– Государь, помилуй её! – всё сильнее гудела толпа сакмарцев.
Снова «без дозволения» решил высказаться поп Серафим. Он был бледен, говорил через силу.
– Батюшка-царь, – начал он, – я никак в толк не возьму – чем Мариула перед тобой провиниться успела?
– Колдуны ужо виноваты в том, что они колдуны! – громко и холодно ответил Пугачёв. – А я не хочу ждать, когда старуха мне погибель наворожит! А ты-то, поп, почто об колдовке эдак заботишься? Тебе же вера в Христа не дозволят с нею шашни разводить?
По словам самозванца, которые были только что произнесены, Мариула вдруг до конца осознала, как сильно зол на неё «государь» и как трудно будет убедить его в чём-то обратном. Она молчала. Вся жизнь вдруг нахлынула на неё, и вот она висит на волоске. И от того, что сейчас скажешь, как сумеешь сказать, зависит – оборвётся волосок или нет…
Мариула опомнилась. Картины прожитого померкли, перед нею снова самозванец в кресле, лицо которого недоброжелательно, а она стоит перед ним как обвиняемая.
Ведунья смахнула набежавшие на ресницы слёзы. Всё вокруг плыло перед глазами.
– Что ж, на осину так на осину, – вздохнула Мариула. – Знать времячко моё пришло. Пожила я, спасибо Господу, уже достаточно. Только смерть моя на твою голову падёт зараз, разбойник окаянный. Душа моя, от тела ослободясь, за твоим бесовым войском последует! Всюду рядышком с вами будет. Везде чинить препятствия вам будет. А успокоится она, когда ты башку свою злодейскую на плахе сложишь! Обсказать, когда случится сеё?
Мариула смолкла. Народ молчал. Молчал, побелев, и сам самозванец. «Не брешет она, – думал он, – эдак брехать нельзя!» А вслух он сказал:
– Уберите её с глаз моех долой. Да обид и смерти не причиняйте!
Мариулу и её внуков отпустили. Когда они покинули площадь, Пугачёв задумался. Думал он долго и мучительно. Вокруг зависла тишина.
Стряхнув с себя оцепенение, «ампиратор» оглядел толпу сакмарцев и, желая казаться бодрым и далёким от страха, выкрикнул:
– Спаси Христос за гостеприимство, детушки! Мне пора к войску вертаться. А вот за приём знатный велю отныне называть Сакмарск ваш Петербургом-городом!
Час спустя забили барабаны. Пугачёву подвели коня.
– А нам куда? – спросили сысканные казаки-сакмарцы.
– С собою беру, – усаживаясь в седло, важно сказал «государь».
– А сколько прикажете припасов с собою взять?
– Возьмите по краюхе хлеба. Вы только до Оренбурга меня сопроводите!
Пугачёв и его отряд, усиленный пятьюстами сеитовских татар, перешёл реку через мост, который вопреки приказу губернатора не был разобран казаками, и поскакал в направлении крепости Пречистенская.
Казаки и татары ехали верхом. Одни в шапках из овчины, другие в лисьих, на одних кафтаны из грубого сукна, на других пёстрые халаты. Все весело смотрели вперёд. Они ведь не шайка сабарманов-разбойников, а царево войско! У всех ружья, пики, сабли на боку.
А впереди, в руках у Ивана Зарубина-Чики, развевается знамя.
Впереди на коне, прямо под знаменем, устремив вперёд задумчивый взгляд, с царским достоинством ехал Пугачёв. Волевой человек. Взгляд независимый.
Так и доскакали они до Пречистенки. Уже вечер, туман, пасмурно. По ту сторону крепостного частокола в окнах изб мерцали огоньки.
Пугачёвцы взяли крепость без сопротивления. Офицеры гарнизона, «возглавив» солдат, с поднятыми руками вышли навстречу бунтовщикам.
Вспомнив слова Мариулы и советы французов, Пугачёв впервые помиловал офицеров и вместе с солдатами принял в своё войско.
Глава 13
После тяжкого оскорбления, нанесённого ему Щупловым, Архип не спал, не ел, ходил по посёлку с покрасневшими от бессонницы глазами; нервный тик всё чаще подёргивал его щёку.
А до прихода зимы оставалось совсем мало времени. Напряжение жителей посёлка было так остро, что люди, отстраивая умёт, не могли спать ночами, не могли отдыхать вволю. Как только казаки уехали из Степных Огней, вся тяжесть по строительству легла на плечи умётцев. Старики, женщины и дети до конца выкладывались на строительстве посёлка.
Архип, сидя в землянке, не пускал к себе никого. Лишь изредка он посещал стройку, давал скупые указания и возвращался вновь в своё жилище. И днём и ночью он был один, без облегчающего сна, без слёз, с опустошённой и ноющей душой. Стараясь занять голову, он пытался представить своё будущее. Но и это сделать для него было трудно. Слишком сильно затмевало всё его горе. Широкая жизнь в одночасье вдруг стала тесной. Не было света. Очнувшись от короткого тяжёлого забытья, он с горечью удивлялся, что дни по-прежнему идут один за другим, как будто ничего не изменилось вокруг.
Казачки приносили ему еду и ставили узелки у порога. И вот однажды…
Архип вышел из землянки мрачнее тучи. Он присел на пенёк у входа и хмуро посмотрел на небо.
Уже смеркалось. Он забил трубку табаком и закурил. В это время к нему подошёл Ерофей Хмелёв.
– Дозволь присесть, атаман? – осторожно спросил старик, неуклюже топчась на месте.
