– А ты не спеши и подумай, – настаивал палач. – Всё легче помирать будет!
Настойчивость Бурнова заставила Архипа задуматься. Пока он уяснил только одно: этот человек казнит его утром по приказу самозванца. Но кто он?
Архип не хотел умирать. Да и за что? Он ни в чём не виноват. Он верит в справедливость и в то, что Пугачёв к утру успокоится и передумает. Архип вздохнул, но тут молнией пронзили голову мысли. «Этот палач, который сейчас сидит перед ним… Он умышленно всё это устроил!»
– За что ты меня эдак ненавидишь, старик? – спросил он, глядя на Бурнова. – Мы ведь даже не встречались никогда, а ты давеча прилюдно оговорил меня? Вот только голос твой… Он мне как будто напоминат кого-то.
– Твоя правда, кузнец, – горько усмехнулся Бурнов, доставая из кармана полушубка трубку и кисет с табаком. – Не узнать меня теперь. Никому не узнать, даже матушке родимой! Совсем недавно я был молод и красив. Все девки Сакмарска взгляда моего ловили! А теперь кто я? Пень трухлявый. Не по годам, а по дням старюсь! А я ведь тебя моложе, хотя выгляжу как древний старец…
– Быть не может, Господи! – воскликнул Архип, поражённый услышанным. – Твой голос… Ты…
– А мы когда-то как братья были, – перебил его Бурнов, раскуривая трубку. – Не разлей вода вроде как. Апосля всё рухнуло в один миг не по моей, а по твоей вине рухнуло! Свет померк в глазах моих, когда ты предал меня, Архипушка. Ты растоптал всю мою жизнь и в изгоя обратил зараз бездомного!
– Лука?! Барсуков?! О Господи! – Архип, звякнув кандалами, закрыл ладонями лицо.
– Вот видишь, признал ты меня, кузнец! – усмехнулся Бурнов. – Мир тесен, верно об том калякают!
– Лука, брат! – воскликнул радостно Архип, позабыв о том, кто он сейчас, и то, что человек, беседующий с ним, утром его казнит. – Неужто ты жив? А мы ведь всем городком тебя схоронили на кладбище крепостном!
– Был брат, да вышел весь, – ответил угрюмо палач, выпустив изо рта облако дыма. – С того самого дня, когда ты предал меня, кузнец. И на дружбу нашу наплевал и на то, что я к тебе как к родному относился!
– С чего ты это выдумал, Лука?! – ужаснулся потрясённый Архип, всё ещё не веря, что разговаривает с тем, которого оплакивал всё это время. – Я и в мыслях не держал никакого злого умысла супротив тебя?
– Брешешь, подлюга! – взревел яростно Лука. – Ты что, не крутил любовь с цыганкой, когда ведал доподлинно, что по сердцу она мне пришлась?
– Не было того, Христом Богом клянусь! – возразил Архип. – Цыганка эта не от мира сего. И промеж нас тогда ничегошеньки не было!
– Я что, слепой? – ещё яростнее обрушился на него с упрёками Лука. – Шашней вашенских, думаешь, не разглядел?
– Да не было такого! – уверенно оправдывался Архип. – Вот тебе хрест – не было!
Он трижды перекрестился.
– Эх, жаль я тебя тогда в лесу не дострелил! – ревел яростно Лука. – Глядишь, и не испытал бы доли, что на меня обрушилась!
– Выходит, всё ж тогда это ты в меня стрелял, – огорчённо ухмыльнулся Архип. – А я знал об том, хотя всячески гнал от себя эту мысль недостойную.
– Сломалось чтой-то внутри у меня после предательства твоего, – немного успокоившись, продолжил Лука. – Убить тебя не смог, знать, уйти надо было. Вот и ушёл я туда, куда зенки таращились…
– И где тебя носило всё это время? – спросил Архип, не чувствуя к собеседнику ничего, кроме жалости.
– Долго обсказывать о том, да и не к чему вовсе, – устало ответил Лука. – Жизнь моя к закату клонится, и нечего ворошить её воспоминаниями слёзными!
– А почто ты состарился эдак, Лука? Ведь годков-то тебе всего-ничего, а выглядишь старше батюшки своего помершего?
Прежде чем ответить, Лука вычистил из трубки пепел, снова забил её табаком и не спеша раскурил.
– Об том и сам не ведаю, – сказал он. – Или цыганка твоя проклятье на меня наслала за то, что стрелял в тебя. А может, и дуб колдовской силу и молодость из меня высосал. На него более всего грешу я…
– Ты об том дубе, что у Сакмарска растёт? – напрягся Архип.
– Об нём, будь он проклят, – ответил Лука, тяжело вздохнув. – Когда я на тебя обиду затаил и ушёл из Сакмарска, то долго вокруг околачивался. Всё ноженьки от дома нести не хотели. В башке мысли путались. Умаялся я, и на сон потянуло. Помню, прилёг я вечером в лесочке дубовом. А когда проснулся, то углядел, что не в лесочке я вовсе, а под чёртовым дубом лежу, что особняком от остальных деревов произрастает. Ни рукой, ни ногой шевельнуть зараз не могу. Тут снова сон меня сморил. А когда зенки-то продрал, то в степи себя увидел! В чём душа теплилась…
– А мы искали тебя, – сказал Архип печально. – Всё вокруг обскакали. Апосля татары из слободы Сеитовой привезли мертвяка на арбе. Без головы он был и в твоим одежды выряжен!
Лука глубоко затянулся табачным дымом, смачно сплюнул и ухмыльнулся.
– Того мертвяка обезглавленного я у моста через Сакмару у слободы татарской узрил, – сказал он, прищурившись. – Вот и кольнула мысль в башку, штоб одежонкой с ним обменяться. Покойный аккурат, как и я был. Одного росту и размеру мы с ним были.
