— Ладно, ок. Мы не правы. Я это десять раз слышал.
— И больше слышать не хочешь? Так?
— Да, так.
Крис вздохнул.
— Андрей тоже все прекрасно понимает, но не хочет себе в этом признаваться. Надо же что-то делать, да? Нельзя покоряться и сидеть, сложа руки. А проще всего взять пистолет и кого-нибудь грохнуть. Так ведь?
— Не всегда это просто.
— Проще, чем думать. Женя, каждый раз, когда ты разрушаешь другого, ты разрушаешь себя. Сейчас уже есть жертвы и разрушения, а будут руины. Недолго осталось. Знаешь, такой термин «распад личности»?
— Я не наркоман.
— Бывает наркомания похуже героиновой.
Крис вышел на связь из кабинета своего дома в Лондоне. Андрей как-то у него был. Такой типичный английский дом, двухэтажный, но очень маленький. Уютно, но тесно. Зато Лондон, недалеко от Хэмптон-Корта, где земля золотая.
Прямо перед камерой стояла чашка чая и соблазнительно дымилась.
— Я карту твоего Жени посмотрел, — задумчиво начал Крис. — Ситуация плохая.
— Понятно, что не роскошная, — хмыкнул Альбицкий.
— Твоему Жене нужна коррекция, — сказал Крис, отпивая чай.
— Угу! — усмехнулся Альбицкий. — Мне тоже. Как и всем нам.
— Женя не безнадежен.
— В отличие от меня, да?
— Сейчас не о тебе речь. К тебе мы еще вернемся. У тебя исполнитель может выйти из-под контроля. Обученный исполнитель, которого ты со товарищи натаскал убивать. И у которого все планки сорваны, все моральные запреты отброшены, который уже убивал. И не один раз. Больше никаких акций! И коррекция в обязательном порядке.
— Насколько велика вероятность, что он может повести себя, скажем так, неадекватно?
— Процентов восемьдесят.
— Что у него дрогнет рука, он как-то себя выдаст, у него сдадут нервы?
— Я даже слышать об этом не хочу… да, тоже самое.
— Женя этого не заслужил. Кроме нового завета, существует Ветхий, и там несколько радикальнее по отношению к преступникам. Понимаешь, иногда убийство не нарушение, а исполнение заповеди.
— Да, я понимаю, о чем ты. Но никто из тех, кого вы убили, не представлял непосредственной опасности для окружающих, их не надо было срочно останавливать. Так что насчет заповедей здесь спорно. Это, во-первых. Во-вторых, психокоррекция — не наказание, я устал говорить об этом.
— Угу, это просто так выглядит!
— Анджей, ничего, кроме моей клинки ему не грозит. Россия исключена из Интерпола, и по запросам вашей страны у нас уже лет тридцать никого не выдают. Кроме добровольного согласия тут вообще ничего быть не может.
— А потом тяжелые препараты.
— Да, не без этого. Ну, не надо было доводить до такой степени. Ненадолго тяжелые препараты. Ему много не надо.
— Женя просто переживает из-за Дамира.
— Слишком переживает. И ты его не удержишь. Пожалей парня. Отошли его ко мне, пока он еще готов тебя слушаться. Пока ты для него еще авторитет.
— И что ты с ним сделаешь?
— На ключ запру для начала.
— Как? Ему же ничего не грозит! Только что речь шла о добровольном согласии. Все преступления совершены за пределами Соединенного Королевства, он российский гражданин, и от его действий пострадали российские граждане на российской территории. И наша власть даже не хочет это признавать. Так что он вообще вне английской юрисдикции.
— Для психокоррекции — да, добровольное согласие. Начет ограничения свободы есть другое решение. Точнее будет. У нас в Парламенте лежит закон о потенциально опасных гражданах. Ничего страшного, конечно. Нельзя наказывать без вины. Нельзя против воли делать коррекцию без приговора. Но браслет наденут и будут контролировать, несмотря на всю экстерриториальность и неподсудность твоего друга. Для английских же граждан потенциально опасен.
— Для английских? Не думаю. У вас же суды нормальные, Крис. Пошлют тебя с такими предложениями.
— Зато у нас судьи не всегда выключают эмоции. Могут просто пожалеть.
— Принят кстати закон?
— Нет пока. Но будет. Нисколько в этом не сомневаюсь. До приговора Дамиру я Женю удержу. А там, с его замечательной картой, запру, не сомневайся.
— Удивительно, что ты мне этого не предлагаешь.
— Уже предлагал. И мое предложение остается в силе. Просто у тебя состояние стабильно тяжелое, а у Жени экстренное.
— Хорошо, я подумаю. Относительно Жени.
Крис вздохнул.
— Надеюсь, что ты меня услышал.
Руслан Ермилов оказался программистом из Екатеринбурга. Очень таким типичным: полноватым, с круглым лицом и даже в очках.
Для подсудимых из столицы Урала поставили отдельную клетку, где их должны были допрашивать, причем, именно клетку, а не «аквариум». Туда Руслана и завели, так и не сняв наручники.
— Подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурор.
— Нет, — сказал Руслан.
И застенчиво улыбнулся.
— С чем связано то, что вы меняете показания? — спросила Елена Бондарь.
— С тем, что здесь меня слышит не только следователь, который их сочинил.
