– Господи, да ты ранен! – взвизгнула Жаклин, разглядывая при ярком свете луны свои кулачки.
– Ничего. Зацепило слегка, – поморщившись, ответил Барков. – До сакмарского леса бы дотянуть. Эх, зря я поверил этому мерзавцу!
Сквозь сумерки на горизонте показались очертания леса. До него оставалось совсем немного, но лошади поубавили темп бега.
– Беда! – крикнул капитан, дёргая вожжи. Он понял, что одна из лошадей ранена, но она продолжала бежать, оставляя на припорошенной снегом дороге кровавый след.
– А ну стоять, мать вашу! – крикнул кто-то из преследователей, нагоняя телегу.
Барков стегал лошадей, и они, изнемогая от усталости, всё-таки увеличили свой бег.
– Фу ты, бляха-муха! – выругался преследователь.
Беглецы уходили. Казак обернулся. Его товарищи поотстали, и он едва разглядел их. Желая опередить беглецов, он пришпорил бока своего коня. Но тот споткнулся, и казак вылетел из седла. В довершение всего телега с беглецами вскоре пропала из виду. Чертыхаясь и матерясь, казак взобрался на охромевшего коня, сердито дёрнул поводья и повернул назад. Вскоре он встретился с «поотставшими» товарищами, и они тоже прекратив погоню, повернули назад.
Достигнув леса и убедившись, что погоня отстала, Барков облегчённо вздохнул. И тут острая боль пронзила тело. Спасаясь от преследователей, в горячке, капитан даже не почувствовал удара пули под лопатку, а сейчас… Кровь из раны текла всё сильнее.
– Бери вожжи и правь дальше, – сказал он, обращаясь к притихшей Жаклин. – Устал я…
Барков повалился мешком на дно телеги. Он хотел скрыть от неё своё ранение, но ему это не удалось.
– Господи, Александр Васильевич! – горестно воскликнула Жаклин, бросаясь к нему. – Да я не смогу управлять этими животными?!
– Бери вожжи, если жизнь дорога! Нам нельзя задерживаться в лесу.
– Ох, Александр Васильевич! – в отчаянии заломила руки Жаклин.
Она сквозь слёзы смотрела на Баркова, осознавая, что ничем не может ему помочь.
– Да бери ты вожжи, ради Бога! – прохрипел капитан, теряя силы.
– Сейчас. Беру уже, – она схватила вожжи и растерялась.
– Натяни и погоняй! Погоняй, пока кони ещё дышат!
Барков снова почувствовал боль, но не застонал, чтобы не пугать и без того паникующую женщину, а только стиснул зубы.
Жаклин тронула лошадей. Выбившиеся из сил животные с трудом потянули телегу. Барков, скрипя зубами, ворочался с боку на бок. Рана болела, а мысли путались. Он посмотрел на спину Жаклин, и сердце его сжалось. Его мучило сознание, что он не может помочь ей.
– Александр Васильевич, – обернулась она, – тебе плохо?
– Ничего, терпимо, – солгал он, кривясь от нестерпимой боли. – Ты постарайся дорогу найти, а то…
– Ой, я вижу огоньки! – воскликнула Жаклин, увидев огоньки костров впереди, среди деревьев.
– Стой! – встрепенулся капитан. – Не смей даже двигаться!
– Но там люди.
– Люди – они везде люди. Только вот какие они?
– Вы думаете, разбойники?
Но её вопрос остался без ответа. Барков лишь простонал, увидев приближающийся отряд всадников, скрипнул в отчаянии зубами и закрыл глаза.
Глава 24
Пробуждение Ании было настоящим счастьем для Мариулы. Девушка не потеряла память. Придя в сознание, она прошептала:
– Позовите Архипа!
Мариула кое-как объяснила, что его сейчас нет и что он на время уехал.
– Ему плохо. Я знаю это, – сказала Ания, и на её глазах засеребрились слезинки.
– Да нет, у него всё хорошо! – попыталась её разуверить Мариула. – Уже скоро возвернётся казак твой. А ты, голубушка, не мысли о плохом!
Ания после пробуждения не пугала ведунью забывчивостью, не говорила нелепостей. Она помнила всё, что случилось с ней до попадания в полынью, и сама, без просьбы Мариулы, пересказала ей всю свою жизнь. А ещё она удивляла ведунью своими размышлениями о небесах, жизни и смерти.
Мариула всегда выслушивала рассказы девушки, затаив дыхание и не задавая вопросов. «Пущай выговорится, сердешная», – думала она. А вот к рассказу о таинственных «небесах», она отнеслась с недоверием, хотя и не сказала Ание об этом.
Конечно, после длительного времени, проведённого во сне, девушка сразу не встала с постели и не пошла самостоятельно. Даже придя в сознание, она целую неделю не открывала глаза. Но окончательно проснувшись однажды, Ания заявила:
– Я хочу к Архипу! Он нуждается во мне.
Мариула приподняла девушке веки, она увидела её и успокоилась.
Затем Ания стала терять зрение. Но Мариула обратилась к Божьей Матери Скоропослушнице. К этой святой православные обращаются, когда нуждаются в незамедлительной помощи.
Рано утром, когда девушка ещё спала, Мариула пошла в церковь. По её просьбе поп Серафим отслужил молебен для пробудившейся, и налил масла из лампады перед иконой Божьей Матери. Мариула принесла масло домой и стала смазывать им голову Ании. Через два дня зрение девушки чудесным образом восстановилось.
