Но разве немецкие газеты Нью-Йорка могли писать о чем-то другом? Такое горе не проходит ни за несколько недель, ни за несколько месяцев, ни за несколько лет, ни даже за несколько десятилетий. Об этом будут помнить следующие поколения. За один день они потеряли всю свою общину.
Я смотрю на колонку, пробегая глазами незнакомые слова. В центре напечатаны две овальные картинки в цветочных рамках. У женщины волосы уложены в высокую прическу, а спереди завиты кудряшками. На воротничке круглая брошь. Со второго портрета на меня глядят в упор темные глаза девочки.
Я ожидала этого. Я уже догадалась, что найду на этой странице. И все же мое сердце сжимается от боли.
Потому что я узнаю эти глаза, эти тонкие брови. Узнаю волосы, заплетенные в косу, и усмешку.
Под портретами написано:
Frau Emma Blackcreek und Tochter Katherine
Мне и без знания немецкого понятно, что это значит. И всё остальное тоже можно не переводить. Это жена и дочь доктора Блэкрика. Они погибли на пароходе «Генерал Слокам».
Глава 30
Я сидела около папиной постели. Мне было семь. Осень только началась, и в квартире было прохладно, поэтому мы закутались в одеяла и читали вслух книжку Артура Конана Дойла. Она называлась «Собака Баскервилей». По правде говоря, там попадались сложные для нас обоих слова, но я изо всех сил старалась помогать папе их разобрать.
— От… отпечатки? — неуверенно спросил папа.
Я наклонилась и вгляделась в страницу.
— Да, верно.
Папа поднял книгу поближе к себе, довольно ухмыляясь, и вдруг закашлялся.
Встревожившись, я закусила губу.
— Может, хватит на сегодня? Мама сказала, тебе надо отдыхать. Да и история становится страшной.
Папа улыбнулся.
— Хочешь сказать, интересной? Давай закончим главу. — Он откашлялся. — Так, где мы остановились… Ага. «Отпечатки. — Мужские или женские? — Доктор Мор… — Папа запнулся, быстро посмотрев на меня. — Доктор Мортимер, — он опять самодовольно ухмыльнулся, — бросил на нас мимо… мимо-лет-ный взгляд, и проговорил почти шепотом: “Мистер Холмс, там были отпечатки лап ги…”». — Папа нахмурился и сощурился. В конце концов он сдался и показал мне страницу.
Я принялась разглядывать слово. Несколько раз мысленно произнесла его и наконец с уверенностью сказала:
— Гигантской.
Папа подмигнул мне.
— Какая же ты у меня умница. — Он снова закашлялся и перевел взгляд на страницу. — «Там были отпечатки лап гигантской гончей!»
Я ахнула, а папа тут же мне улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Конечно, история была жуткая, но я так гордилась папой, что даже и не думала о страхе. Вот только, когда папа зашелся непрерывным кашлем, я перестала улыбаться. Забрала у него книгу и подала стакан воды.
— Тебе нужно отдохнуть, — повторила я. Папа отмахнулся.
— Если Беатрис хочет стать сыщицей, — сказал он между глотками воды, — не стоит ей читать истории о Нике Картере. Шерлок Холмс поумнее будет.
— Они ей нравятся, потому что короткие. Она хочет поскорее разгадать загадки, чтобы узнать, чем всё кончится.
— Хороший сюжет занимает порядочно времени, — сказал папа. — Нужно медленно подогревать интерес.
На столе рядом с нами лежала газета со статьей о бейсбольной команде «Джайентс» — там рассказывалось, каковы их шансы в предстоящей мировой серии, которую они выиграли в прошлом году. В статье приводилась всякая статистика по папиным любимым игрокам. Я подумала, ему понравится, если я почитаю статью вслух, тогда ему не придется говорить и горло отдохнет. Но начать я не успела: красная дверь открылась, и в комнату вошла мама с чашкой чая и тонким стеклянным термометром.
— Мне уже пора уходить, — сказала она.
Папа уже долго болел. Иногда ему становилось лучше, но потом он снова терял аппетит и выглядел уставшим. С недавних пор его состояние сильно ухудшилось. У него часто бывал жар. Он беспрерывно кашлял. Мама вызвала лучшего врача, которого мы могли себе позволить, но тот отмел ее подозрения, что папа серьезно болен.
— Он дымит как паровоз. Да и пьет наверняка, — заявил доктор, оглядывая нашу скромную квартирку.
Мама выразила опасения, что у папы может быть туберкулез, но врач надулся как индюк, раздраженный тем, что женщина подвергает сомнению его авторитет.
— Я уже назвал вам диагноз, — буркнул он.
Однако теперь у папы постоянно болела голова и поднималась высокая температура. Нам не хватало денег на другого врача: папа уже давно не работал, поэтому мы с мамой изо всех сил старались заботиться о нем как можно лучше. Сами спали на полу в маленькой гостиной, уступив папе всю кровать в спальне. Когда мама бывала дома, она регулярно меняла прохладный влажный компресс у него на лбу, кормила его. Когда он звонил в колокольчик, мама тут же бежала к нему, даже посреди ночи. Приносила одеяла, поила водой. Когда же мама уходила ухаживать за пациентами, место папиной сиделки занимала я. И мне это было в радость. Я так любила папу, что меня не волновало, заражусь я от него или нет. В то время я этого не боялась, во всяком случае, не так сильно, как теперь. Но тогда мне не снились кошмары. И не существовало Списка немыслимых страхов.
