В небольшой избе у окна сидела пожилая, но ещё крепкая женщина. Её седые волосы были зачёсаны по обе стороны головы, большое лицо с выступающей челостью, длинный с горбинкой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами. Из-под густых чёрных с проседью бровей смотрели карие глаза с озабоченным, почти угрюмым выражением. И было невозможно прочесть в них, какие сейчас мысли и чувства владеют душой этой женщины. Морщины на лице говорили о том, что в её сердце бушевали нешуточные страсти. Но внешне она выглядела вполне спокойно. Лицо выражало душевную муку и печаль.
Женщина была одета во всё чёрное. Сухие, жёсткие пальцы покоились на коленях. Взгляд её блуждал по местности, видимой из окна. Губы её что-то шептали.
Вошедшая Мариула вывела хозяйку избы из состояния оцепенения. Старуха слегка повернула голову к двери и хриплым голосом спросила:
– Чего дома-то не сидится, Марья?
– Не серчай, Нюра. Понаведать вот заглянула, – ответила ведунья.
– Поздно явилась, – вздохнула старуха, снова отворачиваясь к окну. – Сегдня ночью старик мой Аверьян покинул меня и в небеса вознёсся!
– А где он? – спросила Мариула, не видя покойного в избе.
– В церковь отнесли ещё давеча.
– А ты-то как, Нюра?
– Худо, – ответила та. – Еле ноги волочу. Силушка, как водица, уплывает. Сперва хоть сон был, а сейчас…
– А ты не тоскуй. Я тебе вот снадобья дам. Зараз полегчает!
– Эх, Мариула, лякарства теперь уже не для меня. Старость ничем не излечишь. Недолго мне уже осталось. Не пережить мне зимы, да оно и лучше.
– Ещё одна помирать засобиралась, – с упрёком посмотрела на неё Мариула. – А детушки? А внуки? У тебя детишек не счесть, а внуков и того больше?
– Это правда, богата я на внуков, – улыбнулась впервые Нюра. – Но всё одно чую я, что немного мне остаётся.
– Ничего, выдюжишь. А старика твоего уже не вернёшь. Радуйся, что смертушку геройскую принял!
Нюра в ответ бессильно махнула рукой и затряслась от рыданий. Мариула с состраданием глядела на неё. Наконец, смахнув уголком платка слёзы, Нюра подняла на неё глаза:
– Сколько ещё от ран в городке померло, не ведашь?
– Акромя Аверьяна твоего, ещё несколько, царствие им небесное! – ответила со вздохом Мариула.
Нюра покачала головой:
– А я вот мыслила, что он хоронить меня будет, а видишь, как вышло? Ещё крепкий был казак! Ни на что не жаловался.
– Видать, судьбина его эдакая, – вздохнула Мариула. – Ну что, мне пора. Ты не убивайся, Нюра. Поживи ещё для детушек.
– Ещё обспросить хочу, обожди, – задержала её убитая горем старуха. – А где на небесах Господь проживает, ты не ведаешь?
Мариула удивлённо посмотрела на неё:
– Для чего тебе это знать понадобилось?
– Да так, чтоб глядеть на небушко. Может, лик его увижу?
Мариула указала рукой на иконы в углу:
– Вон там, в той стороне, где солнышко утречком встаёт!
– А ты не брешешь?
– Сумлеваешься ежели, то попа пообспроси.
Уходя, Мариула ещё раз оглянулась на притихшую Нюру. Та пристально смотрела через окно на небо.
«Эх, горюшко ты моё луковое, – огорчённо подумала ведунья. – Видать, умом тронулась от горя. Видать, и впрямь не намного переживёт Аверьяна своего…»
Переступив порог избы Дорогиных, Мариула на минуту остановилась, скользнула пытливым взглядом кругом и шагнула вперёд. Она остановилась у постели, на которой лежал Трофимка, младший сын Федота и Клавдии. На мальчика упала убитая лошадь сабарманов, когда он вспарывал ей живот.
Мать мальчика и родственники были уверены в близости смерти Трофимки. Но жизнь всё ещё теплилась в теле мальчика, который уже несколько дней пребывал в забытьи. Пепельно-жёлтый цвет осунувшегося личика и мутный взгляд говорили, что силы его на исходе. Он так изменился, что Мариула с трудом узнала его.
Он лежал измождённый, обессиленный…
Когда Мариула вошла, мальчик был в сознании. С минуту он смотрел на неё. Постепенно его исхудалое личико прояснилось, и что-то похожее на улыбку мелькнуло на губах.
– Да ты уже лыбишься, стригунок! – «весело» сказала Мариула, глядя на бледное личико Трофимки.
Она присела рядом с постелью. Мариула расспрашивала Клавдию о здоровье мальчика и, когда та сквозь слёзы и причитания кое-как ввела её в курс дела, сказала:
– Я карты на судьбину Трофимушки кидала. Жив он останется, только…
– Что только? – ни живая, ни мёртвая прошептала несчастная мать.
– Только хворать долго будет, – нехотя ответила Мариула.
– Как долго? – ужаснулась Клавдия.
– Сеё только Господу ведомо!
– Дык как же это?
– Вот эдак. Ты его, когда на ноги вставать начнёт, к попу Серафиму в услуженье отдай. Теперь у Трофимушки в храме самое место! В святых стенах он и под защитой Господа будет, и от тяжкой работы отлучён.
Мариула поглядела на мальчика, который лежал с открытыми глазами.
– А ты крепись, голуба, – сказала она на прощанье матери. – И свечку Господу за здравие стригунка своего в церкви поставь.
Оставив Клавдии настой для мальчика, она покинула избу.