Зимнее купание в полынье и длительный летаргический сон существенно пошатнули здоровье Ании. Её частично парализовало. Мариула помогала девушке заново учиться держать голову, подтягивать ноги. Ещё Ания училась заново справляться с ложкой, сидеть и ходить.
Помогая девушке, Мариула ломала голову: до какой степени организм Ании сумеет восстановиться и в каком состоянии она останется?
Жители городка зачастили в дом ведуньи, сгорая от любопытства. Каждому сакмарцу хотелось полюбоваться на не виданное ранее чудо.
– И надо ж, – крестясь, говорили люди, – а мы её чуть заживо не схоронили! Грех-то какой на душу бы приняли!
Внешне Ания производила впечатление вполне здорового человека. Но от пытливого взгляда Мариулы, привыкшей видеть девушку ежедневно, наличие болезни не ускользало. Она проводила над девушкой всевозможные процедуры и надеялась на их положительное воздействие на организм Ании.
Всё чаще при беседах девушка стала уклоняться от обсуждения её болезни.
– С той минуты, когда я провалилась под лёд, больше ничего не помню, – неохотно говорила она любителям задавать вопросы. – Я спала. Но спать мне было неприятно. Спала, спала, а всё равно была сильно уставшей.
Затем она переводила разговор на какую-нибудь другую тему, или ложилась в кровать и закрывала глаза, давая понять любопытным казачкам, что на том их беседа закончена.
Как-то раз женщины собрались в избе у Мариулы. Там были и Авдотья Комлева, и Степанида Донская, и Лиза Бочкарёва… Они тесно окружили Анию и Мариулу. Все были крайне возбуждены. Женщины то говорили хором, то замолкали и слушали. Внуки ведуньи поглядывали в окно, но в избу не заходили. Они не слышали, о чём говорили женщины, но улыбались вместе с ними, наблюдая за движениями их губ, бровей, за каждым взглядом. Не трудно было догадаться, что казачки крайне взволнованы. Видимо, пробудившаяся девушка рассказывала им о своих чудесных снах.
Авдотья Комлева слушала и качала на руках крошку Раду. Казачка была так увлечена, что не замечала ничего. Она даже не видела, что девочка на её руках давно уже спит.
– Это всё, что я помню, – подвела черту своим рассказам Ания и сложила перед собой на столе руки.
– Господи, чудеса, да и только! – покачала головой недоверчиво Лиза Бочкарёва. – А Христа в небесах зрила? Он ведь проживает там?
– Нет, не видела, – покачала головой девушка. – А может, и видела, но не помню!
– А мы ведь тебя чуть земелькой не присыпали, – вздохнула Степанида Донская. – И надо же… Ладно хоть нас Мариула с цыганкой вразумили, дурней неразумных.
– Спасибо вам за мое спасение, – повернув лицо к ведунье, сказала Ания. – Спасибо, бабушка. Это ничего, что я вас так назвала?
– Всем нам Господь зачтёт, что послухались, – вставила Лиза Бочкарёва. – А ведь как мёртвая возлежала. Сама зараз зрила!
– Ох, бабоньки, – сказала Мариула. – Уж завсегда я хотела, чтоб Господь ничего не забыл. Не забыл, как казаки прогоняли меня от жён и детей своих, считая колдуньей, порчу наводящей. Как шарлатаны в селеньях других плевали мне вслед и вместо моих снадобий целебных совали людям – подумайте только! – отраву всякую, от которой помирали многие! Было дело, и запугивали меня, в глаза ругали. Пущай Господь и это зачтёт. Бывалочи, мыслила, дескать брошу зараз всё и уйду куда глаза глядят. Силов нет! Так ведь нет… Не смогла я уйти из Сакмарска. Душою срослась я с городком нашим.
– И я, бывало, эдак же думала, когда меня мой Ероха смертным боем лупцевал! – вздохнула Лиза Бочкарёва.
– А почто не ушла? – поддела её беззлобно атаманша.
– Мариула тоже не ушла, хотя её от другого тоска заедала, – посетовала Бочкарёва.
– Куда же уйдёшь, ежели казаки опосля стали сами прибегать, когда приспичило, – вздохнула ведунья. – К хворым звали… На роды ещё…
– Тяжело было, – посочувствовала Авдотья Комлева, до сих пор тихо сидевшая со спящей Радой на руках.
– Белугой ревела, бывалочи, ночами я, – призналась Мариула. – И днями тоже бывало. Брякнусь на постель не раздеваяся, – и в голос реву.
– Знать, судьба твоя эдакая, – сказала Степанида Донская. – Много силушки и терпенья в тебя матушка вложила!
– У всех женщин русских силушка эдакая имется, – улыбнулась ведунья. – Одного только дитя на свет божий выродить сколько силов надо! Уж об остальном я и вовсе молчу! А про терпенье… Казачки терпеньем только и живут!
Мариула ещё долго говорила о силе женщин и о том, сколько им терпеть приходится. А сидевшие с нею за столом гостьи слушали как завороженные.
Савва внёс в избу большой самовар и поставил на стол.
Следом вошёл старший внук Василий. В руках он держал поднос, на котором лежали куски жареной баранины. В избе запахло нежным мясом.
Ещё долго сидели женщины за столом. Но всё же пришла пора прощаться. Казачки наперебой стали приглашать Мариулу и Анию к себе в гости.
– Зайдём обязательно, – заверяла их ведунья, провожая до ворот. – Дай только Господь, чтоб заботушек неотложных на те денёчки не выпало!