— Она могла нанести себе серьезные повреждения, — говорит доктор Блэкрик. Мысленно я представляю, как он идет, прихрамывая, вижу его длинную бороду и жестокий взгляд. Слышу, как его трость стучит по паркету. — Чтобы ее обезопасить, другого выбора нет.
Я стискиваю зубы. Будто его заботит моя безопасность!
— А вдруг дело не только в этом? — спрашивает мама. — Когда мы жили в нашей старой квартире, ей снились другие сны. Она никогда не видела такой жути. Что, если… господи боже, Алвин… что, если кто-то действительно проникает по ночам в ее комнату?
От маминого предположения кожа у меня мигом холодеет и покрывается мурашками, хоть я и знаю, что всё так и есть на самом деле.
— Кому это надо? — спрашивает отчим недоуменно. — Кто может предпринять такую попытку?
— Может, кто-нибудь из пациентов? Она общалась с Мэри Маллон.
Я вытаращиваю глаза. Мама предала мое доверие дважды! Что еще она ему расскажет? А что уже рассказала? Знает ли она, что я забиралась в его кабинет? А он тоже знает?
— Мне стоило догадаться, — говорит доктор Блэкрик. — С Мэри в последнее время много хлопот. Она совсем меня не слушает. Она спесива, озлоблена и как никогда раньше полна решимости нарушить карантин. Как бы там ни было, чует мое сердце, вскоре ее желание исполнится.
— Каким образом? — спрашивает мама. Они уже подошли к моей комнате и говорят тише. — Я думала, ее карантин пожизненный. Разве она не заразная?
— Заразная, но, похоже, новый глава управления здравоохранения, этот Эрнст Ледерль, сочувствует ее положению. — Доктор Блэкрик вздыхает. — С моей стороны наивно было думать, что после прошлогоднего иска Мэри оставит попытки уехать из Риверсайда. Но настраивать против меня падчерицу? Ради чего? Просто чтобы выместить злость?
— Мэри могла пробраться в дом? — спрашивает мама обеспокоенным тоном.
— Исключено. Никто не может пробраться в дом. Уверяю тебя, состояние Эсси обусловлено медицинскими причинами. Ее кошмары прекратятся, если только ты позволишь мне помочь ей.
Если мама позволит ему ставить на мне опыты — такая формулировка вернее.
Увы, я была глупа, когда сочла ужасным предательством то, что мама рассказала доктору Блэкрику о лаборатории и Мэри. Потому что дальше она говорит:
— Ладно.
Я перекатываюсь на бок и засовываю голову под подушку, чтобы больше ничего не слышать. Когда мама приоткрывает дверь, я притворяюсь, что сплю.
На моем прикроватном столике лежит письмо. Не знаю, как оно сюда попало. Не знаю, когда я заснула не понарошку — возможно, когда мама гладила меня по голове, а может, когда она вышла из комнаты. Но теперь я одна, и меня ждет ответ Беатрис — конверт положили рядом с пиалой остывшей овсянки. Я быстро вылезаю из постели и распечатываю его.
«Дорогая Эсси, — начинается письмо. — Боюс на сей раз ты права. Вам с мамой грозит ужасная опастность».
В груди нарастает тревога.
Я хотела, чтобы подруга мне помогла. Конечно, хотела. Однажды она станет превосходной сыщицей, и если кто и может раскрыть это дело, так это она.
Но в глубине души я уже устала. Устала искать улики. Устала все время бояться. Отчасти мне очень хочется, чтобы все это кончилось, что бы там ни скрывал мой отчим. Мне хочется, чтобы в ответе Беатрис были всякие ничего не значащие пустяки. Истории о жуликах, которые воруют уродливые парики. Истории о пропавших канарейках. Я хочу узнать об обычной жизни в Мотт-Хейвене. Хочу узнать, попался ли опять младший брат Беатрис на краже конфет. Я бы даже почитала, как Беатрис восхищается Мэри Маллон и завидует, что мне довелось с ней познакомиться, а ей нет.
Но я отправила моей подруге зов о помощи, и она на него откликнулась, сделав то, что удается ей лучше всего: провела расследование.
На следующей недели мое день рождение, Эсси. Надеюсь ты не забыла. Я напоминаю потому што ты должна приехать. Убиди свою маму отвести тебя ко мне в гости, скажи што только ради этого, а не чего другово, а там уж мы вместе пойдем в палицию со всеми докозательствами. К тому времени я еще больше нарою не сомневайся. Но ты должна это устроить. Потому што если чесно я боюсь што времени у нас мало.
Я не хочу переворачивать страницу. Но к моему удивлению, когда я все же решаюсь, там написано всего несколько слов.
Ты сидишь, Эсси? Если нет то сядь. Прямо щас.
Я беру следующий лист, от нетерпения забыв сесть.
Я узнала кое што ужасное, ты даже не представляеш. А мы с тобой знаем што твое воображение не переплюнуть. Ты сказала што твой отчим родом из Ингольштадта. Тебе название универсетета ни о чем не говорит? А должно бы. Я знаю ты четала эту книгу с папой. Я помню как ты прибежала ко мне в слезах потому што растроилась из за книжки.
Название и правда звучит знакомо, но я не понимаю почему. И не знаю, из какой оно книги. Меня очень многие книги расстраивают, а в голове сейчас туман из-за нарастающей паники.