Мариула возвращалась домой. Авдотья, наверное, уже заждалась её. Обход раненых утомил старую женщину, но не помогать людям, нуждавшимся в её заботе, она не могла. Пострадавших от нападения сабарманов было много, но она не в силах была всем помочь. Что делать?
Ноги привели её в крепость на кладбище. Мариула, придя в себя, сама не поняла, каким образом оказалась у могилы мужа. Осмотревшись, она вдруг увидела незнакомого казака. Лихорадочно блестевшими глазами он уставился на могильный холмик Луки Барсукова.
Казак, на вид лет шестидесяти, сдавливал виски, словно пытаясь обуздать бессвязные дикие мысли, кружащиеся в его пылающей голове. Ему мерещились умершие родные, слышались их голоса. А ещё видел он виселицы и людей, которых вешал.
– Ой, и впрямь Лука! – ужаснулась Мариула, глядя на казака. – Видать, не ошиблась Авдотья, узрив его здесь!
Набравшись смелости и нашёптывая под нос молитвы, она подошла к казаку и легонько коснулась его плеча.
– Лука, – тихо сказала она, – ты ли это, душа заблудшая?
Тот вздрогнул. Он умел притворяться, но в присутствии ведуньи… В глазах казака потемнело, он весь горел. Лука хотел вскочить, бежать прочь с кладбища, но застонал и покачнулся. Тут он почувствовал прикосновение мягких ладоней Мариулы к своей голове. Над ним склонилось лицо сакмарской ведуньи, полное доброжелательства, сострадания и участия.
– Мариула, ты это, – прохрипел казак чужим, незнакомым голосом.
– Лука! Я так и знала! – просияла она. – И Авдотья тебя узнала, хотя…
– Тоже? Но как ей это удалось?
– Наверное, сердцем, – вздохнула Мариула. – Она ведь любит тебя и завсегда любила.
Она коснулась ладонью пылавшего лба Луки.
– Ты захворал, гляжу. Тебе нельзя здесь оставаться. Ты сможешь встать и ступать за мною?
– За тобою? Куда?
– Ко мне в избу. Я подлечу твою хворь, Лука…
Он вздрогнул, услышав своё имя, от которого уже успел отвыкнуть, но встал и, покачиваясь, неуверенным шагом побрёл за Мариулой. Шёл он медленно, часто останавливаясь. Его одолевала слабость.
Уже скоро Лука выбился из сил. Он упал и стал выговаривать какие-то бессвязные слова, которых Мариула никак не могла разобрать, как ни пыталась. Её охватил страх. В поисках помощи она посмотрела по сторонам, но поблизости никого не было.
Мариула присела рядом с Лукой, обхватила его голову руками и прижала её к своей груди. Она гладила мечущегося в бреду казака, нашёптывала слова утешения, но Лука не слышал её.
– Всех… всех на виселицу! – выкрикивал он страшные слова. – Тех, кого не на виселицу, того на плаху! Отойтить всем… Я сам бошки рубить буду!
На улице показалась какая-то женщина. Мариула встала и помахала ей рукой. Женщина ускорила шаг. Когда она приблизилась, Мариула не поверила своим глазам: к ней спешила Авдотья.
– Господи, а ты почто здесь? – удивлённо воскликнула она. – А дитё на кого оставила?
– Спит Рада, – ответила, тяжело дыша, казачка, с испугом глядя на лежавшего у ног ведуньи Луку. – Он что, помират?
– Он в беспамятстве. Подсоби довести его до избы.
– Ты хочешь вести его к себе?
– А куда ещё. Ежели к Барсуковым, то Груня умом тронется. Не бросать же его посреди дороги?
– О Господи. Ну, конечно же, нет! Лука…
Авдотья не договорила и стала поднимать его с земли, помогая Мариуле.
По дороге приходилось не раз останавливаться, когда Лука начинал вырываться из рук. С большим трудом они довели его до двора Мариулы.
Луку ввели в избу и уложили на пол. Помешательство, вызванное сильным жаром, усиливалось. Казак был без сознания. На кладбище в одиночестве он непременно бы погиб, не приди туда Мариула. Она с помощью Авдотьи разжала ножом плотно сжатые челюсти казака и влила в рот жаропонижающий настойки из исландского мха.
– А я ведь тебе не верила, дева, – сказала Мариула, с трудом переводя дыхание.
– Дык что, Лука он, али я обмишулилась? – спросила Авдотья, глядя на неё глазами, полными ужаса и слёз.
– Лука он, Лука. Но какой? Он же сейчас старее свого покойного отца глядится. Али всё ещё сохнешь по нему?
– Сама того не ведаю, – пожала плечами казачка. – Жалею я его. А может, он ещё в обрат помолодеет?
– Такого не будет, не надейся, – вздохнула Мариула. – Я не ведаю, что с ним стряслось, но без чёрного колдовства не обошлось.
Услышав шевеление сзади, она обернулась и посмотрела в сторону постели Ании.
– Господи, а это ещё что?
– Ой, а я и запамятовала! – покраснела Авдотья. – Дева та от сна очухалась. Когда она глазоньки открыла, дык я зараз искать тебя побегла. А когда Луку узрила, враз обо всём и позабыла!
– О Господи!
Мариула поспешила к ложу спящей. Она склонилась над девушкой и внимательно всмотрелась в её лицо. Ания вздохнула и открыла глаза.
– Где я? – спросила она, едва пошевелив губами.
– Дома! Дома ты, голубушка! – не помня себя от радости, воскликнула Мариула. – Да ты не пужайся только. Я обскажу тебе опосля, как ты здеся очутилась!