рь всем стало ясно, что самозванец медлил, чтобы получше подготовиться для нападения, собраться с силами и лишь после того обрушиться на Оренбург. Хорошо ещё, что по настоянию офицеров штаба караулы выставляли за городскими стенами.
Казачий урядник из Георгиевской слободы Прокоп Фролов в ту ночь как раз дежурил у городских стен. С наступлением рассвета он услышал какие-то звуки. Он толкнул дремавшего в седле Ивана Морозова:
– Ивашка, хорош дрыхнуть. Ты только послухай.
– А? Что? – Морозов открыл глаза и сладко зевнул. – Чего толкаешься? Айда лучше…
– Кажись, войско к городу движется, – привстав в стременах, осмотрелся Фролов. – Ещё не видать, но слышно!
– Ишь ты! – встрепенулся Морозов. – Айда быстрее отсюда. Ежели нас словят…
Не успели они подскакать к городским воротам и поднять на ноги полусонный караул, как показалось и само войско. Сомнений больше не оставалось. И как они могли думать, что беда обойдёт Оренбург стороной?
Услышав страшную весть, граф Артемьев сохранил хладнокровие и самообладание. Как только Демьян доложил ему о случившемся, Александр Прокофьевич не спеша оделся.
– Барин, что делать-то будем? – спросил Демьян. – Войск у смутьяна, говорят, видимо-невидимо?
Словно не слыша его, граф пошёл будить своих «квартирантов» – сакмарских казаков. Но те уже не спали. Накинув на себя одежду, казаки обеспокоенно переглядывались. Граф коротко объяснил им, что случилось, и велел немедленно привести себя в порядок. Александр Прокофьевич вышел на улицу, которая встретила его шумом и рёвом перепуганных людей.
Центральная улица была забита людьми, повозками и скотом. Люди кричали, ругались друг с другом, лаяли собаки, лошади становились на дыбы и ржали. Сквозь образовавшуюся давку можно было продвигаться только шагом и то с трудом. Лишь перед канцелярией стало немного свободнее.
На площади собирались мужчины, подростки… Все были полны решимости встать на защиту города. Те, кто побогаче, вооружены ружьями, пистолетами и саблями. Те, кто победнее, вооружались кто чем.
У дверей канцелярии два солдата стерегли пойманного на улице лазутчика Пугачёва, в одежде которого нашли крамольные воззвания самозванца. От страха лазутчик был бледен, он ждал каждую минуту, что разозлённые горожане набросятся на него и разорвут на части.
Не заходя в канцелярию, граф Артемьев поспешил к городской стене. Со стены послышалась барабанная дробь. Александр Прокофьевич напряжённо всматривался вдаль, но войска бунтовщиков пока ещё не видел. Но уже скоро, как только рассеялся туман, послышался топот копыт. Конница! Казаки из войска Пугачева! Они мчались во весь опор. Но у укреплений сдерживали коней и остановились.
Остальное войско кольцом охватило город. «Видно, это надолго!» – подумал граф и взглянул на небо, которое оставалось голубым и безоблачным.
Александр Прокофьевич занял хорошую позицию для наблюдения на передовом участке укреплений. Отсюда открывался широкий вид на степь. Граф в задумчивости наблюдал за неприятельским войском, стараясь предугадать намерения бунтовщиков. Он не был напуган численностью пугачёвцев. Он хладнокровно сопоставлял в уме возможности враждующих сторон и делал для себя определённые выводы.
«Он собирается численностью запугать защитников, – думал Александр Прокофьевич. – Он рассчитывает на добровольную сдачу. Ну нет, самозванец Пугачёв! На этот раз не будет так, на что рассчитываешь! Здесь ты сломаешь свою шею! За всё тебе воздастся. За захват крепостей, за пролитую кровь. Императрица Екатерина, наверное, понятия не имеет, что здесь творится. Но скоро она опомнится и пожалеет о своей беспечности!»
Все силы защитников города были сосредоточены на укреплениях. Везде были усилены сторожевые посты. Хотя наступившей ночью едва ли можно было ожидать нападения, стражники бодрствовали.
Со стороны осаждающих слышались громкие голоса. Виднелись отблески костров, вокруг которых собирались казаки. Наибольшее оживление царило там, где мятежники поставили шатры. Там горело особенно много костров. Казаки готовили нехитрую еду, ели и веселились.
Офицеры на укреплениях, собравшись в кучку, наблюдали за мятежниками, вполголоса говорили о неприятеле, удивляясь, почему Пугачёв не напал на Оренбург ещё сегодня.
– Они хорошо осведомлены, как слаба наша оборона, – сказал майор Курбатов.
– Вы так считаете? – спросил капитан Бурцев.
– Да это и на глазок видно. Ох, и трудно нам придётся, господа!
Мнение майора Курбатова показалось всем убедительным.
Граф Артемьев находился рядом с офицерами, но не подходил к ним. Он словно прирос к своему месту и не сходил с него до самых сумерек. Атаман Донской с трудом нашёл его.
– Ты уже здесь? – спросил граф, когда тот встал рядом.
– Уже давненько. И всё времячко вас разыскиваю, Ляксандр Прокофьевич, – ответил Донской. – Сроду бы не подумал, что вы эдак будете слоняться по ночам.
– И я тоже, Господи! Что будет!
– Что бы ни стряслось, всё одно защищаться будем!
– А что ещё остаётся. Не сдаваться же! – печально усмехнулся граф.
