– Пустой лепет твой, – пристыдил его Савва. – Ребёнок и тот разумнее оправданье сыщет. Сейчас вот за тобою я прибыл. Хочешь не хочешь, а собирайся в путь-дороженьку!
– Почто спешка эдакая? – удивился Архип. – Аль стряслось что?
– Стряслось, собирайся, – ухмыльнулся Савва, вставая.
– А что?
– Апосля обскажу.
Ерофей Хмелёв, который до сих пор не проронил ни слова и только, нахмурившись, слушал разговор, вдруг поднял голову:
– Поезжай, атаман, поезжай. Мы уж тут и без тебя поднатужимся.
Он поднялся, кряхтя, с нар, служивших постелью, и, прихрамывая, подошёл к столу. Из-за низкого потолка старик казался высокого роста, только годы согнули его спину. Лоб его заметно облысел, а вот сзади на ворот рубахи спадали длинные седые волосы. Брови Хмелёва были нахмурены, а в глазах искрился огонёк от лучины. Громким, слегка надтреснутым голосом он произнёс:
– Управимся мы, не сумлевайся, Архипушка. Поезжай. Понаведай старушку.
Савва повернулся к Архипу вполоборота и, взглянув ему прямо в лицо, спросил с сердечным участием:
– Эй, атаман, почто молчишь, будто у тебя язык отсох?
– Обскажи лучше ты сперва – что в Сакмарске случилося? Что люди калякают обо мне? Небось, что казак я никчёмный. Так оно?
– Во дурень-то! А ещё атаман. С чего ты взял, что мыслят о тебе эдак плохо?
– С чего взял, с чего взял… С пальца зараз высосал.
Савва пожал плечами.
– Помер ты для всех в Сакмарске, акромя бабули моей, – сказал он. – Она прослыхала про умёт вашенский и про атамана Архипа проведала. Вот и отправила меня сюда прознать что и как!
Архип повернул к казаку своё опечаленное лицо.
– Всё, нынче же едем! Не могу я больше эдакого выносить. Одно только горе лежит у меня камнем на сердце. Все меня в чём-то повинным считают. Казаки яицкие, что в умёте нашем на постой становились, и те плёткой с плеча приласкали. Да и стыдно мне в глаза Мариуле глядеть! Господи Боже! Ежели бы ты только ведал, как тяжело мне!
– Да что с тобой, Архип? Что язык твой мелет?
– Что мелет, всё эдак и есть. Слухай, Савва, сейчас я всё зараз обскажу тебе…
Он на мгновение умолк, затем медленно, обдумывая каждое слово, начал свой рассказ. Архип рассказывал о своей жизни после похищения его Нагой с шайкой сабарманов из Сакмарска, о последующей жизни в умёте, о Чертовке, об Амине, об Ание, о казаках, принятых им сердечно на постой в умёт, о том, как они «отблагодарили» его плетью…
Архип говорил с большим жаром, и волнение его всё возрастало.
– Щуплов, паскуда, меня камчой отходил, – изливал он душу с подступившим к горлу комком и увлажнившими глаза слезами. – Видать, были у него на то причины. И всё ж не должны они были эдак по-скотски поступать. Они мыслили, – не пошёл с ними, знать, переменился, не эдакий казак стал, не эдакие мозги в башке. А я что? Повелят в огонь сигануть – сигану и словечком не обмолвлюсь. Это верно, иной я стал, не эдакий, как завсегда был. Что-то треснуло во мне. Бывалочи, всё мне нипочём было. А нынче… Будто треснуло и загнулось внутри что-то. Все, кого чту и люблю, помирают, со мною соприкоснувшись. Померла Амина – хозяюшка умёта этого. Полюбил Анию, дочку ханскую, и она смертушку страшную зараз приняла. В полынье потонула, сердешная! Ежели бы ты только ведал, Савва, что значит любить! И всё же кровушка во мне кипит! От чего, сам того не ведаю. А когда Амина померла, чуть не спалили меня заживо злодеи здешние…
Архип замолчал, перевёл дыхание и задумался. Глаза его горели, лицо раскраснелось.
– Жизнь моя будто стороною меня обтекает, – продолжил он. – Будто и не живу я вроде как, а барахтаюся в ней, как в болоте, и зрю на себя со стороны. С тех пор как поселился я здесь, всё время зараз об том и думаю. И чем дальше, тем шибче. Что же ожидат меня впереди? Эта думка неотступно, как гвоздь вбитый, в башке торчит. И не боюсь я за себя. За всех, кто рядом, боюсь. Вот оттого в Сакмарск и не являюсь. Всё как лучше хочу сделать, а выходит, что не эдак всё. Как-то наперекосяк. Будто грешник я, Господом проклятый и самим Сатаною помеченый!
– Ну уж ты загнул, Архипушка! – воскликнул потрясённый его словами Савва. – Послухаешь, аж жуть берёт! А может, те, кого ты в башке похоронил уже, вовсе и не померли?
– Нечего мне зубы-то заговаривать, – недовольно поморщился Архип.
– Да почто ты грызёшь себя зазря и поедом ешь? Придёт времячко…
– Вот-вот, и ты эдак же, как все. Нечего утешать меня. Придёт, видишь ли, времячко… а покуда всё стерпи.
– В Сакмарск поехали, там много чего разъяснится!
– Проветри башку свою удалую, атаман. Поезжай зараз с гостем! – горячо добавил Ерофей Хмелёв. – Глядишь, и чтой-то в судьбине твоей зараз переменится.
– Ты полагаешь, что надо?
– Поезжай, не сумлевайся. Сердцем чую, что ко времени всё!
