ю птичку.
— Ах ты живодер! — возмущенно выкрикиваю я.
Царапка едва соизволил на меня взглянуть. Прищурив свои мутные глаза, он снова принимается лизать лапу. Я разом ослабеваю и ковыляю прочь от окна. Мне кажется, что я оказалась в бесконечном лабиринте ковров и портьер и стены смыкаются вокруг меня. Я дышу всё чаще и чаще. Перед глазами мельтешит растерзанная птичка. Мне хочется кричать, но неожиданно я оказываюсь в главном холле.
Слева от меня парадная лестница и теплая гостиная, двери в которую зазывно открыты и манят меня к причудливому желтому дивану, потрескивающему камину и подносу с печеньем. Я сопротивляюсь, но эта уютная картинка приводит меня в чувство.
— Эсси? — Фрейлейн Гретхен выходит из комнаты с полной корзиной дров. — А, вот ты где! — с улыбкой говорит она. — Хорошо спалось?
— Д-да, — запнувшись отвечаю я, еще не вполне оправившись от страха. — Вы видели мою маму? — Затем я вспоминаю, что нужно быть вежливой. — И спасибо за завтрак.
— На здоровье, дорогая. Надеюсь, каша не остыла. А миссис Блэкрик уехала с самого утра с Фрэнком — посмотреть остров и познакомиться с персоналом Риверсайда.
Я озабоченно хмурюсь. Мне хочется рассказать маме, что́ я видела ночью из окна. Еще хочу извиниться за колокольчик. Нужно завоевать ее доверие. От увиденной сцены — как доктор Блэкрик ругается с полицией — у меня появилось ужасное предчувствие. Если на острове творятся какие-то незаконные дела, мама должна верить мне, когда я с ней поговорю.
— Мама все еще сердится на меня? — спрашиваю я.
Фрейлейн Гретхен смотрит удивленно.
— Вовсе нет. Она сказала так: «Пускай Эсси спит хоть весь день, если захочет, а когда проснется, скажите ей заняться чем угодно».
Я пытаюсь улыбнуться так же жизнерадостно, как Гретхен, но в своей голове слышу эту фразу, сказанную маминым голосом, и нисколько не сомневаюсь, что она по-прежнему в ярости. У меня тянет в животе.
— Красиво, да? — Фрейлейн Гретхен кивком показывает на что-то рядом со мной.
Опустив взгляд, я замечаю столик рядом с лестницей, на котором стоит чаша, наполненная стеклышками. На их гранях играют блики света, отбрасывая радужные переливы. Некоторые стекла внутри мутные. Другие насквозь прозрачные. Я беру одно стеклышко пальцами и поднимаю. Оно размером с мой ноготь на большом пальце, гладкое на ощупь и вполне красивое. Когда я смотрю в него, все вокруг окрашивается оранжевым.
— Эти стекла выносит на берег после отлива, — объясняет фрейлейн Гретхен.
Я осторожно кладу стеклышко обратно в чашу.
— Они здесь повсюду, — говорю я. — Даже в моей комнате стоит ваза с этими стеклышками.
— У доктора Блэкрика такое вот… увлечение, — с запинкой говорит фрейлейн Гретхен, будто не может сразу подобрать подходящее слово. Дальше направляется в гостиную в противоположной стороне холла, и я иду следом и наблюдаю, как Гретхен, закатав рукава, присаживается на колени рядом с камином, чтобы подложить туда поленья. Меня беспокоит, что ей приходится заниматься этой работой ради меня. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.
— Доктор ходит гулять по берегу во время отлива и набирает полные карманы этих стеклышек. — Фрейлейн Гретхен замолкает и поворачивается ко мне. — Если хорошенько поискать, на острове Норт-Бразер можно найти много всего необычного.
У меня по коже бегут мурашки. Я будто слышу голос Беатрис: «Будь посмелее. Смотри в оба».
Но я и так меньше чем за день увидела предостаточно. Я не хочу искать что-нибудь необычное. Мне и без того страшно. И важнее всего сейчас поговорить с мамой. Наверняка она не захочет жить здесь, раз мой отчим гнусно себя ведет. Я решаю немедленно написать Беатрис. Лучше держать ее в курсе всего, что творится в поместье.
Неожиданно антикварные часы возле входной двери начинают громко звонить, и мы с фрейлейн Гретхен одновременно поворачиваем к ним голову.
— Очень кстати! — восклицает горничная. — Скоро будет отлив. Если поторопишься, сама увидишь выброшенные на берег стеклышки.
Я вскидываю руки, будто обороняясь.
— О, н-нет, спасибо! Там снега намело, и наверняка все заледенело. — Я сцепляю пальцы в замок и отшагиваю назад. Заметив краем глаза свою тень сбоку, я вздрагиваю. — Я запросто могу упасть в реку, или получить обморожение, или…
Я замолкаю, заметив недоумевающий взгляд фрейлейн Гретхен.
— Angsthäschen.
— Что?
— Так я буду тебя теперь звать. — Она криво ухмыляется и снова принимается за работу. — Не переживай. Это ласковое прозвище.
Я не сдаюсь.
— А что, если я встречу кого-то из пациентов и заражусь? Что тогда?
— Пациенты находятся на карантине в своих палатах, — отвечает Гретхен, подкладывая в камин последнее полено. — Иногда медсестры выводят их подышать свежим воздухом, но только не зимой. В здании больницы и без того холодно. Больных не станут подвергать риску переохлаждения.