– Оренбург – это не Рассыпная али ещё какая захудалая крепостица. Нахрапом не возьмёшь!
– Это верно, – согласился Александр Прокофьевич. – Только вижу я, что они нас не нахрапом брать хотят, а измором! Интересно вот только, как это у них получится.
Граф и атаман покинули укрепления. Их остановили внезапно раздавшиеся возгласы.
– Это мои, сакмарцы! – воскликнул Донской. – Нас поди ищут, рыла бородатые!
Он не ошибся. Подойдя ближе, они увидели отряд казаков. Их было человек восемьдесят. Казаки взволнованно бубнили о чём-то, переговариваясь между собой.
– Ступайте к стене и ждите меня! – велел им атаман. – Я сейчас провожу Ляксандра Прокофьевича и приду к вам.
– Оставайся, – возразил граф. – Я и сам отыщу дорогу!
– Ну уж нет, – настоял Донской. – Времячко нынче не подходящее для ночных прогулок. Дык… Ты бы не противился, Ляксандр Прокофьевич, айда зараз вместе домой!
Иван Андреевич Рейнсдорп, глядя в окно, отметил про себя, что на улицы города вышло народу больше обычного. Из этого он сделал для себя вывод, что случилось из ряда вон выходящее. Почему люди сбиваются в толпы и что собираются делать – это его не интересовало, как не интересовало вообще ничего, что происходило за окном, так надёжно отделяющим его от остального мира.
Страдая от своей беспомощности перед осаждавшим город противником, губернатор казался себе узником, на которого надели кандалы и заточили в темницу, даже не объяснив, за какое преступление он наказан. Только одно обстоятельство отличало его от кандальника – он мог свободно передвигаться по кабинету, по своему дому и даже на улице. Но этого он боялся больше всего. Там, на улице, губернатор должен находиться на укреплениях, среди защитников Оренбурга, руководить обороной. Там ожидают его люди, которые надеются на него. А что он может дать им? Ведь он сам на себя не надеется?
Иван Андреевич уже смирился со своей участью и в кабинете чувствовал себя, как черепаха, скрывающая рыхлое тельце под крепким панцирем. Он давно заметил, что его окружение смотрит на своего губернатора как на беспомощное дитя. И он замкнулся, стал меньше общаться с подчинёнными и никого не пускал в свой кабинет. Иван Андреевич считал, что его понимает лишь жена.
Хуже обстояло дело с городским дворянством. Господа нуждались в твёрдой власти, благодаря которой были бы уверены в своей безопасности. Но он, в силу своей мягкости, был не в силах обеспечить таковой. На вопросы титулованных обывателей и их многоречивые взгляды он отделывался растерянными улыбочками и старался как можно быстрее удалиться, ссылаясь на занятость.
У него в душе зрела потребность высказаться, излить кому-нибудь свою душу. Но вскоре и об этом он перестал думать, разглядывая лица из своего окружения и видя только усмешки, ухмылки и едва скрываемую неприязнь. Просто все хотели бы видеть в нём героя и защитника, а он не мог быть таковым…
Граф Артемьев тоже перестал откликаться на его приглашения. Он просто игнорировал их, отправляя посыльного обратно, даже не выслушав. А поддержка такого мужественного и волевого человека, как Александр Прокофьевич, пришлась бы кстати. Губернатору даже приснилось однажды, как граф хохочет ему в лицо и говорит: «Я тебя столько раз предупреждал, что это случится, все предупреждали, а ты… Ну так сам и пожинай плоды своего разгильдяйства…»
Ну и что из этого? Губернатор растерянно обвёл взглядом толпящихся на улице людей, отошёл от окна и задёрнул штору.
«Выдержат ли шаткие городские укрепления натиск бунтовщиков? – подумал он, усаживаясь за стол. – Может быть, да, но ненадолго. Самозванец собрал вокруг себя великую силу. В отличие от защитников города, готовящихся к худшему, разбойники Пугачёва уверены в своей победе. Один хороший натиск – и все! Бунтовщики захватят город…»
Понять это и в самом деле было не трудно. Губернатор печально ухмыльнулся, но при этом в голове у него неожиданно закружил целый поток мыслей, который, извиваясь, устремился в направлении совершенно ином, как хотелось бы. Иван Андреевич, словно прозрев, увидел подходящий для себя выход.
Позвонив в колокольчик, он дожидался прихода адъютанта, после чего заявил:
– Подготовь моё оружие. Сейчас пойдём с тобою на стены!
У поручика едва челюсть не отпала от удивлении. Прошло некоторое время, прежде чем он, видимо, убедил самого себя, что не ослышался.
– Если я вас правильно понял… – Нет, всё-таки он не закончил начатой фразы. Он, видимо, решил ещё раз удостовериться, что не ослышался и услышать приказ губернатора ещё раз.
– Не пялься на меня, как на диво дивное, – сердито буркнул Иван Андреевич. – Ты понял меня правильно, и мы идём на городские стены!
– На стены? Но ведь там опасно?
– Знаю. Но я как раз и хочу, чтобы защитники видели меня на укреплениях с собою рядом!
Адъютант чуть не опёрся спиною о стену, ощутив в ногах слабость. Было видно, как он с трудом пересиливает себя, чтобы переварить услышанное. Потом ему пришло в голову, что губернатор от трусости совсем спятил, и поэтому он вытянулся и чётко произнёс: