Но что-то не так. Кое-что не сходится.
Я прекращаю листать. Документы в этом разделе разложены по годам, страница, на которой я остановилась, датирована 1902 годом, а дальше еще целая стопка листов и пропавших, наверное, несколько десятков.
Меня снова отвлекает шум. На этот раз звук ни с чем не спутать — шаги. И теперь они доносятся с лестницы.
Я закрываю папку и завязываю тесьму. Быстро наваливаю остальные документы сверху и кладу всё на место, но тут стопка бумаг соскальзывает с папки, и листы разлетаются во все стороны по полу. Я лихорадочно собираю их. Слышится знакомый скрип ступеней — значит, тот, кто сюда идет, уже на полпути.
Я сгребаю рассыпавшиеся листы, сердце у меня бешено скачет, и, положив их поверх стопки, я заползаю под стол и замираю. Дышу прерывисто. Секунды тянутся мучительно медленно.
Шаги стихают перед дверью в кабинет. И тут раздается скрежет, как будто когти царапают дерево, и жуткий вопль:
— Мя-я-я-аааа-оооо-уууу!
Я резко выдыхаю, внутри нарастает раздражение.
— Царапка, зараза ты этакий! — Я выбираюсь из-под стола.
Вдруг входная дверь дома открывается.
Я зажимаю себе рот обеими ладонями.
— А ну прекрати! Нельзя, Царапка! Ты испортишь дверь! — слышится сердитый шепот доктор Блэкрика. Судя по звукам, он отгоняет кота от двери и произносит на немецком что-то похожее на ругательство. — Чего ты лезешь в кабинет?
Я слышу, как отчим берется за дверную ручку.
И вспоминаю, что забыла на столе подсвечник с горящей свечой.
Глава 20
Я подскакиваю, хватаю подсвечник за маленькую серебряную ручку и убираю под стол. Облизнув пальцы, гашу язычок пламени как раз в ту секунду, когда дверь в кабинет открывается.
Несколько жутких мгновений отчим стоит на пороге. Я не вижу его целиком, но ощущаю присутствие. Видимо, он решает, войти или нет. Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я молюсь всем святым, которых знаю, чтобы он ушел.
— Кэтрин? — шепчет доктор Блэкрик.
Сердце у меня вот-вот остановится. Хотя… погодите-ка: он же зовет не меня. Очень странно. Спустя несколько секунд отчим вздыхает, тихо усмехается себе под нос и выходит в холл. Он запирает за собой дверь, и вскоре я слышу скрип ступеней под его ногами, а следом — старых паркетных досок, которые так шумно вздыхают, что я могу на слух проследить путь отчима до спальни.
Я сижу под столом довольно долго. Вылезать страшно, хоть я и уверена, что доктор Блэкрик ушел. Стискиваю в руке подсвечник и таращусь в темноту, пытаясь понять. Какая еще Кэтрин? Кого отчим ожидал тут увидеть?
Несмотря на то что мне хватило смелости провести так много времени в кабинете и порыться в документах, теперь я осталась без света и читать уже не получится. Так что я наконец поднимаюсь с пола и иду по комнате. Я жду чего-то страшного, но, как ни странно, без помех добираюсь до двери.
По наущению Беатрис я заметаю все следы моего пребывания в кабинете. Запираю дверь. Бегу в кухню и кладу связку ключей обратно в тот же карман фартука. Потом на цыпочках поднимаюсь по лестнице на второй этаж. И хоть я и стараюсь не наступать на самые скрипучие паркетные доски, звук будто отдается эхом по всему дому. Мимо хозяйской спальни прохожу в тревоге — вдруг доктор Блэкрик откроет дверь и выйдет в коридор, но этого не происходит. Вот и моя комната. Но, прежде чем войти, я замираю. От двери на чердак доносится знакомое поскребывание.
— Царапка? — шепотом зову я, и он отрывается от своего грязного дела: кот точит когти о паркет, который и так уже порядочно изодран. — Ах ты, гаденыш! Чуть меня не выдал!
Царапка подходит, ступая мягко и неслышно, и начинает мурлыкать, потираясь о мои ноги. Сперва я цепенею, но затем расслабляюсь. И когда захожу в комнату, меня не пугает, что кот идет следом. Возможно, мне даже понравится быть не одной.
— Но в моей постели ты спать не будешь, — предупреждаю я Царапку, закрыв дверь. — Ты наверняка блохастый. А когда ты пришел сюда? Я тебя не слышала.
И тут меня пробирает ледяная дрожь.
Я слышала, как доктор Блэкрик поднимался по лестнице. Но перед этим я слышала, как кто-то спускался. И это не мог быть кот. Раз я не слышала, как он поднялся за мной на второй этаж, значит, под его весом пол не скрипит.
Быть может, эта Кэтрин — кем бы она ни была — всё же находилась со мной в кабинете.
Утром я встаю рано, несмотря на сильную усталость, чтобы дописать письмо и успеть отдать его Фрэнку вместе с остальной почтой. Хочу, чтобы мое послание доставили на первом же пароме. На последней странице я добавляю больше пунктов в список о докторе Блэкрике.
«Родом из Ингольштадта, Бавария». Это лучше, чем просто «Родом из Германии». И я точно уверена, что правильно написала название города. Вообще, у меня такое чувство, будто я о нем уже слышала или могла где-то прочитать.
«Учился в Ингольштадте».
«Стал главврачом больницы Риверсайд в 1904 году». По-моему, важный факт. Эта мысль сверлит мне мозг, не давая покоя.