Я бы и не вспомнела об этом, но Томас Эддисон щас ставит театральное представление по ней. Мои братья вечно спускают все свои деньги, которые они на продаже газет заработали, на киношку, и вот они трещат без умолку што через месяц в театре будит этот спектакль. Так што я пошла в библиотеку и проверила книжку. И да я была права. Лучше это было бы нет, но я не ошиблась, название я помнила из этой книги.
— Ну же, Беатрис! — выкрикиваю я. — Давай уже рассказывай! Сколько можно!
Ну так што, ты сидишь, Эсси? Лучше сядь. Не переворачивай страницу пока не сядешь.
Я фыркаю от раздражения и, плюхнувшись на край кровати, переворачиваю страницу. И хорошо, что послушала подругу: я едва не теряю сознание второй раз за сутки.
Твой отчим учился в том же универсетете што и доктор Франкенштейн!
Голова идет кругом. Я едва дышу. Не могу дочитать конец письма. Это уже слишком.
Теперь-то все встало на свои места.
Глава 25
Вечером доктор Блэкрик отправляет ко мне в комнату маму с лекарством и ключом, чтобы запереть дверь на ночь. Я закатываю форменную истерику с криками и мольбами.
— А вдруг начнется пожар? — воплю я.
— Не будет никакого пожара, — отвечает мама.
— А вдруг электрические лампочки выпустят газ, и я задохнусь?
Мама закатывает глаза.
— В таком случае ты задохнешься, даже если дверь будет не заперта.
После этих слов я принимаюсь хлюпать еще сильнее.
— Я пошутила, Эсси! — восклицает мама, не справляясь с задачей успокоить меня. — Боже, сегодня ты воспринимаешь всё слишком остро. Тебе полегчает, если я скажу, что Алвин уже распорядился установить пожарную лестницу к твоему окну?
Всхлипнув, я медленно поднимаю голову и киваю, думая о папе и о том, как будет здорово иметь собственную пожарную лестницу. Но потом я вдруг понимаю, что со стороны отчима это странный поступок. С помощью этой лестницы мне будет проще следить за ним во время его ночных прогулок. Зачем ему давать мне такую возможность?
— И когда ее поставят? — спрашиваю я, вытирая нос платком.
— Ты ведь знаешь, как тут на острове всё медленно делается, — прямо отвечает мама. — Думаю, это займет неделю или две.
Теперь понятно. Пожарную лестницу не поставят. Либо меня устранят задолго до этого.
— А вдруг я буду нужна тебе ночью, а я не смогу к тебе прийти? — предпринимаю я новую попытку, чтобы убедить маму. — И что, если вместе со мной взаперти окажется нечто жуткое, а я не смогу отсюда выбраться?
— Нечто жуткое? Что, например? — спрашивает мама, и на несколько мгновений на ее лице проявляется искреннее беспокойство. Я хочу повторить историю о девочке в мокром платье, хочу рассказать о докторе Франкенштейне и его чудовище, но, если разговор превратится в очередной спор, скорее всего, мама просто уйдет и оставит меня здесь одну. А она и так уже уступила злодейским планам отчима сегодня утром.
— Крыса, или тарантул, или Царапка, — говорю я. — Любой из них может сделать мне больно.
— На острове нет крыс и тарантулов, — со вздохом отвечает мама. — И я думала, ты поладила с Царапкой. Фрейлейн Гретхен говорит, что постоянно видит вас вместе.
Я хмурюсь.
— Ничего я с ним не поладила. Он просто таскается за мной повсюду. — Но поразмыслив над этим пару секунд, я чувствую вину. — Ну, наверное, я не против его общества. Уродливый старый кот лучше, чем совсем никого. И он не злой. — Я вспоминаю, как Царапка чуть не выдал меня во время моего расследования, и бурчу себе под нос: — Только очень нахальный.
Мама тепло улыбается.
— Я рада, что вы подружились. Знаешь, это был кот дочки Алвина. Когда он переезжал на Норт-Бразер, не смог бросить бедное животное. Кэтрин его просто обожала. Славно, что ты не отталкиваешь его. — Мама умолкает, затем добавляет: — Возможно, ты и Алвину дашь шанс? Например, извинишься за свое поведение в последние несколько дней?
Разумеется, она имеет в виду, что я толком не разговаривала с отчимом с того дня, как мы ездили по острову. Даже если он обращается ко мне, я отвечаю как можно более односложно. У меня перед глазами так и стоит сцена, как он расспрашивает плачущую медсестру в заляпанной кровью униформе, а еще вспоминается безжизненно свесившаяся с носилок, покрытая волдырями рука и испуганная девочка-призрак — судя по всему, его дочь, Кэтрин.
Но сегодня я не хочу говорить о докторе Блэкрике, а разговаривать с ним — тем более, особенно теперь, когда весь этот ужас происходит по его вине.
Я меняю тему и спрашиваю, вкладывая в голос все отчаяние:
— Но, мам, а вдруг мне посреди ночи приспичит в туалет?
Усмехнувшись, мама ногой выдвигает из-под кровати ночной горшок. Я страдальчески кривлюсь.
— А я-то думала, ты обрадуешься знакомому тебе приспособлению, — смеется она. — Разве ты не боишься современного унитаза в ванной?