Когда Дамир ушел, у Якова зазвонил телефон.
Медынцев Алексей Матвеевич. Главный психолог центра.
— Яша, как впечатление от нашего нового подопечного?
— Парень чист. Я снял пока реперные точки. Но вряд ли что-то изменится. Он не знает даже метода преступления. Не врет почти. Молодец.
— Что значит «почти»?
— Когда речь зашла о его посте, немного пытался уходить. Оправдание терроризма есть.
— Хоть это!
— Только что там корректировать по этому составу!
— Мы по закону действуем. Найдем, что корректировать. Человек несовершенен. Когда будет результат отзвонишься.
— Хорошо.
В столовой, официально именовавшейся «Кафе Лесногородского Психологического Центра», Дамир взял рис с кусочками курицы и яблочный сок. Сел за стол у высокого окна. Точнее застекленной стены внутреннего двора. Там, за стеклом, стояли под снегом деревья и сияли из-под снежных шапок красные ягоды рябины — единственный яркий мазок в этом белом пейзаже под пасмурным февральским небом.
Видимо, он здесь надолго. С другой стороны, хорошо, что здесь. Это не расстрельный подвал. Это даже не ИВС.
Когда рис был уничтожен, в зале появился Яков Борисович и подсел к Дамиру с чашкой кофе и планшетом в руке.
— Дамир, у вас все в порядке.
— Да? Я уже смирился с этим прекрасным местом.
— Это хорошо. Задержаться придется. Месяца на два, навскидку.
— А что тогда в порядке?
— Результат готов. Сейчас увидите.
Он открыл планшет. На экране была таблица с именем и фамилией Дамира и датой рождения наверху.
Под именем светилась надпись: «Все параметры в норме. Необходимость психокоррекции: 5 %».
— Пять процентов?.. — проговорил Дамир.
— Это вы где-то пару раз на красный свет проехали, — усмехнулся психолог. — Было?
— Было. Не заметил, — сказал Дамир. — Прошляпил.
— Ну, вот видите. Программа отловила.
— А оправдание терроризма?
— Есть у вас оправдание терроризма. Просто программа американская. Она этого не ловит. У них же первая поправка к конституции.
— Свобода слова?
— Она самая. В результате по Чикаго ходят нео-нацистские марши с факелами и свастиками прямо по еврейским кварталам и кричат: «Хайль!» Это по поводу первой поправки.
— Считаете, что за это надо сажать?
— Сажать перебор. В Европе сейчас решают вопрос более изобретательно. Например, приговаривают к экскурсиям по концлагерям. Вот! Самое оно! Плюс психокоррекция.
— У нас, по-моему, такого не предусмотрено.
— Для вас сделаем. В рамках психокоррекции. И фото жертв Лиги после их «акций», и выступления родственников. Так что морально готовьтесь.
Дамир вздохнул.
— Кстати, еще один момент, на котором вы прокололись, — продолжил психолог. — Его тоже программа не ловит в силу ее пиндосской сущности.
— Какой?
— Право на восстание. Это вторая поправка к конституции США. Ибо, по мнению авторов программы, каждый добропорядочный американец и должен одобрять право на восстание, ибо для того ему и товарищ кольт по конституции разрешен, чтобы власти не зарывались. А что у нас в России получается с правом на восстание, мы уже наблюдали в семнадцатом году прошлого века. Так что товарищ кольт не для русского человека. И даже товарищ маузер.
— И что теперь? — спросил Дамир.
— Вечером будет подробный анализ, уже с учетом специфики европейского и нашего законодательства. И с расшифровкой долговременной памяти. Ситуация может немного ухудшится, но не думаю, что радикально. Я вас позову.
Подробный анализ был готов около половины седьмого. Яков набросал психологическое заключение и отзвонился Медынцеву.
Алексей Матвеевич еще был на месте.
— Анализ и заключение по Рашитову готово. Карта чистая.
— Понятно, — вздохнул Алексей Матвеевич. — Сбрось материалы и заходи ко мне.
Когда Анисенко зашел в кабинет, Медынцев уже сидел за компьютером и пробегал глазами заключение.
— СБшники будут недовольны, — наконец, сказал он.
— Зачем им невиновный? По оправданию терроризма я положительное написал. Даже есть план психокоррекции, правда там мало.
— Угу! На три копейки. Как на полтора месяца растянул, кудесник!
— Чтобы они ему больше ничего не припаяли, если им покажется очень мало.
— Все равно покажется. Все равно припаяют. По этой статье нет условно, к сожалению. Хотя парня жалко, конечно.
— Лишь бы обвинение в убийстве сняли.
— Попробую договориться. А невиновный им для отчетности, Яша. Чтобы начальству оперативно доложить и получить премии, поощрения, погоны.
— А невиновному — пулю в затылок.
— Яша, не драматизируй. Это совсем не обязательно. Одно же убийство, хотя и терроризм. Могут лет двадцать дать.
— Какие двадцать лет, Алексей Матвеевич! Он невиновен.
— Постараюсь договориться, постараюсь.
— Мне его в коррекционное отделение переводить?
— Подожди пока. Поглядим.
— У него согласие.
— Я помню. Подожди.
Перед уходом с работы Яков еще успел заглянуть к Дамиру. Рашитов сидел на кровати и читал книгу.