– Вот и покоится сейчас он в могиле заместо тебя, – сказал Архип.
– Пущай землица ему пухом будет, – хмурясь, выдавил из себя Лука. – Он хоть на месте покоится, а вот где я успокоюся – не ведомо. Могёт быть, сыщутся люди добрые и землице придадут. Хотя не быть сему!
– Почто эдак мыслишь? – спросил Архип удручённо.
– Грешник я теперь страшный. Руки по локоть в крови! – ответил нехотя Лука. – Когда дряхлеть начал, то на весь род людской разом озлобился. Грабил, убивал всех, кто только под руку попадался. А теперь вот при «ампираторе» татем заплечным состою. Не будет мне прощения, доподлинно об том ведаю я. Сотни жизней не хватит, чтоб все грехи мои замолить! И Сатана не примет душу мою чёрную, и черви меня жрать в земле не будут!
Лука немного помолчал, а потом продолжил:
– А тебя я пуще всех ненавидел, Архипушка. Не чаял, когда дорожки наши вместе сольются! Мыслил, в клочья тебя разорву, когда повстречаю, а сейчас… Чтой-то сызнова сломалось во мне. Жаль мне тебя, кузнец! Аж слеза зараз прошибается. Отпущу я тебя позднее чуток. Когда вокруг все угомонятся, сквозь кордоны проведу. Живи, Архипушка, и не поминай меня лихом!
– Меня спасёшь, сам погибнешь, – возразил угрюмо Архип, которого глубоко тронула исповедь Луки. – А я эдак не согласный, чтоб своё спасенье твоей смертушкой заменить!
– А ты не заботься обо мне, кузнец, – ухмыльнулся печально Лука. – Мне до моей жизни дела нет, а тебе почто об ней думать? Всё одно скоро подохну. Не от пули али сабельки вострой, дык от старости. Да и какая разница от чего. Конец один и уже недалече!
– Вдвоём уйдём! – твёрдо сказал Архип. – Ты матушку и родню повидать должен. Перед ними покаяться, а апосля…
– Не уйдёшь, я казню тебя! – пригрозил Лука. – Тогда не обессудь, коли меня сейчас не послухаешь.
– Казни, раз нужда в том, – огрызнулся Архип. – Моя жизнь, она моя и есть. Раз распроститься с нею предначертано, знать, на то воля Господа!
В лагере вдруг загремели выстрелы и послышались крики.
Лука оживился и выглянул из повозки.
День угасал, темнело. Люди сновали повсюду. У шатра Пугачёва, возбужденно разговаривая, толпился народ. Вдруг загремели барабаны, и все умолкли. Запылали факелы. В их свете можно было различить фигуру Пугачёва. Толпа казаков кричала, гудела, волновалась. В небе зажигались звёзды. За лагерем в степи, со стороны Оренбурга, замелькали огни.
– Что там стряслось? – спросил Лука у пробегавшего мимо казака.
– Войско отступает, – поспешно ответил тот и побежал дальше.
Не прошло и минуты, как в лагерь прискакал гонец. Он осадил коня у шатра «ампиратора», соскочил из седла и, упав на колени перед Пугачёвым, выпалил:
– Уходи, государь. Спасайся, покудова ещё не поздно! Войско зараз отступат от города!
– Что-о-о?! – закричал тот.
– Рейнсдорп с большими силами напирает, – затараторил гонец. – Казаков будто косой выкашивает из ружей и пушек!
– Что ж, отойдём, коли приспичило, – злобно процедил сквозь зубы Пугачёв и погрозил в сторону города кулаком. – Они ещё попомнят денёк этот, христопродавцы! Ох, как попомнят! Всё апосля порушу и в крови утоплю! Ох, как они меня ещё попомнят…
Глава 16
Степь молчала. Перевалило за полночь. Вдруг тишину нарушил протяжный волчий вой. Среди рассвирепевшей волчьей стаи виднелся всадник. Плотно прижав ноги к бокам коня, он отбивался камчой от наседавших животных. Но они, набегая со всех сторон, плотно окружили всадника. Однако ни ему, ни лошади не могли навредить.
Самые матёрые и сильные волки умудрялись подобраться к самому стремени, норовя ухватить всадника за ногу. Но мощные удары плетью отбрасывали их назад.
Положение всадника и коня с каждым часом становилось всё опаснее: если он не удержится в седле, стая волков растерзает его в клочья.
Изловчившись, крупный матёрый самец вцепился в хвост коня, но, получив страшный удар копытом, отлетел в сторону. Другой волк вцепился в сапог всадника, но тот взмахнул саблей и отрубил голову зверю. Отлетевшее туловище затерялось где-то позади, а голова так и осталась висеть на сапоге, зацепившись мощными клыками.
Стая отстала, и её напор ослабел. Всадник придержал коня и воткнул в ножны окровавленную саблю.
Волки уже не пытались нападать на коня и человека. Поджав хвосты и поскуливая, стая уходила в степь.
Всадник усмехнулся и расцепил кинжалом челюсти мёртвой волчьей головы, всё ещё висящей на его сапоге.
– Что, серый, не на того нарвался? – сказал он. – Ну ничего, не каждому везёт в этой жизни.
Пришпорив коня, всадник снова помчался вперёд. «Машенька, милая девочка, где же тебя найти? – думал он, глядя вперёд. – Как сквозь землю канула. Хоть тресни!
Он не находил ответа на свой вопрос и подумал: «А если Анжели не будет в лагере самозванца? Но где тогда быть ему?».
В сердце поселились безнадёжность и даже растерянность.