Наступило утро. Небо было затянуто серыми облаками, предвещавшими дождь. Сидя у печи в землянке Архипа, Ерофей Хмелёв наблюдал за собравшимся в дорогу атаманом и шептал слова напутственной молитвы. Савва, готовый в путь, стоял у двери. Горящая лучина отбрасывала слабый отсвет на сосредоточенное лицо Архипа.
Он осматривал свои пистолеты. Проверив заряды, воткнул их за пояс, после чего взял в руки саблю. Попробовав остриё оружия, казак, вытерев клинок рукавом, с шумом опустил его в ножны.
Старик Хмелёв вздрогнул. Освещённый лучиной, в кафтане, увешанный оружием, молодой атаман казался ему очень грозным и неуязвимым. Если бы он был одет не как казак, а как барин, то выглядел бы непривычно благородно.
Молча и серьёзно Архип прикрепил саблю к поясу. Ерофей Хмелёв готов был расплакаться. Он знал от яицких казаков, какие наступили времена. И вот теперь атаман уходил в неизвестность. А вернётся ли он обратно? Трудно судить об этом…
В землянку вошёл внук Ерофея Гордейка.
– Коней запряг я, – доложил он, шмыгнув носом.
Архип ещё раз повторил последние распоряжения.
– Поезжай с Господом и береги себя, атаман! – напутствовал его Хмелёв.
– Ничего, выдюжим, – вздохнул Архип и вышел из землянки. Перед дверью его ожидал осёдланный конь, которого держал за уздечку Савва. Лицо атамана прояснилось. Подойдя к коню, он потрепал его по гриве:
– Ну что, Чалый, прокатимся по степи? – Ответом ему было приветливое фырканье.
Казаки легко вскочили в сёдла. Архип выпрямился, расправил плечи. На боку звякнула сабля. Конь всхрапнул и затряс головой. Стоя у землянки, старик Хмелёв крестил отъезжающих казаков.
– Господь с вами, сыночки! – невольно вырвалось у него.
– Он завсегда с нами! – ответил Архип и хотел было добавить «прощай», но это слово замерло у него на языке.
Кони рысью выбежали из посёлка. Ерофей и его внук смотрели вслед отъезжающим казакам, пока их фигуры не растворились в клубах сгущавшегося тумана.
Когда умёт остался позади, Савва пересказал Архипу всё, что знал о приезде Пугачёва в Сакмарск и о том, как относится к самозванцу Мариула.
– Господи, до чего я разозлился тада! – закончил он и сплюнул.
– Ну, дальше. Ещё что было, сказывай! – торопил Архип.
– Да всё вроде. – Савва замолчал, Архип вопросительно посмотрел на него. – А ещё барин тебя по Сакмарску разыскивал, – продолжил парень. – Бабуля сказывала, что будто батюшка он твой.
– Да будя брехать! – не поверил Архип. – Я ведаю, кто есть батька мой. Он казак сакмарский. Вот только признать меня не хотит!
– Как это не хотит?
– Бастрюк я, вот и не хотит! Зазорно ему признать сеё, что согрешил с моей матушкой в молодости!
– Это ты про Лариошку Санкова? – догадался Савва, улыбнувшись.
– Про него самого, – кивнул утвердительно Архип. – Он прямо бежал от меня при встречах нечаянных, угорелый будто. Что чертяка от ладана.
– А вот бабуля нам с братом сказывала, что барин батька твой, который сейчас тебя разыскивает. Да и схож ты с ним, что две росинки на одной былинке!
– Не могёт барин быть батькой моим, – замотал упрямо головой Архип. – Брехня всё это. Мне даже барынька, что Чертовкой кликали, дочурку свою приплести хотела. Брехала стерва, будто я отец девочки!
– А вот про это я не слыхивал! – рассмеялся весело Савва. – Это почто на тебя бары запали? А? Может, ты ещё сын самозванца Пугача, коей царём себя, Пятром Фёдорычем называет?
– Я ужо и думать не хочу, кто есть родители мои, – ответил угрюмо Архип. – Живу себе на свете белом – и то ладненько. Я батьку-то годов пять искал, а он от меня рыло воротит!
Пошёл дождь. Холодный, пронизывающий ветер трепал гривы коней. Савва привстал на стременах и напряжённо вгляделся вдаль. Архип наблюдал за ним, начиная мёрзнуть. Из-за сильного дождя невозможно было рассмотреть местность.
– Что будем делать, Архип? – спросил Савва. – Ни зги не видно. Может, ты дорогу распознаешь? А?
Архип пришпорил коня и, ничего не ответив, поехал вперёд. Савва поехал за ним. Лошади вязли в грязи, прилипавшей к копытам. Казаки пришпоривали бока животных, но усталые лошади, проскакав не больше десятка метров рысью, снова переходили на шаг.
Дождь прекратился лишь к вечеру. Темнело. Казаки промёрзли до костей в промокшей одежде. С наступлением сумерек усиливались порывы ветра, который дул им в спины. Они ехали наугад. В темноте пасмурного осеннего вечера ни один огонёк не попался им на пути, который мог бы послужить хоть каким-то ориентиром.
Потеряв всякую надежду добраться засветло до моста через Сакмару, Архип остановил коня. Дальнейшее блуждание по степи не прельщало его.
– Ну что, наугад поскачем к лесу али как? – спросил он, едва шевеля посиневшими от холода губами.
Савва не ответил. Он вздрогнул, подался вперёд и, повернув голову, стал прислушиваться. В ночной тишине до его слуха донеслось ржание лошадей.
Казаки встревожились и, на всякий случай, выхватили из ножен сабли. Шум и топот неумолимо приближались из темноты. Вскоре они увидели едва различимые силуэты. Впереди ехал высокий всадник, видимо, старший отряда. За ним – другие вооружённые всадники.