Она пойдет в больницу, к отцу, только там она может укрыться. Интересно, что бы он сказал на все это? Как бы поступил? Как было бы хорошо спрятаться сейчас у него в объятиях и долго-долго плакать – как маленькая. Уверенность покидает ее. Она не знает, что ей делать дальше – упорствовать в своих планах или похоронить их навсегда, сжечь на алтаре во имя всех этих умирающих традиций. Она разбита, измучена, она так устала от бессонных ночей, что смогла бы уснуть прямо здесь, на этой койке, рядом с папой. Уснуть и спать сто лет, как он, – вот чего ей хочется.
Джулия закрывает глаза.
И тут она видит себя наверху, в лаборатории. Отец тоже здесь, сидит и смотрит на море, как раньше. Он выглядит совершенно здоровым, безмятежным, умиротворенным. Улыбается ей, как будто ожидал ее прихода. Джулия садится рядом с ним. Она рассказывает ему о своих терзаниях, о своем горе, об этом чувстве собственного бессилия, которое душит ее. Говорит, что очень переживает из-за мастерской.
«Никому не позволяй сбивать себя с пути, – отвечает он. – Ты должна верить и дальше. У тебя сильная воля. Я верю в твои силы, в твои способности. Не отступай. В жизни тебя ждут большие дела».
Какой-то резкий звук будит ее, и Джулия вскакивает. Она заснула прямо здесь, рядом с отцом, в больничной палате.
Приборы, которые поддерживают в нем жизнь, звенят. К его кровати бегом мчатся медсестры.
И в этот самый миг Джулия чувствует, как рука отца шевельнулась в ее ладони.
Смита
Храм Тирупати, штат Андхра-Прадеш, Индия
Заря занимается над горой Тирумала.
Смита с Лалитой стоят в очереди паломников перед входом в храм. К ним подходит какой-то мальчик и протягивает несколько ладду – сладких шариков, приготовленных из сухофруктов и концентрированного молока. Состав и вес лакомства имеют особое значение, ведь его рецепт был продиктован самим богом Вишну, говорит он. Их готовят жрецы в храме и раздают паломникам. Съесть ладду – одна из ступеней процесса очищения. Смита благодарит бога за этот ниспосланный им чудесный завтрак. Приободрившись после нескольких часов сна и сладкого ладду, она чувствует себя готовой к новым жертвам. Она еще не говорила Лалите, что ждет их внутри храма. Если богатые несут туда в виде подношений еду и цветы, украшения, золото и драгоценные камни, то бедняки отдают Господу Венкатешваре единственное, что у них есть, – свои волосы.
Этому древнему обычаю тысячи лет: принести в жертву свои волосы – значит отречься от своего «я», предстать перед божеством во всем смирении, во всей наготе.
Войдя в храм, Смита с Лалитой попадают в решетчатые коридоры, где тысячи далитов днями напролет ждут своей очереди. Ждать можно очень долго, до двух суток, поясняет им человек, сидящий на полу у входа. Те, у кого есть хоть какие-то деньги, покупают билет, чтобы пройти быстрее. Паломники целыми семьями тут прямо и спят, чтобы не пропустить свою очередь. После бесконечного многочасового ожидания в этих импровизированных клетках они оказываются наконец в калианкате, огромном, четырехэтажном здании, где суетятся, делая свою работу, сотни цирюльников. Настоящий муравейник, где жизнь не замирает ни днем, ни ночью. Самая большая парикмахерская в мире, говорят здесь. Смита узнаёт, что стрижка стоит пятнадцать рупий. Да уж, даром ничего не делается, думает она.
В огромном зале, сколько хватает глаз, мужчины, женщины с младенцами на руках, дети, старики подставляют головы под бритвы цирюльников, читая нараспев обращенную к Вишну молитву. Увидев сотни голов, которые обривают одну за другой, Лалита пугается. Она плачет. Ей не хочется расставаться с волосами, они ей так нравятся. Защищаясь, девочка прижимает к себе куклу, этот тряпичный комок, с которым она не расставалась в течение всего путешествия. Смита наклоняется к ней и ласково шепчет на ухо:
– Не бойся. С нами бог. У тебя вырастут новые волосы, еще красивее, чем эти. Не волнуйся. Я пойду перед тобой.
Ласковый голос матери немного успокаивает девочку. Она смотрит на других детей, которых только что обрили: они проводят ладонью по голой голове и смеются. Похоже, что им совсем не больно, наоборот, им весело от того, какими они теперь стали. А матери, с таким же голым черепом, как и у них, мажут их желтым сандаловым маслом, которое, как считается, защищает кожу от солнечных лучей и инфекций.
Подошла и их очередь. Цирюльник зна́ком велит Смите подойти ближе. Та благоговейно повинуется. Она опускается на колени, закрывает глаза и начинает еле слышно молиться. Что она шепчет Вишну посреди огромного зала – это ее секрет. Этот миг принадлежит только ей. Она мечтала о нем целыми днями, мечтала много лет.
