В центр площади вышел писарь. Он начал громко зачитывать выводы комиссии, в которых перечислялись все совершённые бунтовщиками преступления. Но после яркого выступления графа Артемьева зачитываемые «выводы», больше походящие на приговор, казались какими-то бледными и невыразительными.
Секретная комиссия признала всех опасными бунтовщиками, убийцами и разбойниками, заслуживающими смертной казни. Но её величеству императрице по «её милосердию» было угодно повелеть, чтобы казнили только половину из отловленных в крае бунтовщиков.
Соколова-Хлопушу вывели из толпы и отвели к плахе. Сегодня он один должен быть четвертован. Комиссия решила предать его суровой казни за то, что бывший каторжник и пугачёвский «полковник» являлся крайне опасным и к тому же наиболее закоренелым преступником!
Остальных ожидавших казни узников тщательно рассортировали. Тех, кому виселицу заменили каторгой или поркой, отвели в сторону. Тех, кто остался стоять на месте, ожидала смерть через повешение. Среди них находился и Архип.
Над площадью грянул колокольный звон, загрохотали барабаны. Хлопушу завели на эшафот.
– Прощевай, страдалец наш! – крикнул кто-то из толпы.
Хлопуша поклонился на все четыре стороны и отдался во власть палача.
Совершив казнь, палач оставил своих помощников у эшафота собирать отчленённые от тела конечности Хлопуши, а сам перешёл к виселице.
С колокольни всё гремел похоронный колокол. Багровый туман застилал глаза Архипу. Всё расплывалось в этом тумане, он слышал только неясный шум и глухой рокот, да погребальный колокольный звон. Сердце его холодело, грудь сжималась. Как не силился казак побороть в себе страх, но ноги его предательски дрожали и подгибались колени.
Прощаясь с жизнью, Архип потерял интерес ко всему окружающему. Пытаясь настроиться, чтобы достойно встретить смерть, он пропустил пламенную речь графа Артемьева. В эти минуты он думал о том, что ждёт его за гранью, которую он вот-вот должен будет переступить. В себя он пришёл лишь тогда, когда палач громко выкрикнул его имя.
– Архип Санков! – прогремел над площадью густой бас палача.
Его помощники тут же оказались рядом. Они взяли Архипа под руки и подвели под виселицу и поставили на тумбу.
– Ну вот и всё, бунтовщик, допрыгался, – ухмыльнулся палач, глядя на Архипа сквозь прорези своей чёрной маски и надевая на его голову петлю. – Сейчас проверим слова других бунтовщиков, которые уверяли, что тебе удавалось трижды за один раз избежать смерти на виселице.
– Всё в руках Господа! – ответил Архип, закрывая глаза.
– И в моих тоже, – равнодушно ухмыльнулся палач, занося ногу, чтобы выбить из-под приговорённого тумбу.
Усевшись за стол, граф Артемьев сразу же потерял интерес ко всему происходящему. Он, как и Архип, не слышал шума толпы, криков казнённого Хлопуши и не видел ничего вокруг. Александр Прокофьевич унёсся мыслями в свой дом, где сейчас, под присмотром Баркова, дожидалась его возвращения любимая доченька Машенька.
Представив её ангельское личико, граф улыбнулся. Его истерзанную душу вновь охватила такая жгучая любовь к доченьке, что жутко захотелось прямо сейчас встать со стула и, махнув рукой на правила приличия, поспешить к своей Машеньке.
Анжели зря пророчил, что наводить заново мосты в отношениях с дочерью ему придётся очень долго. Ласка и доброта, которыми Александр Прокофьевич окружил свою дочь, позволили быстро завоевать сердце девочки…
«Когда умерла твоя мама, – рассказывал ей граф, – ты была ещё совсем крошкой. И я решил сам заменить тебе её. Мы жили в имении, а твои няни поили тебя молоком. Молоко было козье и очень густое. Оно показалось тебе таким противным, что тебя стошнило. Но потом молоко тебе понравилось. Ты сосала его через соску. Машенька, моя Машенька! Ты росла красивым и послушным ребёнком! Пухленькая, с большими глазками! Однажды я не нашёл тебя в нашем большом доме. Тебя похитила злая тётка, которая осмелилась называть себя твоей мамой. Я так и не дождался твоего возвращения, после чего начал искать тебя сам…»
– Архип Санков! – прогремел голос палача, заставивший Александра Прокофьевича вздрогнуть и расстаться со своими сладкими воспоминаниями.
