всем узнала, и хочет устроить мне допрос! Мне грозит смертельная опасность!
— Господи боже, Эсси О’Нил! Это просто абсурд! Теперь он убийца? Да где ты этого нахваталась?
Если отвечу на этот вопрос, мне точно влетит, так что я просто молчу. Мама встает из-за стола и, опершись на него обеими ладонями и угрожающе подавшись вперед, сверлит меня гневным взглядом.
— Чтоб я больше ни слова не слышала об этих глупостях! Я не шучу. Ни единого слова! И даже не сомневайся: если ты сию же минуту не пойдешь собираться в поездку с Алвином, тебе точно будет грозить смертельная опасность!
Поскольку мой страх перед маминым гневом пересиливает страх перед отчимом, в считаные минуты я, одетая в пальто, уже стою на крыльце и щурюсь на ярком свету. Парадная лестница и дорожка мокрые от подтаявшего снега. Небо ясное и ярко-голубое. Слева слышится шум заведенного двигателя, и, повернувшись, я вижу доктора Блэкрика — обойдя автомобиль спереди, он открывает пассажирскую дверцу и, натянуто улыбнувшись, неловким взмахом трости приглашает меня сесть.
Отдавшись на волю судьбы, я пригибаю голову и залезаю внутрь.
Беатрис пересказывала мне во всех подробностях, как проходят допросы в детективных историях, поэтому я ожидаю одного из двух вариантов событий. Либо отчим сразу же примется забрасывать меня вопросами, чтобы застать врасплох, либо он, наоборот, заведет непринужденную светскую беседу, чтобы вселить в меня ложное ощущение безопасности. Так или иначе, в автомобиле я с ним наедине, и, если скажу что-то не то, моя жизнь будет в опасности. При мысли об этом у меня учащается сердцебиение.
— Славно, что погода наладилась, — говорит доктор Блэкрик, садясь в салон рядом со мной. Ему приходится кричать, чтобы голос было слышно сквозь рев двигателя. — Как твоя голова?
Что ж, стало быть, вторая тактика.
Я вздыхаю и осторожно дотрагиваюсь до повязки, которую мама сменила мне утром.
— Нормально, — отвечаю я, не желая показывать слабость. А на самом деле место удара ощутимо побаливает, пусть даже прошло всего два дня.
— Хм-м, хорошо, — произносит отчим и больше не произносит ни слова.
Спустя несколько минут молчанки и тряской езды под гудение и рокот двигателя мне приходит в голову, что, наверное, есть третья тактика ведения допроса, о которой я не догадалась. На всякий случай я держу ухо востро и краем глаза наблюдаю за отчимом.
Всё утро доктор Блэкрик возит меня по острову, показывает на здания и людей, время от времени немногословно поясняя, что это или кто это. Он держится вполне безобидно, а поскольку погода выдалась не по сезону солнечная и теплая, мне сложно постоянно быть начеку. Непохоже, что доктор Блэкрик совершит какое-нибудь злодеяние прямо средь бела дня. К тому времени как мы огибаем южную оконечность острова, меня отпускает напряжение. Даже скучно становится. Откинувшись на спинку пружинистого сиденья, я наблюдаю за проносящейся за окном Ист-Ривер. Однако, когда за поворотом показывается маяк, я вдруг понимаю, где мы, и резко выпрямляюсь. Вскоре впереди появляется дом Мэри.
Уж теперь-то отчим наверняка что-нибудь скажет. Теперь-то он точно воспользуется возможностью и обманным путем вынудит признаться, что я ослушалась его требования — что я виделась с Мэри. А поскольку, как писала Беатрис, доктор Блэкрик умен, то, скорее всего, он выпытает у меня всё, что я разузнала. А потом он может свернуть с дороги, заехать на какой-нибудь пустырь и попытаться убить меня, чтобы замести следы.
Я впиваюсь пальцами в край сиденья. Затаив дыханье, чувствую нарастающее внутри напряжение по мере того, как мы подъезжаем ближе. И тут — раз — автомобиль проносится мимо дома Мэри и едет дальше. Я в замешательстве оглядываюсь, испытывая едва ли не разочарование.
— Церковь красивая, — говорю я, быстро показывая на старое строение рядом с домом Мэри. Если спору суждено случиться, пусть это произойдет сейчас. Но отчим молча кивает, не сбавляя скорости.
— А там что? — спрашиваю, тыча пальцем в следующее здание. Оно кирпичное, продолговатое, с темными окнами. Позади него виднеется небольшая пристройка, дверь в которую приоткрыта. Я еще раз оглядываюсь на дом Мэри и изумленно открываю рот: он удаляется от нас всё стремительнее, превращаясь в точку вдали.
Доктор Блэкрик переводит взгляд на красное кирпичное здание, мимо которого мы проезжаем, и хмурится.
— Это лаборатория.
Кровь застывает у меня в жилах. Когда я была у Мэри, то даже не подозревала, что эта лаборатория находится так близко. Впрочем, на Норт-Бразере всё расположено неподалеку одно от другого.
— А что там внутри? — снова спрашиваю я и сразу начинаю беспокоиться, что отчим услышит нотки страха в моем голосе. Мне в голову тут же лезет всякая жуть: разрезанные на части и снова сшитые тела, емкости из мутного стекла с бьющимися сердцами внутри. Но отчим вновь не подает вида, что здесь что-то не так.
— Лабораторное оборудование, — отвечает он, не поворачивая головы. — Опасные химикаты. Не стоит туда ходить.