Цирюльник быстро меняет лезвие: порядок в храме строгий – на каждого паломника полагается отдельное лезвие. В его семье все были цирюльниками, это ремесло передается от отца к сыну на протяжении многих поколений. Изо дня в день он совершает одни и те же манипуляции, повторяет одни и те же жесты – столько раз, что они снятся ему по ночам. Ему снятся океаны волос, в которых он иногда даже тонет. Он велит Смите заплести волосы в косу – так будет проще и брить, и собирать потом волосы. Затем он смачивает ей голову водой и приступает к бритью. Лалита с беспокойством поглядывает на мать, но Смита улыбается ей. С ней Вишну. Он тут, совсем рядом. Он благословляет ее.
Пока пряди одна за другой падают к ногам Смиты, она закрывает глаза. Вокруг нее тысячи таких, как она, вот они, стоят в той же позе, молят бога о лучшей жизни, отдают ему единственное, что имеют, – свои волосы – украшение, дар, полученный ими от неба, который они теперь ему и возвращают, здесь, молитвенно сложив руки и преклонив колени на полу калианкаты.
Когда Смита открывает глаза, череп у нее блестит, как яйцо. Она встает и чувствует вдруг невероятную легкость. Совершенно новое, почти пьянящее чувство. По всему ее телу пробегает дрожь. Она смотрит на собственные волосы, лежащие теперь у ее ног угольно-черной горкой. Это все, что осталось от нее прежней, – одно воспоминание. Теперь и душа ее, и тело чисты. Она чувствует покой, благодать. Она – под защитой.
Настала очередь Лалиты идти к цирюльнику. Она чуть-чуть дрожит. Смита берет ее за руку. Мастер, заменяя лезвие, с восхищением поглядывает на девочкину косу, спускающуюся до самого пояса. Волосы у нее великолепные, шелковистые, густые. Глядя в глаза дочке, Смита шепчет молитву, которую они столько раз читали перед маленьким алтарем у себя в лачуге, там, в Бадлапуре. Она думает об их участи, о том, что они сегодня бедны, но, может быть, когда-нибудь у Лалиты будет своя машина. Эта мысль придает ей сил, она улыбается. Ее дочка будет жить лучше, чем жила она, и все благодаря той жертве, которую они принесли здесь сегодня.
Они выходят из калианкаты, яркий свет слепит их. Теперь, без волос, они еще больше похожи друг на друга, похожи, как никогда. Обе они кажутся младше, чем есть, тоньше. Они держатся за руки и улыбаются друг другу. Они дошли. Чудо свершилось. Смита знает, Вишну сдержит слово. В Ченнаи их ждут родные. Завтра начнется новая жизнь.
Смита идет к Золотому Храму, держа дочку за руку. Она не грустит. Нет, правда, совсем не грустит, потому что она уверена в одном: бог сумеет отблагодарить их за принесенную сегодня жертву.
Джулия
Палермо, Сицилия
«Они не знали, что это невозможно, и сделали это».
Джулии вспомнилась эта фраза Марка Твена, прочитанная и понравившаяся еще в детстве. Сегодня она размышляет над ней в аэропорту Фальконе-Борселлино, с волнением ожидая прилета самолета, который должен доставить с другого края света первый груз волос.
Папа так и не очнулся. Он умер в тот день в больнице, когда она была рядом с ним, проснувшись после странного сна, которого не забудет до конца своих дней. В самый последний миг он пожал ей руку – как будто прощаясь. Как будто говоря: давай, действуй. Он передал ей эстафету – и ушел. Джулия поняла это. Пока врачи пытались его реанимировать, она пообещала ему, что спасет мастерскую. Это их тайна – ее и его.
Она настояла на том, чтобы церемония прощания прошла в его любимой часовне. Мамма сначала была против: там слишком тесно, говорила она, всем не удастся сесть. У Пьетро было столько друзей, его все любили, кроме того, у него столько родственников по всей Сицилии, и потом, его работницы… Ничего страшного, ответила Джулия, те, кто его любит, могут и постоять. И мамма в конце концов уступила.
С некоторых пор она перестала узнавать свою дочку. Джулия, обычно такая послушная, такая спокойная, такая мягкая, проявила удивительное упрямство. Ею овладела какая-то необычная решимость. Ввязавшись в битву за спасение мастерской, она не собирается идти на попятный. Чтобы найти выход из тупика, она предложила устроить среди работниц голосование. Такое уже бывало в других местах, сказала она, на других предприятиях, тоже оказавшихся под угрозой закрытия. Кроме того, будет вполне закономерно узнать и их мнение на этот счет. Ведь это и их касается. Мамма согласилась. Сестры тоже.
Чтобы молодежь не попала под влияние старших, было решено, что голосование будет тайным. Работницам предложили выбрать между переориентацией мастерской, подразумевавшей работу с волосами, импортированными из Индии, и ее закрытием, за которым неизбежно последует увольнение с жалким выходным пособием.
Конечно, первый вариант рискованный, всегда могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и Джулия не стала скрывать этого от них.
Голосование проходило в большом цеху мастерской в присутствии маммы и Франчески с Аделой. Подсчет голосов взяла на себя Джулия. Дрожащей рукой она разворачивала каждый из листков, брошенных в папину шляпу: она сама придумала этот ритуал – последняя почесть, отданная отцу. «Так он как будто с нами», – сказала она.
Вопрос был решен большинством голосов – семеро против трех. Джулия долго будет помнить этот миг. Она с трудом скрывала охватившую ее радость.