– Ты мне зубы не заговаривай, мерзавец! Говори, где искать Машеньку, и я, может быть, спасу тебя от смерти!
– Пусть будет по-вашему! – поморщившись, согласился Анжели. – Но всё-таки немного вина пришлось бы мне сейчас как раз кстати.
Не желая терять времени на пустую болтовню, граф крикнул повара. Когда тот подошёл, он распорядился:
– Зажарь цыплёнка и принеси бокал вина.
Александр Прокофьевич с нескрываемым презрением посмотрел на своего «гостя»:
– А ты не молчи, подлюга. Чтобы хорошо покушать и испить вина, надо ещё заслужить эти «излишества»!
– Никогда в жизни не приходилось так вот зарабатывать себе на пропитание, – горько пошутил француз.
– Все приходится попробовать в жизни, – подковырнул его граф. – Тем более что жить тебе остаётся не так уж и много!
Анжели пошевелился на носилках, провёл ладонями по бёдрам, словно желая убедиться, что его покалеченные ноги ещё не отвалились от тела. Затем он вытянул в сторону Александра Прокофьевича указательный палец:
– Влияние ваше при дворе слишком велико, ваше сиятельство. И в этом я убедился сегодня. Вам ничего не стоило вытащить меня из-под топора, за что я вам очень признателен!
– Допустим, приговор ещё не отменён, месье француз, – спокойно возразил граф. – И твоя никчёмная жизнь по-прежнему висит на волоске!
– Уже не висит, уверяю вас, Александр Прокофьевич, – уверенно заявил Анжели. – Прямо сейчас дайте мне слово дворянина, что спасёте меня от смерти, и я, в свою очередь, разумеется, честно расскажу вам, где искать Машеньку.
Граф задумался, но всего лишь на минуту, после чего сказал:
– Хорошо. Я даю тебе слово дворянина, что отсрочу казнь до возвращения дочери! Я даю тебе слово и в том, что если обнаружится очередной обман, я сам возьму в руки топор и заменю палача у плахи!
– А если девочку привезут целой и невредимой? – продолжил торг хитрый Анжели.
– Тогда я даю слово, что спасу тебя от смерти!
– Условия приняты, ваше сиятельство, – с облегчением вздохнул француз. – А свою дочь вы найдёте…
В это время скрипнула, открываясь, дверь. Граф и Анжели невольно посмотрели в её сторону.
– Марфа, вернись к себе, – нахмурился Александр Прокофьевич, сердито глядя на замершую в проходе девочку. – Я…
Он осёкся и замолчал, увидев, как побледнела Марфа и будто приросла к месту. Девочка испуганно смотрела на француза.
Ещё не понимая в чём дело, граф перевёл взгляд на Анжели и удивился ещё больше.
Француз смотрел на девочку, как на чудо, загадочное и необъяснимое. Его лицо приняло матовый оттенок, который был отчётливо заметен даже из-под густой бороды, а глаза…
– Господи, – прошептал Анжели пересохшими губами, – неужто это ты сотворил чудо сеё?
– Постой, о чём ты? – встрепенулся Александр Прокофьевич, всё ещё не понимая, что происходит, но, чувствуя сердцем, что происходит что-то из рядя вон выходящее.
– Как вам удалось её найти, месье? – пробормотал потрясённый Анжели.
– Кого? Марфу? – переспросил граф.
– Не Марфу, а Машеньку! Ты надо мной издеваешься, господин граф, или в самом деле не узнаёшь свою дочку?
Александр Прокофьевич почувствовал, как что-то ёкнуло у него в груди, в глазах потемнело, а устойчивое кресло, на котором он сидел, вдруг закачалось. Огромным усилием воли он взял себя в руки и посмотрел на Марфу ничего не смыслящим взглядом.
Обычно находчивый и хладнокровный в любых ситуациях Александр Прокофьевич вдруг почувствовал себя пятилетним отроком, ничего не способным осмыслить без подсказки взрослых. Он, не находя слов, как зачарованный смотрел на девочку, глотая ртом воздух и…
– Ах, вот ты где, проказница? – послышался голос Баркова, и капитан, подхватив её на руки, посмотрел на приросшего к креслу графа.
– Что это с вами, Александр Прокофьевич? – спросил он встревоженно. – Да на вас лица нет, ваше сиятельство?
– Постой, не шевелись, – едва вымолвил граф плохо ворочающимся языком. – Ты знаешь, кого держишь на руках?
– Марфу, кого ещё? – сказал капитан удивлённо и вдруг… его осенило. – Вы хотите сказать, что Марфа – это ваша Машенька?
С трудом сглотнув подпиравший к горлу ком, Александр Прокофьевич указал рукой на француза.
– Я не сказал ничего, – выдохнул граф. – Это месье Анжели, пытаясь спасти свою шкуру, плетёт мне здесь разные небылицы…
К тому времени оправившись от потрясения, француз с кислой ухмылкой наблюдал со стороны за разворачивающейся перед ним трогательной сценой.
– Вы хотите назвать меня лгуном, месье? – спросил он. – Как жаль, что я сейчас не в силах потребовать от вас сатисфакции. Если вы не признали свою девочку, значит, у вас нет сердца. Только мать может узнать своего ребёнка из тысячи одинаковых!
– Скажи мне, что ты не лжёшь, Анжели? – воскликнул граф с такой надеждой в голосе, что чёрствое сердце коварного француза мгновенно растаяло, как кусок сливочного масла на горячей сковороде.
– Извольте убедиться сами, Александр Прокофьевич.