Закусив губу, я пытаюсь придумать новую отговорку, но неожиданно понимаю, что как раз прогуляться я и хочу. Даже если это опасно, с берега я смогу увидеть остров Саут-Бразер.
— Куда мне пойти, чтобы посмотреть южную сторону? — спрашиваю я.
Фрейлейн Гретхен оборачивается ко мне, видимо, сбитая с толку тем, что я внезапно передумала.
— Выйди через черный ход и иди направо. Пройдешь немного в ту сторону, и откроется потрясающий вид на берег.
— Спасибо.
Горничная кивает, с любопытством поглядывая на меня, и я, извинившись, ухожу взять пальто, пока она не начала задавать мне вопросы.
Письмо Беатрис подождет. Тревога из-за доктора Блэкрика и его загадочной встречи с полицией — тоже. Я уже одной ногой на улице, как вдруг слышу, что меня зовут. Фрейлейн Гретхен идет по коридору, держа в руках мягкий мешочек из коричневой кожи. Она с улыбкой протягивает его мне и говорит:
— На случай, если найдешь что-нибудь.
Глава 8
Возле реки ветер треплет мое платье, подол обвивается вокруг высоких ботинок на шнуровке. Воздух ледяной, но снега здесь нет — волны начисто смыли его с берега. Со всей осторожностью я иду по тропинке вдоль берега и не теряю бдительности — вдруг наступлю на лед.
На пляже я побывала всего однажды. Когда мне исполнялось шесть, мы с мамой и папой поехали на Кони-Айленд. Стояла жара — середина июля. На Сёрф-авеню яблоку было негде упасть, мы едва пробились сквозь толпу. Сперва пошли к океану, и мама принялась уговаривать меня поплавать. Я наотрез отказалась, а родители взяли для себя напрокат полосатые купальные костюмы. Рекламная вывеска хвастливо заявляла, что костюмы эти «продезинфицированы», и я подумала, что они доставляют боль, но мама и папа, вышедшие из раздевалки, с виду были совершенно невредимы.
Входя в воду, родители придерживались за длинную натянутую веревку, чтобы их не сбили с ног сильные прибрежные волны. Я наблюдала за ними с берега, беспокоясь, что их захлестнет с головой и они утонут. Когда они начали дурачиться как дети, брызгаясь друг в друга водой и хихикая, моя тревога наконец отступила. Мама подплыла ко мне, и я согласилась подоткнуть юбочку и зайти в воду по колено.
В полдень мы устроили пикник и пообедали взятой из дома едой, а после отправились в Луна-парк. Входной билет стоил десять центов с человека, и я боялась, что нам это не по карману, но папа не моргнув глазом отдал кассиру монетки и приподнял шляпу, как заправский богач. Перед входом он театральным жестом пригласил нас с мамой пройти. Чего только не было внутри, глаза прямо разбегались: и цирк, и карусель, и аттракцион с железной дорогой и поездом под названием «Драконья пасть». Мама хотела пойти со мной на аттракцион «Вулкан» — там нужно было сесть в лодку, которая взбиралась по наполненному водой желобу по рельсам на высокую и крутую гору, а потом на бешеной скорости мчалась к подножию горы и со всего маху плюхалась в воду. Само собой, я отказалась, поэтому мама пошла кататься одна, а мы с папой покупали мне конфеты. Когда мама вернулась с аттракциона, слегка пошатываясь, я разинула рот при виде нее: платье насквозь промокло, волосы все запутались, прическа развалилась. Я повернулась к папе, уверенная, что он так же изумлен, но тот лишь расхохотался.
Я помню, как он взял ее руки в свои. Как улыбнулся. По-особенному улыбнулся.
Он очень-очень сильно любил ее.
На берегу Норт-Бразер вспоминать об этом неприятно.
В глубине души я надеялась, что на пляже я, наоборот, воспряну духом. Но от мыслей о самом счастливом дне моей жизни становится грустно. Да и вообще, никакой это не пляж, одно название. И после отлива на берегу нет никаких сокровищ. Я увидела только то, о чем и так знала: когда жители Нью-Йорка решают избавиться от ненужных вещей, барахло оказывается на дне реки. Мусора и всякого хлама возле берега больше, чем песка.
Рядом с моей правой ногой из-под камней торчит ржавый обломок металла. Я откапываю его носком ботинка, а потом пинком зашвыриваю как можно дальше в воду. Несколько минут я вглядываюсь в мутные волны — а ну как они выбросят железяку обратно?
Вдруг меня охватывает странное чувство — будто за мной следят. Я украдкой смотрю через плечо, и душа у меня бухается в пятки.
В нескольких шагах, на каменном выступе, подергивая из стороны в сторону тощим хвостом, сидит Царапка.
— Ты шел за мной! — в ужасе выкрикиваю я.
Паршивец сощуривает желтые глазищи и мяукает — вернее сказать, этот звук лишь отдаленно похож на мяуканье. Больше напоминает скрип, с которым поднимается крышка старого сундука.
— Ты даже мяукать не умеешь как настоящий кот, — нахмурившись, говорю я и, вздернув подбородок, смеряю его таким же надменным взглядом. — Ни с места, чудовище. Держись от меня подальше, понял?
Царапка начинает быстрее дергать хвостом.
Я иду дальше, твердо решив не оборачиваться, но спустя несколько минут чувствую: я все еще не одна. И действительно: Царапка держится поодаль, но неотступно следует за мной. Я прибавляю шаг и внимательно смотрю под ноги.