За неделю, что я корпела над письмом, оно разрослось до размеров небольшой книги. Пора закругляться.
Как поступить дальше, Беатрис? Да, я обыщу лабораторию, если сумею туда пробраться. Но если и правда найду там трупы медсестер, как мне разоблачить преступника? Позвонить в полицию? В больнице есть телефонный аппарат, но пользоваться им я боюсь. Конечно, я могу рассказать маме, но она вполне может мне не поверить. А даже если и поверит, всё может обернуться еще хуже. Ты же знаешь мою маму. Что, если она попытается обличить отчима? Когда добропорядочные граждане в твоих детективных историях противостоят злодеям, ничего хорошего из этого не выходит. Моя мама сама может стать жертвой доктора!
Я прерываюсь: из коридора слышится какой-то шум. У меня и без него сердце чуть не выскакивает: я представила во всех красках, как доктор Блэкрик жестоко расправится с мамой. Довольно долго я сижу недвижно. Очень важно, чтобы это письмо не прочитал никто, кроме Беатрис. Если отчим проведает, что́ я о нем выяснила, кто знает, как он себя поведет? Меня немного пробирает дрожь, но я возвращаюсь к письму. Из кончика самопишущей ручки, которая лежит на листе, вытекли чернила и расплылись кляксой.
«Мне нужны твоя помощь и поддержка, Беатрис. Еще никогда я так сильно не хотела, чтобы ты была рядом».
Позже днем, когда письмо уже благополучно отправлено, я клюю носом на уроке с фрейлейн Гретхен. Мне нужно решать примеры по арифметике, а я изо всех сил стараюсь не заснуть.
— Сколько положено уплатить за содержание… — Я зачитываю вслух условие из учебника, но прерываюсь, чтобы от души зевнуть. — Сколько положено уплатить за содержание двенадцати лошадей, если стоимость содержания четырех лошадей… восемьдесят… восемьдесят центов?..
Я кручу головой так и эдак, глядя на задачу, будто это поможет мне лучше понять ее.
Наконец фрейлейн Гретхен смотрит на меня искоса и спрашивает:
— Тяжелая ночь выдалась, Angsthäschen?
Я сажусь прямее.
— Нет! В смысле… ну… — Взгляд у Гретхен не осуждающий. Вряд ли она знает о моем расследовании. — Просто у меня трудности со сном.
— Тебе до сих пор свет маяка мешает? Может, нужны шторы поплотнее?
Я мотаю головой.
— Не в них дело.
— Кошмары снятся? — осторожно спрашивает Гретхен.
Я снова мотаю головой, но потом прекращаю.
— Ну… да. Мне по-прежнему снятся кошмары. Но устала я не поэтому.
Фрейлейн Гретхен смотрит на меня ожидающе. Я не сразу подбираю слова. Мне нужно быть очень осторожной, чтобы не рассказать больше, чем следует.
— Вы ведь уже давно здесь, у доктора Блэкрика, — говорю я.
Гретхен кивает.
— Вы когда-нибудь слышали странные звуки? Например, как кто-то ходит по дому, но его не видно?
Фрейлейн Гретхен бледнеет так резко, что у меня по коже бегут мурашки. Только однажды я видела у нее такое же выражение лица — в ночь, когда рассказала ей о следах на песке, идущих из реки. Неважно, каким будет ее ответ. Мне ясно: Гретхен знает, что в доме творится нечто странное.
Она кладет ладони на колени, явно стараясь не показывать, что мой вопрос ее встревожил.
— Подобные вопросы задают маленькие Angsthäschen. Ты натыкаешься на тени и принимаешь их за призраков.
Я хмурюсь.
— Вы постоянно меня так называете, но так и не сказали, что это значит. И я ничего не говорила о призраках.
— Angsthäschen значит «пугливый кролик», — говорит Гретхен. — Ты маленькая и миленькая. И всего боишься. — Она вздыхает и переводит на меня взгляд. — Ты не сказала слово «призраки», но именно о них ты и говоришь. Ты спрашиваешь, населен ли этот дом привидениями.
Я скрещиваю руки на груди и отвожу взгляд.
— А он населен?
— Здесь происходят необычные вещи. Это так. Но в призраков я не верю.
У меня сам собой открывается рот от удивления, и я поворачиваюсь к Гретхен.
— Как вы можете такое говорить? Если вы видели…
— Я ничего не видела, — твердо говорит она, и я снова замолкаю, поняв, что Гретхен очень старается подобрать верные слова. — Я верю, что когда человек умирает, он оставляет здесь частицу себя. В том смысле, что… что после его смерти по-прежнему чувствуешь в комнате запах его духов или видишь на диване вмятину, будто он только что на нем сидел. — Она качает головой. — Ничего подобного в этом доме я не видела, но… но иногда я кое-что слышу. А иной раз чувствую. Будто чье-то присутствие. Понимаешь?
Я киваю.
— Думаете, такое бывает только там, где кто-то умер?
Я горжусь, что так прямолинейно задала этот вопрос и даже не поморщилась.
— В этом доме никто не умирал, если ты об этом спрашиваешь.
Вздохнув, я рассматриваю свои руки.
— Наверное, я просто маленький пугливый кролик.
— Наверное, — соглашается фрейлейн Гретхен, и когда я поднимаю голову, она мне улыбается. Затем тоже вздыхает. — А может, та частица человека остается не где-то, а в ком-то.