Тем временем Архипа усадили в повозку, в которой уж сидели несколько связанных казаков, участвовавших в бунте на стороне пугачёвцев. И думал он о том, что его ожидает теперь. Архип не считал себя виновным, но знал твёрдо, что этого ему не доказать. Его просто никто не будет слушать…
«Мне страдать уже не впервой, – думал он, глядя на избу и удерживаемую солдатами Анию, рвущуюся к повозке. – И темницей меня испужать не удастся. И там жить можно, когда свыкнешься!»
Ания всё же вырвалась из рук солдат и подбежала к телеге.
– Нет, не пущу! – кричала она, хватая Архипа за ноги.
– А ну!
Один из драгунов замахнулся камчой, но не ударил. Его рука так и зависла в воздухе, когда он услышал восклицание девушки:
– Ну, чего обрадовались! Что вы тут нашли? Думаете, преступника поймали?
– Не твоё дело, дура! – прикрикнул на неё офицер, тот, что возглавлял отряд драгун и вязал Архипу руки.
– Нет, это моё дело! – огрызнулась заносчиво Ания. – Он мой суженый! И я не отступлюсь от него!
Тогда офицер отбросил ироничный тон и резко спросил: не желает ли она последовать за своим женихом? А другой солдат, который чуть было не ударил девушку камчой, сказал с ехидной ухмылкой:
– А то… Захотит она, как же. Эта красивая киргизка, ежели приглядеться, то не очень-то и печалится. Только перед людьми выделывается!
А другой солдат, оглядев толпящихся на улице сакмарцев, цинично добавил:
– Ничего! Мы ваше вражье гнёздышко малось разорили. Другой казачок замест забранного придёт и порядочек наведёт!
Оскорбление причинило Ании острую боль, оно врезалось в её сердце, как острая шпилька. Она чуть не разревелась от досады. Но и от повозки она отошла лишь тогда, когда солдаты отвели её от Архипа, взяв за руки и применив силу.
Упав на землю, девушка закрыла глаза и залилась слезами. Она знала, что слёзы не помогут её горю, но хоть немного облегчат страдающую душу…
Глава 33
Пятого мая тысяча семьсот семьдесят четвёртого года в Оренбург прибыла учреждённая Екатериной второй секретная комиссия, которая слилась с комиссией, уже утверждённой губернатором. По приказу губернатора её расположили в таможне гостиного двора.
Многие арестанты уже умерли от болезней, большой скученности в остроге и скудного питания ещё до прибытия комиссии из столицы. Их число превысило пятьсот человек.
Обычно в ночной тишине казачьих посёлков и городков были слышны лай бодрствующих собак и мяуканье кошек, а теперь из каждого переулка доносились топот копыт и выстрелы. Это отряды правительственных войск разыскивали затаившихся бунтовщиков.
Хаос стоял невообразимый. Попы широко распахивали двери церквей в надежде, что кто-нибудь из преследуемых вбежит в храм Божий в поисках убежища и защиты.
В домах казаков, особенно тех, кто воевал на стороне Пугачёва, спешно оборудовали схроны, приводили в порядок чердаки, оборудовали погреба, и везде, где только возможно, устраивали тайники, в которых можно было бы спрятаться.
Распалённые поисками и преследованием бунтовщиков солдаты и офицеры без устали рыскали всюду. Как только отряды императрицы появлялись в населённом пункте, все жители от мала до велика приходили в ужас. Все прислушивались к грохоту выстрелов, топоту копыт, затаив дыхание, и как только могли бдительно охраняли тех, кто укрылся от преследователей, невольно разделяя с ними их страх и тревогу.
В Оренбурге тоже неспокойно. Улицы безлюдны, в домах закрыты ставни. Конные отряды скачут повсюду. Топот копыт леденит сердца и лихорадит голову. А сознание полной безнаказанности делало солдат отчаянными храбрецами, но и не забывающими об осторожности. Их кони мчались, как демоны из ада, гонимые адской бурей. Солдаты знали, что их окружают страх и ненависть, и поэтому им казалось, что в каждом доме, за каждым углом их ожидает засада.
Первые рейды по хуторам, посёлкам и городкам застали людей врасплох, но теперь они смирились и привыкли. Кавалеристы императрицы зачастую не заставали в избах никого, хотя постели были смяты и теплы. Каждый из солдат был охвачен жаждой грабежа. Вседозволенность втянула их в трясину мародёрства и наживы.
В каждом посёлке во время ночных скачек солдатам мерещились засады; они палили из ружей и пистолетов в воображаемых врагов. Они стреляли в окна и двери казачьих изб. Они убивали собак и кошек, часто путая их с людьми…
Вечером тюремщики принесли в камеру куски чёрствого хлеба и воду. Но Анжели так и не притронулся к скудной пище. Рядом с ним умирал раненый казак. Раны на его теле покраснели и нагноились.
«Счастливчик, – с безразличием подумал о нём Анжели. – Наверное, помрёт ночью и избежит казни на виселице!»
