— Вы не были знакомы?
— Разумеется, нет.
— Ваши показания противоречат тому, что вы говорили на предварительном следствии. «Еще хочу добавить, что ко мне обратился другой член Лиги Дамир Рашитов и предложил принять участие в подготовке убийства Анжелики Синепал», — зачитала прокурорша. — Чем вы объясняете это противоречие?
— Пытками. Я вообще этого не говорил. Это записали следователи, а меня заставили подписать. Я даже не помню, что там было. И я уже отказывался от этих показаний. И еще раз подтверждаю свой отказ.
— Ладно, — сказала прокурорша. — Тогда по порядку. Вы отрицаете, что были ранее знакомы с Дамиром Рашитовым?
— Да, отрицаю. Да и где нам было познакомиться? Он — студент Вышки, я — пиарщик. Живем в разных районах Москвы. Он учится на бульварах, я работаю на Шоссе Энтузиастов. Где мы могли пересечься? История знакомства есть в моих показаниях, кстати? Или следователи поленились придумать?
Прокурорша полистала том у себя на столе и, видимо, ничего не нашла.
— Значит, поленились, — резюмировал Ян.
— Вы могли познакомиться по линии Лиги, — заметила прокурорша.
— Даже следователи СБ не делали подобных предположений. Члены Лиги не знают друга, и спецслужбы об этом прекрасно осведомлены. Вот, когда им спустили сверху приказ про то, что я должен подтвердить обвинение Дамира, они начали нести этот бред.
— Вы готовили яд для Анжелики Синепал? — спросила прокурорша.
— Я не разбираюсь в ядах, госпожа прокурор. И в тормозах тоже, если вы вдруг меня спросите об убийстве прокурора… не помню фамилии.
— Вы даже фамилии не помните?
— Увы! В СМИ видел, следователи говорили, но фамилии не запомнил.
— Вы раскаиваетесь в совершенных убийствах?
— Причем тут я? Как я могу раскаиваться или не раскаиваться в том, чего не совершал?
— У защиты есть вопросы к подсудимому? — спросил судья.
Встал Ставицкий.
— А, о чем здесь спрашивать? — поинтересовался он. — Ян очевидно не имеет к убийствам ни малейшего отношения.
И судья объявил обеденный перерыв.
После перерыва допрашивали Валерия Рекина, того самого закладчика, который объявил себя курьером Лиги.
— Валерий Семенович, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурорша Бондарь после дежурных вопросов про имя и год рождения.
— Да, — кивнул он.
— В полном объеме?
— Да.
И слово перешло к стороне защиты.
— Когда вы познакомились с Яном Грановским? — спросил Левиев.
— Здесь, — сказал Валерий. — В аквариуме, неделю назад.
— Что вы говорите? — возмутилась прокурорша. — Вы же вместе работали. Это есть в показаниях.
— Да? — спросил Валерий. — Ну, может быть. Если в показаниях написано, значит так и есть.
— Как называлась фирма? — поинтересовался Левиев.
— Не помню, — сказал Валерий. — Я много где работал: где курьером, где грузчиком — всех и не упомнишь.
— Название «Волшебное слово» вам что-то говорит?
— По-моему, где-то слышал.
— Когда Ян Грановский впервые попросил вас сделать закладку? — спросил Константинов.
— Ян? Не помню. Мне обычно просто координаты приходили на телефон. Надо было достать товар, расфасовать, заложить в других местах и отправить координаты покупателям.
— Товар — это наркотики? — спросил Левиев.
Судья стукнул молотком.
— Вопрос снят как наводящий.
— Ладно, — кивнул Левиев. — Что был за товар?
— Вопрос снят, — отрезал судья.
— Вы никогда не были знакомы с теми, кто закладывал товар для расфасовки? — спросил Левиев.
— Вопрос снят, как наводящий, — сказал судья.
— Где Ян Грановский передавал вам товар? — спросил Ставицкий.
Валерий задумался.
— Не помню. А что там в показаниях написано?
— Давайте-ка без показаний! — призвал Константинов.
Встала прокурорша Бондарь.
— Прокуратура возражает. Свидетель подтвердил показания.
— Подтвердил, но не знает, что в них, — заметил Левиев.
— Ян привозил к вам товар домой? — спросил Константинов.
— Не помню, — сказал Валерий. — Посмотрите в показаниях.
— А там нет, — хмыкнул Левиев. — Там только «получал в запечатанном виде от Грановского». Ни «как получал», ни «где получал».
— Вы по почте посылки получали? — спросил Константинов.
— Не помню, — сказал Рекин.
— Вы знали, что в них? — спросил Левиев.
— Нет.
— Ну, наконец-то что-то конкретное.
— У защиты еще есть вопросы? — спросил судья.
— Да нет, — вздохнул Левиев. — Все ясно.
В тот же день, вечером был допрос Гены Дудко.
— Вы подтверждаете свои показания? — спросила прокурорша.
Глава 25
— Нет, — тихо сказал Гена.
— Нет? — переспросил судья.
— Следователь сказал мне, что все уже решено, что я попал, и мне не отвертеться. Что это дело государево, и им приказали посадить по нему людей. И что им все равно, кого сажать. А, если я дам показания на Дамира Рашитова, они скинут мне срок, дадут ниже низшего за сотрудничество со следствием. А я помогу изобличить террориста. Показали ролик про Дамира, который был по телевизору. И я согласился.