— Вы не отказывались от показаний.
— Теперь отказываюсь.
— Почему только теперь?
— Потому что до этого все мои отказы следователь рвал и выбрасывал в мусорное ведро.
— Но вы сознались в соучастии в убийстве губернатора! Показания подписаны вами?
— Подписаны мной. Правда, рука там не очень твердая.
— Вас что, напоили?
— Увы! Господа из СБ предпочитают методы подешевле. После дюжины ударов электрошокером уже совершенно пофиг, что подписывать.
— Следите за речью. Здесь суд!
— Суд выносит замечание подсудимому! — вмешался судья.
— Извиняюсь, — сказал Руслан. — Совершенно все равно, что подписывать.
— Вы не заявляли о пытках! — взвилась прокурорша.
— Теперь заявляю, — сказал Руслан.
— Почему только сейчас?
— Потому что ко мне не пускали нормального адвоката. А государственный сидел, как неживой и подписывал все, что скажет следователь. Знаете, после чего пустили?
Он поднял руки в наручниках, вывернул их ладонями к публике и сжал кулаки. Вдоль обеих рук, от запястий по предплечьям вились неровные длинные шрамы.
— Прекратите! — прикрикнула прокурорша.
— Почему? — невинно поинтересовался Руслан. — Что вам не нравится?
— Суд выносит вам замечание! — сказал судья и стукнул молотком. — Прекратите!
— Ну, что ж, — хмыкнул Руслан. — Не смею шокировать.
И опустил руки.
Дамир знал, откуда берутся такие шрамы и как их себе нанести. В тюрьме просветили. Это не очень опасно, если тебя не бросят умирать. Он знал, как сделать заточку и пронести ее в суд. В общем-то тоже не очень сложно, если карта не под мониторингом. А бывает и под мониторингом проносят, если психологу пофиг.
Штерну точно было не пофиг. Но и Дамиру пока не приходило в голову.
О попытке самоубийства Руслана он раньше не слышал. Значит, Штерн умолчал. Наверняка было громкое событие.
— Ян, а где Руслан вскрыл себе вены? — тихо спросил он. — В камере или на суде?
— На суде. Мне об этот писали.
— А я впервые узнал сейчас.
— Берегут тебя. А, может, цензура не пропускает.
Теперь этот выход казался Дамиру не таким плохим. На случай обвинительного приговора.
Допрос Руслана еще не был закончен.
— Так вы не признаете причастность к убийству губернатора Артюхова? — спросила прокурорша.
— Нет. К убийству этого гада не имею ни малейшего отношения. То, что он гад, вор и холуй, — да, писал, да, комментировал. Но к тому, что его траванули, — никакого.
— Следите за словами! — проорал судья. — То, что вы сейчас сказали подпадает под статью об оскорблении власти!
— Еще одну? Так меня за это и арестовали. Только оскорбление должно быть в нецензурной форме, Ваша честь. А холуй — слово литературное. То же, что лакей.
— «Холуй» — это вообще клевета.
— То есть он не был официально нанят лакеем этой власти? А говорили, что губернатор.
— В вам адрес суд вынесет частное определение, — заявил Кабанов.
— Выносите. Только если запретить называть гада гадом, вора вором, а холуя холуем — они ведь таковыми быть не перестанут. Или народ сам не видит, где гад, где вор и где холуй?
— Суд объявляет перерыв! — сказал Кабанов.
Дамир наблюдал за тем, как Руслана выводят из клетки, поймал его взгляд и показал большой палец вверх. Не ожидал он от уральского парня, который сначала во всем признался и все подписал, такого великолепного презренья.
Лена Мальцева из Екатеринбурга оказалась маленькой и живой: этакий лисенок с острым носиком и задорными глазками. Дамир всегда побаивался таких девчонок: отошьют и еще обсмеют.
Наручники с нее сняли.
— Елена Витальевна, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? — спросила Бондарь.
— Да.
— Полностью?
— Да.
— Вы были агитатором Лиги?
— Была и остаюсь.
— Вы участвовали в подготовке убийства губернатора Артюхова?
— Это есть в моих показаниях?
— Нет.
— Тогда, что спрашивать? Нет, конечно! Агитаторы Лиги не участвуют в акциях, это железное правило. Так же можно всю организацию спалить! Вы что, считаете нас сумасшедшими?
— Близко к тому, — заметил судья.
— Ну, не настолько! Да вам уже, наверное, Ян докладывал про структуру Лиги.
— Вы знакомы с Яном Грановским?
— Пока нет, но читала показания, когда изучала дело. Сейчас познакомлюсь: Ян, ты классный!
Ян улыбнулся.
— Что вы вытворяете? — спросила прокурорша.
— Как что? Знакомлюсь с сообщником. А что не так?
— Вы раскаиваетесь?
— В чем? В трепе или в убийстве? Во втором — никак не могу, ибо не при чем. А в первом… Можно я сказку расскажу?
— Какую сказку?
— Про Ивана-царевича.
— А без этого никак?
— Никак. Будет непонятно. Так вот пошел Иван-царевич за смертью кощеевой, что на конце иглы. Нашел иглу, кончик сломал, а тут его в суде и спрашивают: «Иван-царевич, вы раскаиваетесь?»