Он встряхнул головой, отгоняя от себя полудрёму. Сердце защемило, а душа заныла как от зубной боли. «Санков Архип! – подумал Александр Прокофьевич. – Я ослышался или действительно выкрикнули это имя? Не может быть! Неужели мой сын здесь, в толпе обречённых на смерть кандальников?»
Вскочив со стула, граф не поверил своим глазам. Он увидел молодого казака, стоявшего под виселицей на тумбе и палача, примерявшего ему на шею петлю. Вот палач отошёл от приговорённого и занёс ногу, чтобы вышибить тумбу из-под его ног.
– Не сметь! – не своим голосом закричал он. – Не сметь даже пальцем касаться этого человека!
Полный отчаяния крик графа привёл в замешательство всех присутствующих на площади. Толпа умолкла. Палач попятился от виселицы и озадаченно посмотрел на членов комиссии.
– Вы что себе позволяете, Александр Прокофьевич? – спросил председатель, удивлённо глядя на графа. По его вытянувшемуся лицу было видно, что он не ожидал от графа подобной выходки.
Не соизволив дать хоть какие-то объяснения членам комиссии и тем более толпящимся на площади зевакам, Александр Прокофьевич шагнул в сторону виселицы. Четверо солдат из оцепления выбежали наперерез с целью остановить его, но тут же рухнули на землю, натолкнувшись на железные руки Демьяна, которые гигант всего лишь вытянул в стороны.
На глазах как громом поражённой публики граф Артемьев подошёл к приговорённому и помог ему выбраться из петли. Затем он отшвырнул ногой тумбу и обнял ошарашенного Архипа.
– Господи, да он спятил! – прошептал поражённый увиденным губернатор Рейнсдорп, выражая таким образом как своё личное мнение, так и мнения членов комиссии и всех своих подчинённых.
А толпа пришла в движение, и на площади едва не случилась давка.
– Ваше сиятельство?! Ляксандр Прокофьевич? Вы ли это?! – Архип по привычке рухнул перед «барином» на колени. – Но как вы меня признали?
– Признал вот, признал! – улыбнулся граф, беря его под руки и поднимая с колен. – Сейчас пойдём домой, сынок, и ты ещё много чего узнаешь!
– Вы что, эдак шуткуете, Ляксандр Прокофьевич? – обомлел Архип. – Какой же я вам сынок? Я ж крепостной ваш бывший? Архип я, Санков али запамятовали?
– Ничего я не запамятовал, сынок, – сказал дрогнувшим голосом Александр Прокофьевич и смахнул с глаз непрошеную слезу. – Ты Архип, но только не Санков, а Артемьев! Ну, скоро сам обо всём узнаешь! Уходим отсюда…
Эпилог
Тщательно продуманное, проплаченное и снабжённое специалистами-советниками восстание всё-таки потерпело поражение, и основная причина его неудачи вовсе не в отсутствии в те времена «пролетариата», а в неверно выбранной пугачёвцами стратегии.
Ближайшие сподвижники Пугачёва, принявшие его за царя и, очевидно, с самого начала щедро подкупленные им яицкие казаки не желали идти сразу на Москву, как планировал самозванец. Они требовали от «батюшки» вначале совладать с Оренбургом, чтобы губернатор Рейнсдорп оттуда потом не ударил в спину. И застряли на добрых полгода – правительство успело отойти от шока, подтянуть к Волге и Яику силы. А затем спешно заключить Кючук-Кайнарджийский мир с Турцией на не самых выгодных для России условиях – к нам отходил лишь крошечный участок черноморского побережья. Зато можно было обрушиться на мятежников всей мощью «богоподобной Фелицы» (так называли императрицу Екатерину Вторую).
Семнадцатого сентября тысяча семьсот семьдесят третьего года Емельян Пугачёв начал свою войну. Спустя почти год – пятнадцатого сентября тысяча семьсот семьдесят четвёртого года, он был пленён, посажен в железную клетку и вскоре казнён в Москве на Болотной площади. На допросах он показал, что мысль выдать себя за императора Петра Третьего была внушена ему не только старцем раскольников Филаретом, но и старообрядцами из Польши. Правда, потом он от своих показаний почему-то отрёкся. Коварные замыслы «международной закулисы» были до поры до времени сорваны – русофоб Людовик Пятнадцатый вскоре скончался в муках от старости и обжорства, а его преемник – Людовик Шестнадцатый – относился к России уже по-другому, с симпатией. Правда, и он плохо кончил, но это уже другая история, связанная больше со взятием Бастилии, чем с «маркизом Пугачёвым».
Крестьянская война показала, по словам А.С. