– Очень своевременный совет! – расцвёл радостной улыбкой губернатор, делая ещё одну пометку.
– Убери из города тех, на кого положиться не можешь, Иван Андреевич, – продолжил граф. – Если, конечно, есть такие.
– Есть, есть, не сомневайся, Александр Прокофьевич, – заверил его губернатор.
– Людей назначь пожары тушить, – продолжил граф. – Пожары при осаде значительный урон приносят.
– Господи, как я об этом-то не подумал?! – воскликнул губернатор и сделал ещё пометку на листе.
Граф Артемьев высказал ещё несколько предложений и засобирался уходить, но Иван Андреевич остановил его.
– А как мне поступить со своей семьёй?
– Наверное, этот вопрос вы могли бы решить и сами, Иван Андреевич, без советов со стороны.
– Моя дражайшая супруга не верила, что казаки злой и дерзкий народ. А сегодня и она, и мы с вами, ваше сиятельство, видим, что моё мнение о казаках не так уж и ошибочно.
Губернатор встал из-за стола и подошёл к окну:
– Мы не можем считать себя здесь в Оренбурге в безопасности. Жену и дочь мне придётся, конечно, отправить отсюда. Надеюсь, что вы разделяете моё решение?
– Безусловно, Иван Андреевич, – кивнул граф. – Сейчас никто не сможет предсказать судьбу города. Отъезд вашей семьи в безопасное место очень своевременное и верное решение!
– Благодарю вас! Благодарю вас! – смахнув слезу, губернатор проводил Александра Прокофьевича до двери.
Закрыв дверь, он замер и прислушался.
Шаги графа, мерные и тяжёлые, удалились от двери и замерли. Кругом стало тихо. Иван Андреевич вернулся к столу. С минуту он неподвижно смотрел на стопку документов, словно боялся дотронуться до них. Затем вынул наудачу один из листов и пробежал первые строки.
Это было письмо графа Чернышёва, в котором тот требовал немедленно извещать обо всех действиях войска бунтовщиков.
Губернатор достал другой лист, но не успел прочесть его. Ему помешали. Дверь открылась, и вошёл адъютант.
– Отправьте кого-нибудь ко мне домой, поручик, – сказал Иван Андреевич. – Пусть жена и дочь меня не ожидают к ужину. У меня много спешной работы, и я допоздна задержусь в кабинете.
Взяв со стола документы, Рейнсдорп перебрался в канцелярию, в которой какой-то чиновник старательно что-то писал.
Губернатор заглянул через его плечо:
– Пиши всё как есть, Никифор. Ничего не забудь: разбой и смута повсеместно, захват бунтовщиками крепостей. И ничего не смягчай. Наоборот, не жалей красок: на бумаге всё выглядит иначе, чем на самом деле. Для людей, которые не видели всего, что есть, собственными глазами, надо описать всё поживее. Ну, да тебя нечего учить. Не забудь и про Вильгельмьяна Пугатшоффа пострашнее описать, что он – смутьян, каких свет не видывал!
– Об этом уже написал, ваше превосходительство, – поднял голову писарь.
– Вот и правильно. Не жалей чернил-то!
– А я и не жалею, – улыбнулся писарь и кивнул на кипу уже исписанной бумаги.
– Вот тебе ещё стопка, на которую ответы расписать надо, – сказал губернатор, положив на стол принесённые документы.
– Ответим, ваше превосходительство, вы же меня знаете! – бойко ответил писарь. – Бумага… она всё стерпит!
– Где что непонятно, ко мне обращайся. Я у себя буду.
– Как скажете, ваше превосходительство!
Оставив чиновника сочинять ответы в Петербург, Иван Андреевич направился к себе. Войдя в кабинет, он закрыл дверь, прошёлся несколько раз по комнате, потом, остановившись, прислушался. Всё было тихо. Он запер дверь на ключ, подошёл к секретеру и выдвинул один из ящиков…
Граф Артемьев вышел из кабинета губернатора. Вместо того чтобы вернуться домой, он направился к городским воротам.
У ветхой крепостной стены стоял шум и гам. У столбов было привязано много коней; у ворот и на прилегающей к ним территории суетились и орали казаки, солдаты, драгуны. Все вооружены, с необычными, дерзкими лицами; казалось, будто они только что съехались со всех концов света в Оренбург и делят места для постоя.
Прислушавшись к их гневным выкрикам, граф понял, что это собираются защитники города по приказу губернатора. Съезжавшиеся воины вели себя до того воинственно, что горожане старались обходить их стороной. Но Александр Прокофьевич решил, что ему нечего опасаться этих «головорезов».
Городские ворота были широко открыты; казаки, солдаты, офицеры с криком и шумом сновали взад и вперёд. Недалеко от ворот, прислонившись к стене, стоял маленький толстый человек в тёмной одежде и внимательно наблюдал за тем, что происходило у крепостных стен.
– Послушайте, любезный, – обратился к нему граф.
– А? Что? – встрепенулся тот, смерив Александра Прокофьевича взглядом с головы до ног.
– Здесь поблизости не останавливались сакмарские казаки?
– Там вон они, – ответил незнакомец, показав на отряд, расположившийся в ста метрах от крепостной стены.
У ворот на коне гарцевал казак. Рядом с ним стоял мужчина постарше и с восторгом наблюдал за юношей.
– Ну-ка, Стёпка, прогони его ещё разочек по двору! – крикнул он.
Юноша пришпорил коня и понёсся, как сумасшедший.
В это время к наблюдавшему за скачкой казаку подошла женщина с ребёнком.
– Ваша милость, – проговорила она сквозь слёзы.
– Ну что тебе опять?
– Коня возверни, Христа ради.
– Что-о-о?
– Вы отняли у моего мужа коня. Прошу возверни, Христа ради?
– На что он тебе? Без коня у вас и заботушек поубавится! – засмеялся казак и помахал приветливо рукой возвращавшемуся юноше. – Давай, давай, Стёпка!
– Но ведь не можно нам без коня?!
– Не можно? Дык ты кто, казак или баба?
В эту минуту Стёпка подскакал к месту, где стояла женщина с ребёнком, и сбил бы её с ног, если бы не граф Артемьев, который успел схватить коня за узду. Женщина с плачем отошла. Конь встал. Старый казак остолбенел и посмотрел на графа.
– Ты ещё кто будешь, чулочник оренбургский? – прорычал он, недобро глядя на Александра Прокофьевича.
– Не твоего ума дело, – спокойно, но смело ответил граф.
Казак смерил его дерзким взглядом.
– Видать, из благородных будешь? – спросил он язвительно. – И что, уже мыслишь, напугал меня?
– А ты что, ничего не боишься? – ответил граф не менее язвительно.
– Я ничего, – ответил насмешливо казак. – Упреждаю зараз тебя, чулочник, ежели не уберёшься, то башку срублю и не погляжу, что из благородных!
– Ты чего сюда пожаловал, негодяй? – в сердцах крикнул Александр Прокофьевич. – Город от разбойников защищать или горожан грабить?
– Для чего пожаловал, дык это моё дело! – гаркнул в ответ казак. – И не путайся у меня под ногами!
– Отдай коня женщине, и я уйду, – пообещал граф, хотя особо и не надеялся, что казак последует его предложению.
– Бабе? Коня? – удивился тот и посмотрел на сына, словно призывая его в свидетели. – Да ты что, белены обожрался, чулочник?
– Не отдашь сам, я выдерну его из-под тебя, гнида бородатая!
– Стёпка, ты слыхал, что этот хлыщ вякает? – обалдел от такого нахальства казак.
– Батька, да он…
Вокруг стали собираться зеваки. Всем было интересно, чем закончится стычка между казаком, которому по понятным причинам все сочувствовали, и дворянчиком, которого, конечно же, недолюбливали.
– Верни женщине коня! – настаивал граф, не обращая ни на кого внимания.
– Значит, коня тебе захотелось? – вспыхнул казак, чувствуя поддержку, и поднял плеть. – А может, в рыло твоё холёное зараз заехать? – и он замахнулся плетью на Александра Прокофьевича.
– А ну цыц, паскуда!
Из толпы зевак в круг вышел атаман Сакмарского городка Данила Донской.
– А ну цыц, сказал! – И, посмотрев на опешившего казака, Донской с серьёзным видом поднял руку. – Ежели не опустишь камчу, я отрублю твою руку!
Казак разинул рот. Рука его опустилась. Он прищурился и окинул атамана сакмарцев злобным взглядом.
– А теперь отдай коня и ступай себе с Господом! – потребовал Донской.
– А может, тебе ещё и бабу мою впридачу, каналья? – огрызнулся казак.
– Надобность в том приспичет, то и бабу приведёшь, – нахмурился Данила, теряя терпение.
В круг стали протискиваться и другие сакмарские казаки, спеша на выручку атаману.
Прочувствовав неладное, задиристый казак стиснул зубы, посмотрел на стоявшего рядом сына и прошептал:
– Отдай бабе коня, Стёпка. – Он тяжело посмотрел на Донского. – А с тобою ещё поквитаемся, заступничек! Ещё своего конягу мне зараз приведёшь, чтоб…
Он нахлобучил поглубже на голову шапку и, толкнув сына плечом, пошагал от ворот к центру города.
– Вы как раз вовремя, – натянуто улыбнулся граф казакам и их атаману. – Ещё минута, и я бы проткнул наглеца шпагой.
– А мы полагали, что всё зараз наоборот? – удивился Донской. – Мы полагали, что этот варнак вас изрубит? И почто вы эдак не в духе, Ляксандр Прокофьевич? Ведь всё сладилось подобру-поздорову?
– Вы правы, – ответил спокойно граф, – да и как я могу быть в духе? Самозванец угрожает, казаки уже прилюдно грабят горожан на улицах Оренбурга!
Донской ухмыльнулся:
– Да не казак это был, а проходимец, коих не перечесть сейчас. Он уже в который раз нарывается на горе для своей башки, да всё никак не нарвётся.
– Но оставим это! – сказал Александр Прокофьевич. – Я вас искал для того, что могу только на казаков-сакмарцев всецело положиться.
– Вот значит как, – озабоченно хмыкнул Донской. – А я полагал, что это случай свёл нас нынче?
Граф взял атамана под руку и отвёл его в сторону.
– У меня есть к вам дело огромной важности, – сказал он. – Оно настолько важно, что я опасаюсь говорить о нём на улице.
– Может, подальше отойдём, Ляксандр Прокофьевич? – покрутив головой, предложил Донской.
– Этим мы ещё больше привлечём к себе внимания, – перешёл на шёпот граф. – Но… прежде чем попросить у вас помощи, мне хотелось бы знать – согласны ли вы мне помочь?
– Вам завсегда услужить рады, Ляксандр Прокофьевич! – позабыв об осторожности, воскликнул атаман. – Да мы за вас…