— Вы еще скажите, что вас пытали! — заметила прокурорша Бондарь.
— Нет, меня не пытали. Пытали Дамира и Яна, и я им верю. Их также назначили виновными, как меня, — он посмотрел на судью. — Неужели вы этого не видите? Или вам тоже все равно, кого сажать?
— То есть вы утверждаете, что не имеете отношения к убийству прокурора Земельченко? — спросила прокурорша.
— Нет. Никакого. Я даже не помню этого клиента. У нас их много было. И «Лексус» не один. Помню одному батарею менял. Но если батарея барахлит, машина разгоняется плохо, а не через ограду моста сигает. А тормоза на «Лексусе»? Не помню такого вообще. У них больше царапины парковочные. Так что про убийства я ничего сказать не могу, потому что ничего о них не знаю.
— Мы просим суд разрешить стороне обвинения зачитать показания, данные подсудимым Дудко на предварительном следствии, — сказала Бондарь.
— Защита возражает! — вскочил Левиев. — Какой смысл зачитывать показания, от которых подсудимый отказался?
— Зачитывайте, — сказал судья.
И началась очередная занудная процедура бубнения по бумажке.
Гена вернулся на скамью подсудимых и сел рядом с Дамиром.
— Спасибо, — тихо сказал Дамир.
И протянул ему руку, точнее две, ибо наручники.
— Я виноват перед тобой, — сказал Гена, отвечая на рукопожатие.
— Ты не знал, — вздохнул Дамир.
«Можешь сейчас войти в конференцию? — писал Крис. — Надо поговорить».
«Да, могу», — ответил Женя.
Психолог появился на экране, и вид имел не самый радостный.
— Все плохо? — спросил Соболев.
— Плохо, да. Я подготовил твое Психологическое заключение.
— И?
— Женя, ты знаешь, что депрессия — это смертельная болезнь?
— Я не собираюсь выходить в окно.
— Пока. Но становится все хуже.
— Нет у меня никакой депрессии!
— Ты ее можешь не замечать. Поскольку у тебя ажитированная депрессия: тревога, страх и жажда бурной деятельности. Потому что ты винишь себя и очень хочешь все исправить.
— Да, — сказал Женя, — не спорю. А что в этом неправильного?
— Ваши с Альбицким методы. Я же знаю, как вы рванетесь «исправлять».
— Крис, при всем уважении, твои методы не работают.
Англичанин вздохнул.
— Еще ничего не решено.
— Я вижу к чему все идет.
— Поэтому тебе не стоит досматривать процесс.
— Сорвусь?
— Да, сорвешься. А стоит тебе немедленно, прямо сегодня, купить билет на самолет до Лондона и лечь ко мне в клинику. Деньги на дорогу есть?
— Я не буду этого делать.
— Я ждал этого ответа. Но, знаешь, горько смотреть, как человек гибнет. Я Андрею твое ПЗ перешлю?
— Конечно. Он его и хотел.
— Но я ему скажу все тоже самое.
— Угу.
— Тебе я скинул. Почитай на досуге.
— Угу.
— Андрей будет успокаивать твою совесть, говорить, что ты тут ни при чем, что Дамира судишь не ты, что ты сделал все, что мог. У Андрея большой опыт по усыплению совести — регулярно проделывает такую штуку со своей.
— Я виноват?
— Здесь непрямая связь. Представь себе, что ты поджег лес. Треск горящих деревьев, жар, вой огня, сплошная пелена дыма…
— А там чей-то дом, и он сгорел от моего пожара? Так?
— Не совсем. Так было бы, если бы кто-то дотронулся до программки, которую ты подложил Анжелике Синепал. Вероятность была не нулевая, но, к счастью, обошлось. Здесь другое. Представь себе свой пожар еще раз. Представил?
— Ну, да, — хмыкнул Женя. — Вой пламени, треск, клубы дыма и все такое.
— Молодец. А теперь представь, что некий «добрый самаритянин» толкает случайного прохожего в твой огонь.
— Зачем?
— Ну, мало ли, приказали. Не в этом суть. Конечно, если бы не тот «добрый самаритянин» случайный прохожий, назовем его, скажем, «Дамир», был бы жив. Но пожар запалил ты.
— Извини, Крис, но твоя аналогия страдает. Я не лес запалил, а стену тюрьмы. Да, может погибнуть кто-то из заключенных. Но теперь что, не трогать их стены? Не бороться? Забыть о свободе?
— Женя, это не стена. Стена вообще не там. И не в этом свобода. И все даже хуже, чем я думал…
— Что я такого сказал?
— Только то, что случайные смерти тебя не волнуют.
— Волнуют, к сожалению. Но это эмоции.
— Эмоции — не такая плохая вещь. Понимаешь, вы с Альбицким не там видите выход. Он не в том, чтобы перестрелять всех виновных. А в том, чтобы не заниматься поджогами.
— Угу! Не трогать стены, беречь кандалы и смиренно служить господам, ибо холопы.
— Женя, ты меня не слышишь. Я этого не говорил. Выбор не между бунтом и покорностью, а между стратегиями бунта.
— Бунты редко идут по плану.
— Если у бунта нет стратегии, он обладает только двумя хорошо известными в России свойствами: бессмысленностью и беспощадностью. И никогда не побеждает. Без стратегии мятеж остается мятежом и никогда не превратится в славную революцию.