Уже которую ночь он не смыкал глаз. Он думал! Думал! Думал! Но ничего утешительного в голову не лезло. «Бывает же такое невезение! – горько ухмыльнулся француз и невольно косился на свои отёкшие, переломанные льдинами ноги. – Оставалось всего-то… Только немного удачи и всё! Он был бы недосягаем для преследователей, если бы…»
Анжели уже в сотый раз вспоминал тот день, когда предпринял отчаянную попытку уплыть подальше от Оренбурга на льдинах Яика. Удача всегда сопутствовала ему, а тут… Льдины раздавили лодку, обратив её в щепки. Эти же льдины переломали ему ноги, а помогавшего ему казака раздавили в лепёшку. Анжели с содроганием вспомнил изуродованное тело несчастного, больше похожее на кровавую кляксу, расплывшуюся на поверхности льдины. Он, наверное, многое, отдал бы сейчас, чтобы оказаться на месте раздавленного казака, чем болтаться на виселице в чужой стране, под равнодушными взглядами чужого народа…
Он осмотрел переполненную камеру. Умирающий казак ещё шевелился на своей подстилке и, кажется, был в сознании. Протяжно застонав, он попросил кого-то помолиться за него. Человек рядом стал читать молитву за молитвой, не спуская глаз с умирающего. Вдруг он остановился. Казак порывисто вздохнул, его тело дёрнулось и замерло.
«Счастливчик, – ещё раз подумал о нём равнодушно Анжели. – Что бы сделать мне, чтобы избежать виселицы?»
Анжели отчаянно цеплялся за жизнь. Он отказывался верить, что удача, ранее сопутствовавшая ему всюду, вдруг взяла и отвернулась от своего баловня. За свою долгую, бурную, полную опасных приключений жизнь Анжели всегда выходил сухим из воды. Он уверовал, что рождён матушкой в рубашке. Он был убеждён, что безвыходных ситуаций не бывает. Всё дело лишь в способности найти этот выход!
Единственный, кто сейчас мог ему помочь, – был граф Артемьев. Но… До него было не достучаться. В обмен на сведения о своей дочери граф сделает всё, даже невозможное. Вся беда в том, что тюремщики наотрез отказывались известить о нём графа, а значит, и на спасение можно было не рассчитывать! Хотя…
Рассвет проник в камеру через крохотное окошечко в стене. Где-то среди груды тел, позвякивающих кандалами, раздался судорожный вздох. Казаки восприняли наступающее утро как роковой для себя знак. Сегодня очередное заседание секретной комиссии и очередные казни, которые ожидают несчастные, даже не смея надеяться на помилование.
Анжели тоже пришёл в уныние, видя всё ярче освещающий камеру лучик. Бледный, он лежал неподвижно на своём ложе из неструганных досок, как статуя, скрестив руки, не думая ни о чём. Когда двое тюремщиков пришли в камеру, чтобы вынести тело умершего казака, Анжели оживился.
– Эй, солдат, – позвал он одного из тюремщиков, стоявших ближе к его ложу, – прошу, выслушай меня…
– Не положено, – отмахнулся тот, беря под руки умершего и с помощью второго перекладывая его на носилки.
– Жаль, – вздохнул Анжели, снова потеряв надежду. – А я бы мог тебе помочь стать очень богатым человеком!
– Кто? Ты? – обернулся тюремщик и недоверчиво посмотрел на француза. – Ты что, отпрыск хана хивинского, быдло бородатое?
– Иван, айда, – заговорил второй тюремщик, берясь за ручки носилок. – Этот бунтовщик уже многим голову морочит своими небылицами.
– Можете не верить, а я дело говорю, – сказал Анжели, подсознательно почувствовав, что первый тюремщик заглотал наживку. – Сделай, что я говорю, и сам увидишь!
– И что надо сделать? – спросил тот насмешливо, тоже берясь за носилки.
– Найти в городе графа Артемьева и сказать ему, что француз Анжели томится в остроге!
– И всё? На меня свалится с небес кошель с золотом?
– И не один, если сделаешь, как я прошу!
Тюремщики вынесли носилки с телом умершего казака и закрыли дверь камеры. «Сходит или не сходит? – подумал Анжели, провожая их взглядом. – Наверное, нет». Но что-то внутри слишком уверенно настаивало, что непременно сходит!
Весь этот день и последовавшую за ним ночь Анжели думал только о графе и о том, что он ему скажет, чтобы выторговать себе жизнь. Теперь всё зависит от того, где искать Машеньку! Он хорошо заплатил казачке, согласившейся приютить девочку, но не покинула ли та насиженных мест? Война могла внести много перемен… Например, дом казачки мог сгореть, а сама она погибнуть? Что будет, если граф очередной раз обманется в своих надеждах? Не исключено, что он возьмёт в руки топор и лично четвертует своего в очередной раз обманувшего его врага…
Анжели зажмурился. Предстоящая перспектива пугала его. Он уже начал откровенно сожалеть, что решился напомнить о себе графу. А может, тюремщик и не возьмётся его искать?
Анжели вдруг увидел Францию. Свой родовой замок… А ещё он увидел семейный склеп, в котором похоронены все его знатные родственники. А что же ждёт его, отпрыска славного рода, в этой дикой и дремучей стране? Вынут из петли и не помолятся над телом, не съедутся соседи проводить покойного в последний путь, никто не последует за его гробом, не будет погребального звона… Его как бродягу зароют в могилу – и всё на том!
Анжели вздрогнул, открыл глаза и поёжился. Перед ним стояли тюремщики, которые минувшим днём вынесли из камеры скончавшегося от ран казака.
– Я что, уже умер? – пролепетал Анжели, чувствуя, как всё внутри сковывает жутким холодом.