Я спускаюсь по лестнице и вижу в коридоре Джин. Она снимает пальто и шарф, который носит на голове, освобождая копну черных вьющихся волос.
– Всю ночь пыталась дозвониться до матери Санквиты, но ее телефон отключен, – сообщает Джин. – Судя по всему, бедная девочка совершенно одна на всем белом свете.
– Я останусь с ней.
Джин снимает ботинки и надевает удобные туфли на низком каблуке.
– У вас что, нет занятий с другими учениками?
– Конечно есть. Но я их перенесу.
– Глупости! – машет она рукой. – Когда я здесь, в вашем присутствии нет никакой необходимости. Если хотите, можете заехать вечером. – Джин делает шаг в сторону своего кабинета, давая понять, что разговор закончен, но внезапно поворачивается и вонзает в меня взгляд. – Прошлой ночью Санквита говорила о вас. Сказала, что вы возили ее к нефрологу.
– Да, наверное, это была моя ошибка, – качаю я головой. – Но кто же знал, что доктор Чань посоветует ей как можно быстрее…
– Еще она сказала, что вы занимаетесь с ней каждый день, хотя по расписанию вам следует приезжать два раза в неделю.
К чему она клонит? На всякий случай я занимаю оборонительную позицию:
– В моем расписании есть часовой перерыв на обед, без которого я вполне могу обойтись. Но если вы против, я…
– Санквита говорит, никто никогда не заботился о ней так, как вы, – перебивает Джин. – Девочка считает, что вы необыкновенная. Полагаю, вы должны об этом знать.
Мне никак не удается сглотнуть ком, подступивший к горлу.
– Я тоже считаю, что Санквита необыкновенная, – произношу я еле слышно, но мисс Джин уже удаляется по коридору в свой кабинет.
По пути к Амине я звоню в офис доктора Тейлора. Как и прежде, попадаю на автоответчик. Даю отбой, не оставив сообщения. Полная засада.
Весь день двигаюсь, как сомнамбула. Мысли мои поглощены Санквитой и ее ребенком. Вечером, охваченная беспокойством, я приезжаю в Джошуа-Хаус. Поднимаюсь по лестнице, ожидая застать Санквиту больной и печальной. Но, к моему удивлению, в комнате горит яркий свет, Санквита сидит в постели, потягивая сок. Рядом – Таня и Мерседес, которые наперебой рассказывают, как тяжело давалась им беременность.
– Добрый вечер, мисс Бретт! – восклицает Санквита, увидев меня. – Входите!
– Добрый вечер, девочки! – Я наклоняюсь и обнимаю Санквиту; обычно в таких случаях она напрягается, но тут обнимает меня в ответ. – Сейчас ты выглядишь намного лучше, чем утром, лапочка!
– Я и чувствую себя намного лучше. Не встаю только потому, что доктора велели мне лежать. Ребенку осталось потерпеть совсем немного, до конца апреля. Если я доношу до тридцать шестой недели, все будет в порядке.
– Разумеется, все будет в порядке, – подхватываю я, стараясь поверить в собственные слова.
– Как вы думаете, мисс Бретт, я смогу сдать экзамены?
– Да не волнуйся ты об этих несчастных экзаменах! – смеюсь я. – Я уже поговорила с твоими учителями. Все согласны с тем, что сейчас ты должна прежде всего думать о своем здоровье.
– Но я не хочу бросать школу! Тем более, я уже в выпускном классе. Вы обещали, что поможете мне.
– Хорошо-хорошо, – улыбаюсь я. – Если ты считаешь, что у тебя достаточно сил, мы начнем заниматься завтра.
– Вы же сами видите, сил у меня хватает, – улыбается в ответ Санквита.
Я снова сжимаю ее в объятиях:
– Ты сама-то понимаешь, какая ты необыкновенная девочка?
Она не отвечает. Да я и не ожидаю ответа. Достаточно того, что она позволила себя обнять.
Перед уходом я стучусь в комнату Юлонии. В ответ – тишина.
– Юлония? – окликаю я, приоткрыв дверь.
В комнате никого. Я подхожу к кровати, застланной зеленым покрывалом, и оставляю на ней маленький сейф и ярко-красный школьный рюкзак.
Мы с Брэдом условились поужинать в бистро «Цинк», уютном французском ресторанчике на Стейт-стрит. После неудачного свидания на Новый год мы разговаривали только по телефону, и все разговоры вертелись вокруг моего списка жизненных целей и перспектив его исполнения. Впрочем, как-то раз Брэд обмолвился, что они с Дженной пытаются разобраться в собственных чувствах. Сегодня мы встречаемся лицом к лицу, и это внушает мне некоторые опасения. Господи боже! Даже сейчас сердце мое болезненно сжимается, когда я вспоминаю, как в новогоднюю ночь мчалась к нему через весь город – одинокая, неприкаянная и полная надежд.
По пути в ресторан я снова звоню в офис Гаррета. Пожалуйста, Гаррет, ответьте, беззвучно умоляю я.
– Гаррет Тейлор, – раздается в трубке знакомый голос.
– Гаррет, это Бретт. Пожалуйста, не бросайте трубку.
– У меня этого и в мыслях не было, – смеется он. – Сегодня утром я прослушал ваше сообщение и выяснил, что после этого вы звонили семь раз.
Отлично! Теперь к моему списку диагнозов он прибавит патологическую навязчивость и склонность к бессмысленным действиям.
– Простите, Гаррет. Я просто хотела объяснить, что произошло.