– Что ж, садись, коли пожаловал, – хмуро согласился Архип. – Только атаманом меня больше не называй. Срамно слухать. Будто хула матерная.
– Ишь ты, как обсердился, – ухмыльнулся, присаживаясь рядом, Хмелёв. – А на кого? На кого обиду таишь, атаман?
Архип вцепился пальцами в посох Ерофея. Задёргался подбородок. Он чувствовал, как двигается челюсть, слышал, как скрипят зубы. Потом задёргались губы, щёки, глаза. Это было ужасно. Глаза как будто сошли с ума и двигались в глазницах сами по себе. И их нельзя было унять…
– Я ж тебя упредил, хрен старый, – прохрипел он, прикрыв глаза веками, – я ж тебя…
– А мне начхать на упрежденья твои! – воскликнул Хмелёв. – Ишь ты, девица красная. Будто и не казак отроду, а барчук какой! Я из тебя дурь-то вот этой клюкой зараз вышибу!
Злой окрик подействовал. Архип усилием воли преодолел дрожь, повернулся лицом к Ерофею и вздохнул. К нему вдруг вернулись спокойствие и уверенность. Он неожиданно почувствовал, что от обиды и след простыл. И действительно, а на кого он обижался? На людей, кто не покинул и не отвернулся от него? «Я, наверное, только теперь становлюсь казаком, – подумал Архип. – Я недомысливал этого, покуда Щуплов не отхлестал меня плёткой прилюдно». А он-то думал, что уже казак. Он-то думал, что любые невзгоды ему по плечу. Как бы он мог вынести, если люди отвернулись бы от него? Но ведь не случилось этого?
«Нет, пора очухиваться, – говорил он себе, – люди не в ответе за ту чёрную неблагодарность, которой отплатили за гостеприимство беглые яицкие казаки».
Его жгло воспоминание о том, как Щуплов стегал его плёткой. Он не находил его поступку оправдания. Казак унизил его прилюдно, запятнал грязью.
– Ну что, поостыл, атаман? – спросил Хмелёв, оторвав Архипа от его размышлений.
– Тебе-то что с того, – нехотя ответил он, глядя в землю. – Говори с чем пожаловал, коли надобность есть в том.
– Казак тебя давеча из Сакмарского городка разыскивал, – ошарашил его неожиданной новостью Хмелёв. – Саввой Погадаевым обзывался.
– Ке-е-м? – прохрипел Архип сорвавшимся от волнения голосом. – Знать не знаю эдакова!
– Не знай, – пожал неопределённо плечами Хмелёв. – Он ещё говорил, что Мариула какая-то бабкой ему приходится.
– Ке-е-м?!
Архип вскочил и, не зная, что делать, затоптался на месте.
– Где он? – воскликнул он, глядя на старика. Перед глазами вертелись круги, круги, круги… Мариула! Сердце сдавило…
– Что с тобой, атаман? – встревожился Хмелёв, вставая. – Что это на тебя нашло, Архипушка?
– Да нет, ничго со мной, – сдавленным голосом ответил Архип. – Куда внук Мариулы подевался? Неужто в обрат ускакал, не покалякав со мной?
– Угомонись, у меня он осел, – улыбнулся полубеззубым ртом старик. – Я поостерёгся с собою его брать. Вот в землянке у себя и оставил.
Архип вздохнул. Как всё сразу переменилось вокруг! Как посвежел воздух. Как…
– А ну айда к тебе, Ерофей, – сказал он, хватая старика за руку. – Ещё не ведаю, как и что, но нутром чую, что не зазря Савва явился к нам в посёлок!
Внук Мариулы встретил Архипа у порога землянки Хмелёва. Высокий, смуглый, худощавый, с длинными усами, с живыми глазами. Массивная сабля на боку, два пистолета за поясом, на голове меховая шапка.
– Вечер добрый и доброго здравия! – приветствовал гостя Архип. – Каким ветром к местам нашим прибило?
– Ты что, аль не признал меня, Архип? – воскликнул радостно Савва, распахивая руки для объятия. – Видать, бабуля права была. Из сакмарцев она одна верит, что жив ты, и ждёт не дождётся тебя!
Казаки обнялись и расцеловались, потом вошли в землянку Ерофея.
– Ну что ж, давай говорить, – сказал Архип, усаживаясь на лавку.
– Давай покалякаем, – улыбнулся Савва, присаживаясь рядом. – Но ты не серчай, Архип, потому что я буду говорить с тобой прямо, и тебя не пожалею, я обскажу всё как есть.
Архип нахмурился, пригнулся и опустил виновато голову. Он вдруг испугался предстоящего разговора.
– Как казак с казаком, – проговорил с нажимом на каждое слово Савва. – Ну что ж, слухай. И первое, что хочу сказать: эдак поступать не можно. Никак не можно! Бабуля ждёт тебя не дождётся, а ты…
– Но послухай… – возразил было Архип, но тут же осёкся и замолчал.
– Что послухай? Ты совесть свою порастерял зараз. Она ж к тебе, ровно, как к нам, внукам своим, относится! А ты? Все в Сакмарске мёртвым и похороненным тебя считают, а вот бабуля… Не верит она в смерть твою и ждёт не дождётся, когда объявишься!
Щёки Архипа запылали. Он снова захотел что-то сказать в своё оправдание, но сдержал себя. Перед ним сидел внук Мариулы, обвиняя его вполне справедливо. Он хорошо знал Савву и не смел ему сейчас перечить.
– Но сейчас ни к чему этот разговор, – сказал он печально. – Твои слова, что соль на рану. Всё собирался вот Сакмарск навестить, да, зрит Господь, так и не собрался.