Француз кивнул Баркову, чтобы тот поднёс девочку ближе. Но Марфа испуганно вскрикнула, и капитан остался стоять на месте.
– Рад видеть вас живым, месье Барков, и в полном здравии, – хмыкнул, глядя на него, Анжели. – Хотя…
– Мы с тобой ещё поговорим обо мне, подонок, – хмуро отозвался Александр Васильевич. – Лучше займись спасением своей жизни, прохвост лживый!
– Дитя, – обратился тогда Анжели к девочке на французском языке, – ты, разумеется, помнишь, когда я не стал убивать тебя, а отправил вниз по реке на лодке?
Она покраснела, но не проронила ни слова.
– Хорошо, – сказал француз, – тогда поступим по-другому.
Он сорвал с груди деревянный старообрядческий крест, который в войске Пугачёва всегда носил на груди, и протянул его графу.
– Это мой последний козырь, – сказал он сожалеючи. – Будьте так добры, откройте его, Александр Прокофьевич.
Трясущимися руками граф легко разъединил крест, оказавшийся футляром, внутри которого он увидел маленький золотой крестик.
– О Боже, – прошептал потрясённый Александр Прокофьевич, – да это же…
– Отдайте мне крестик, месье! – вырвавшись из рук обомлевшего Баркова, бросилась к графу расплакавшаяся девочка. Она упала перед ним на колени, молитвенно сложила у груди ладошки и, глотая слёзы, жалобно попросила: – Месье, это крестик моей мамы. Отдайте мне его, пожалуйста, а потом, если хотите, убейте!
Это было свыше сил Александра Прокофьевича. Он протянул крестик девочке и тут же лишился сознания.
Когда граф Артемьев пришёл в себя, то увидел встревоженное лицо капитана Баркова и стоявшего рядом с ним Демьяна, в руках которого графин выглядел как стакан, из которого вот-вот выплеснется вода.
– Фу, слава богу! – вздохнул Барков с явным облегчением. – Мы даже и не знали, что делать!
– А что со мной? – спросил Александр Прокофьевич, тяжело дыша.
– Теперь ничего, – ответил капитан. – Мы грешным делом подумали, что вы отдали Богу душу, когда лишились сознания!
И тут граф вспомнил всё, что произошло с ним до обморока. Он закрутил головой, ища глазами Машеньку, но не находил её.
– Где моя дочь? – загремел он яростно, пытаясь встать с кресла. Но сил в нём оставалось так мало, что он не смог сделать этого.
– Машенька спит, – ответил Барков, присаживаясь рядом. – Девочка тоже испытала огромное потрясение, как и вы, Александр Прокофьевич, а потому я дал ей успокоительное. К вечеру она будет уже в порядке!
– Анжели… Где этот французский ублюдок? – спросил граф уже тише. – Надеюсь, он не убежал на переломанных ногах из моего дома?
– Здесь я, не беспокойтесь, – отозвался Анжели с носилок, которые в суматохе отодвинули к камину. – Я рад, что с вами всё хорошо, ваше сиятельство. Уйди вы из жизни, то и я непременно убрался бы следом.
Вылив в себя чуть ли не всё содержимое графина, Александр Прокофевич облегчённо вздохнул:
– Скажи мне, душа вражья, что это за трюк с крестиком, которым ты так умело воспользовался? Почему мой фамильный крестик оказался у тебя, а не у моей дочери?
– Премного благодарен за цыплёнка и вино, месье, – отозвался с носилок француз. – Пока вы обнимались в забытьи с морфием, я славно перекусил и выпил! Теперь, когда всё так забавно закончилось, я, пожалуй, расскажу вам всё, о чём попросите!
– Тогда ответь на мой вопрос, – сказал граф, чуть подавшись вперёд, позволяя Демьяну положить под свою спину подушку.
– С удовольствием. – Анжели шмыгнул носом, утёр его рукавом и сказал: – Крестик я снял с вашей дочери тогда, когда собирался убить её на берегу Яика.
– Но для чего? – нахмурился Александр Прокофьевич.
– Чтобы убедить эту суку Жаклин, что девочка мертва.
– А почему ты не выбросил его потом или не отдал Чертовке?
– Сам не знаю. Думал, пригодится! И, как оказалось, был прав!
Прежде чем задать следующий вопрос, граф поморщился. Ему не хотелось озвучивать его, но… Любопытство взяло верх.
– Скажи, а почему Машенька не узнала меня? Почему она так сильно меня боится?
– Всему виной не я, а Жаклин, – охотно пояснил Анжели.
– Чертовка?
– Она самая.
– Но почему?
– Жаклин намеренно запугивала Машеньку после её похищения. Она хотела привязать девочку к себе. Чертовка смогла убедить крошку в том, что вы, месье, страшный злодей! Эта чёртова кукла умело заморочила голову вашему ребёнку, внушая ей, что является её матерью. А вы, страшный злодей, собираетесь будто бы их обеих безжалостно убить!
– Вот гадина, – выругался граф. – Но своё она уже сполна получила!
– Что, она уже умерла? – округлил глаза Анжели.
– Нет, она состарилась, – ответил нехотя Александр Прокофьевич. – Увяла, как красивый цветок поздней осенью. Тварь подколодная…
– Мягко сказано, – продолжил, угодливо улыбнувшись, француз. – Жаклин внушила девочке, чтобы она никогда не признавалась, кто она есть, если вдруг окажется в ваших руках. Сожалею, но теперь вам трудно будет внушить Машеньке обратное!