– Вы сделали это в своем сообщении. И я все понял. Кстати, как себя чувствует эта юная леди Санквита?
Я с облегчением вздыхаю:
– Ей намного лучше, спасибо. Я только что у нее была. Есть какие-нибудь новости насчет помещения Питера в клинику?
– Да, я сегодня говорил с руководителем отделения. Проблема в том, что для пациентов, которые проходят лечение по программе «Новый путь», существуют определенные возрастные рамки. Питер еще слишком молод. Ему придется немного подождать.
– Вот и замечательно. Значит, у меня есть возможность еще раз попытаться наладить с ним контакт.
Я торможу у тротуара. Мы с Гарретом болтаем еще минут пять. Наконец он спрашивает:
– Вы ведь сейчас в машине, верно?
– Верно.
– И сегодня вы уже закончили работать?
– Угу.
– А что, если нам прямо сейчас осуществить наше вчерашнее намерение, встретиться и выпить?
Кажется, я по уши втрескалась в Гаррета Тейлора. Мысль эта пронзает меня насквозь. Но и он, похоже, втрескался в меня, говорю я себе, и губы мои расползаются в блаженной улыбке.
– Мне очень жаль, но сегодня вечером я ужинаю с одним другом, – говорю я, сознавая, что голос мой полон идиотского кокетства.
– О, понятно. Значит, как-нибудь в другой раз. Непременно позвоните после следующей встречи с Питером.
Внезапность, с которой он завершает разговор, приводит меня в недоумение. Судя по всему, я несколько ошиблась на его счет. Он вовсе в меня не втрескался. На душу мою опускается печаль. Неужели мне не суждено встретить свою любовь?
Я мысленно прокручиваю в памяти наш разговор. Ужинаю с одним другом… Зачем только я это ляпнула! Гаррет наверняка решил, что у меня свидание. А мое невинное кокетство воспринял как насмешку. Я должна срочно с ним увидеться и все ему объяснить!
Следующий наш телефонный разговор должен состояться после занятия с Питером, но ждать так долго я не в состоянии! Нам надо встретиться завтра вечером! Я судорожно хватаю телефон. Случайно посмотрев в зеркало заднего вида, я вздрагиваю, встретив дикий, полный отчаяния взгляд.
Телефон падает у меня из рук. Господи, как низко я пала, стону я, потирая лоб. Гоняюсь за шестидесятилетним стариканом! Хватаюсь за каждого встречного мужчину, как режиссер захудалого театра, которому срочно нужен исполнитель роли мужа и отца в какой-то дурацкой пьесе. Нет, мама явно хотела иного!
Я бросаю телефон в сумку и выхожу из машины.
Брэд сидит у барной стойки, потягивая мартини. В светло-голубой рубашке и черном кашемировом пиджаке он чертовски хорош. Волосы его, по обыкновению, в поэтическом беспорядке, а подойдя ближе, я замечаю на галстуке жирное пятно. Струны моего сердца натянуты до предела. Господи, как я по нему скучала! Заметив меня, он поднимается и раскрывает объятия, в которые я немедленно бросаюсь.
Объятие длится долго, словно каждый из нас хочет передать другому свою любовь и нежность.
– Мне так жаль, так жаль, – шепчет он мне на ухо.
– Мне тоже.
Я снимаю пальто, вешаю сумку на крючок под стойкой. После того как я устраиваюсь на высоком стуле, между нами повисает напряженное молчание. Никогда прежде мы не испытывали подобной неловкости.
– Что будешь пить? – наконец спрашивает Брэд.
– Для начала воду. Но за ужином непременно выпью бокал вина.
Брэд кивает и подносит к губам стакан с мартини. Телевизор над стойкой показывает канал Си-эн-эн, но звук отключен. Тем не менее я упираюсь взглядом в экран. Неужели я все испортила? Неужели провалившаяся попытка заняться любовью разрушила нашу дружбу?
– Как поживает Дженна? – спрашиваю я с деланой непринужденностью.
Брэд извлекает из своего стакана оливку и внимательно ее разглядывает.
– Неплохо, – отвечает он. – Мы решили… что расставаться нам ни к чему.
Лучше бы он вонзил мне под сердце вилку!
– Рада слышать.
Взгляд Брэда полон нежности и грусти, совсем как у мишки-коалы.
– Я думаю… если бы мы с тобой встретились в другое время… все могло быть иначе… – смущенно бормочет он.
Я заставляю себя улыбнуться:
– Но, как говорится, время решает все.
Вновь повисает молчание. Несомненно, Брэд тоже чувствует, что в наших отношениях произошла перемена. Он сосредоточенно полощет в мартини оливку, насаженную на зубочистку. Вверх-вниз, вверх-вниз. Нет-нет, подобного отчуждения я не допущу! Я не могу с этим смириться. Наша дружба слишком много значит для меня, и она не должна разлететься в прах из-за кратковременного помутнения рассудка.
– Послушай, Мидар, дело в том, что тем вечером мне было невероятно одиноко, и…
Он поднимает глаза:
– И ты ощутила зов плоти?
Я легонько шлепаю его по руке:
– Это ведь был канун Нового года. Имей снисхождение к маленьким капризам одинокой женщины.
Он улыбается, и в уголках глаз собираются легкие морщинки.
– Значит, я твой маленький каприз?
– Ты все понимаешь с полуслова.
– На то я и адвокат, Б. Б. Жаль, что я раньше не проявил подобной понятливости.