— У меня просто сильная простуда, — сказал папа, когда мама подошла к постели. Я отложила газету. Он так быстро терял вес, что у него ввалились щеки. — Поговаривают, простужаться нынче модно. Все болеют.
Я хихикнула, занервничав, а мама уже вошла в роль сиделки. Строго на нас посмотрев, она встряхнула термометр привычно резкими движениями запястья и сунула его папе в рот. Он страдальчески сморщился, как будто мама сделала ему больно, но она тут же шикнула.
— Помолчи, не то придется держать дольше, а у меня нет времени. Миссис Драгос говорит, ее старшему сыну нездоровится, и у остальных тоже проявляются симптомы. Она не объяснила толком, что у них, — с английским у нее пока не очень. Но я услышала по голосу, что она напугана. Так что пойду проверю, как они. — Мама посмотрела на меня, но я не сводила взгляда с растущего столбика серебристой жидкости в термометре. — Эсси, ты слушаешь?
Я вскинула голову и кивнула.
— Ты точно сама тут справишься?
Я сползла с кровати и приосанилась.
— Я сумею о нем позаботиться.
— А что, если его вырвет? — спросила мама, пристально глядя на меня.
Я постаралась не показывать отвращения.
— Ничего страшного, правда.
И я не лукавила. Мне было семь лет. Я могла вовремя подставить ночной горшок. Могла убраться, если потребуется. Могла справиться с уходом за больным папой. Когда болела я, он всегда обо мне заботился.
Мама вынула термометр у папы изо рта и подошла к окну, там было посветлее. Посмотрев на столбик ртути, она нахмурилась.
— Это определенно не обычная простуда. Ты чувствуешь боли в груди?
Папа помотал головой, но я не знала, верить ему или нет.
— Так что с ним? — спросила я, тоже нахмурившись.
Мама ничего ответила и вздохнула. Папа был весь красный, как вареный рак. И хотя этого не показывал, он испытывал боль.
— Может, мне все же остаться, — пробормотала мама, беря его за руку. — Если тебе вдруг станет хуже, я буду рядом.
На мгновение у меня сжалось сердце. Раз мама обеспокоена, то и мне стоит волноваться. Но тут папа улыбаясь протянул мне руку, и я мигом успокоилась. Он всегда это умел. Рядом с ним любая тревога проходила. Страх или злость тоже. От одного его взгляда на душе становилось теплее.
— У меня под боком лучшая сиделка во всем Нью-Йорке. Зачем мне ты? — поддразнил папа маму. — Даже в дорогом госпитале вокруг тебя так не хлопочут. — Но затем лицо у него стало серьезным. — К тому же нам нужны деньги. Если я не вернусь на работу через…
Мама замахала на него руками.
— Всё-всё, отдыхай. И не беспокойся. Приказ сиделки.
Она взбила ему подушку, поцеловала свои пальцы, прижала их к его щеке, затем достала из кармана колокольчик и отдала ему.
— Я скоро вернусь.
Когда мы вышли в кухню, закрыв красную дверь в спальню, мама торопливо и сбивчиво заговорила.
— Не разрешай ему курить, даже если будет умолять. И не надо укутывать его в одеяла. У него и так температура высокая.
Я делала мысленные пометки, провожая маму до двери. У входа стояла наготове ее черная сумка со всем необходимым для ухода за больными. Мама уже переоделась в форменное платье с пышными рукавами. Встав перед зеркалом, она прикрепляла белую наколку к прическе и завязывала на талии длинный фартук. Пока его глубокие карманы пусты, но скоро там будут лежать всякие медицинские инструменты.
Я надеялась, что в семье, к которой шла мама, заболели не очень серьезно, что у них не испанка. Они недавно приехали из Румынии — бежали от религиозных преследований, так мама сказала, и почти никто из них не говорил по-английски. Здесь для них всё было другое: еда, одежда, жилье. Наверняка они чувствовали себя одинокими и потерянными. И само собой, им было не по карману вызывать врача. Если бы не моя мама, им пришлось бы отправиться на карантинный остров. А все знали: если туда попадешь, то уже не вернешься.
Динь-дилинь-динь-дилинь! — папа позвонил в колокольчик.
— Истории! — крикнул он и закашлялся. — Мне срочно нужны истории! И взбить подушку!
Мама обернулась и закатила глаза.
— Тебе предстоит долгий вечер. — Она улыбнулась. — Ну, ступай. Я скоро вернусь.
Сдержи она обещание, возможно, всё кончилось бы иначе. Но оказалось, что в семье миссис Драгос дела обстоят куда серьезнее, чем предполагала мама: болезнь поразила всех членов семьи. Мама сбилась с ног, ухаживая за ними, и потеряла счет времени. Поэтому, когда случилась беда, я была дома одна.
Папа уже несколько часов молчал. Я сварила ему жидкую кашу, надеясь, что еда придаст ему сил, но он не стал есть. Папа всё больше впадал в забытьё. Солнце село, наступил вечер. У папы поднялся сильный жар. Простыни насквозь пропитались потом. Он начал заговариваться.