— Дела такие, если кратко, — сказал психолог. — В общем, все по-прежнему. По убийству карта чистая. По оправданию терроризма будет коррекция. Завтра-послезавтра переведем в коррекционное отделение. Это не страшно. Там все тоже самое. Не волнуйтесь. Спите.
На следующий день Алексей Матвеевич вызвал Якова к себе.
— Надо подписать ПЗ Рашитова, — сказал он, когда Анисенко вошел. — Садись. Я тебе кинул на планшет. Только что.
Медынцев стоял у окна. Там, сквозь светлые жалюзи сияло еще холодное февральское солнце, но небо уже играло весенней лазурью, словно в марте.
Яков Борисович сел, открыл документ и начал читать.
Лучше бы он этого не делал!
Проклятая гиперответственность! Дурацкий синдром отличника. Что за глупость читать все, что нужно подписывать!
Глава 13
— Я немного отредактировал, — устало пояснил Медынцев.
Немного! «Рашитов Дамир Ринатович виновен в убийстве Анжелики Синепал, — гласило психологическое заключение, — что полностью подтверждается анализом эмоциональной и долговременной памяти. Необходимость психокоррекции: 100 %.
Учитывая наличие подписанного и оформленного в законном порядке согласия обвиняемого на психокоррекцию, рекомендуем перевод в коррекционное отделение. С учетом тяжести совершенного считаем, что обвиняемый должен содержаться в блоке F».
— Я этого не подпишу, — сказал Яков.
— Яша, они ни в какую, — проговорил Алексей Матвеевич и тяжело опустился в кресло.
И Яков вспомнил, что шефу уже хорошо за шестьдесят, что вдруг стало очень заметно.
— Блок F — это не смертельно, — продолжил Медынцев. — Ну, запрут его в палате, потерпит. Не можем же мы его на А поместить, если у него убийство.
— Какое убийство, Алексей Матвеевич!
— О котором мы пишем. Не можем не писать. Знаешь, что мне его следователь сказал? Что, если у Рашитова будет отрицательное ПЗ, у нас у всех будет статья о коррупции: у тебя, у меня, у наших сотрудников. Дамир из богатой семьи и всех нас подкупил, чтобы ему состряпали отрицательное ПЗ.
— Бред какой! Но есть же суд, Алексей Матвеевич!
— Яша, ты о чем? Какой суд? В России живем. Все что они скажут, суд пропечатает. И бороться с ними бесполезно. Ты молод еще, а я жизнь прожил. Только погубишь себя и ничего не добьешься. Здесь один выход: стараться ни с кем не ссориться и идти на компромиссы. Так есть надежда хоть кому-то помочь. Иначе они разгонят нас всех.
Заимствовали западную методику: моды, нейронные карты, коррекция. Психологических центров настроили, как в Европе. Чтобы казаться цивилизованной страной. Именно казаться, Яша! Не быть! Ни в коем случае!
Они полностью извратили суть. В том виде, как они задумывались на Западе, Пси-центры им не нужны. Цель ведь была, чтобы невиновные не попадали в тюрьму, не было судебных ошибок, а виновные могли вернуться в общество, больше не причиняя никому вреда.
Зачем им это? Невиновного посадили, сломали ему жизнь, лишили надежд и перспектив? Виновный вышел и опять кого-то убил? Ну и что! Бабы еще нарожают.
Центры нужны им только для того, чтобы подтверждать их обвинения. Пока мы это делаем, нас терпят, и мы можем хоть иногда служить тем целям, для которых центры были созданы.
Яша, понимаешь?
— Понимаю, но не принимаю, — тихо сказал Яков.
— Осел упрямый. Глупый упрямый ишак. Так, Дамира твоего продержим у нас, сколько сможем. Пусть отдыхает: спит, ест, книжки читает. Коррекцию сделаем по твоему плану. Хуже не будет.
— А потом они засадят его на двадцать лет.
— Яша, за двадцать лет может много всего случиться. Например, истинного убийцу могут найти.
— А могут и не найти, поскольку искать не будут, — хмыкнул Яков. — Понимаете, Алексей Матвеевич, есть компромисс и есть преступление. Это преступление. Ну, конечно, сделать небольшую коррекцию автору поста в интернете, который бы без этого вполне обошелся, и общество обошлось — это ок, хуже не будет. Отпустить взяточника, потому что начальство просит? Ок. Хуже, конечно, будет, но не радикально. Человек избежал тюрьмы — ну, и слава богу! От этого заведения точно никому пользы нет. Это ладно, это я могу, я не святой. Но положительное ПЗ невиновному по расстрельной статье — это за гранью! Алексей Матвеевич, я не буду подписывать!
— Ну, не подписывай, — вздохнул Медынцев. — Иди. Я сам подпишу.
Еще не было двенадцати, но Яков не стал ждать окончания рабочего дня и покинул Центр в полной уверенности, что больше никогда туда не вернется. Он жил не очень далеко, в Саларьево.
Светило почти мартовское солнце, подтапливая снег, лазурное небо сияло над головой, а Яков думал о том, что теперь причастен к тому, что это солнце и это небо навсегда отняли у ни в чем неповинного парня, который просто оказался не в том месте, не в то время.
Больше всего хотелось помыться.
И дома он действительно залез под душ. Потом долго пил кофе на кухне, чашку за чашкой, заедая всем подряд из холодильника.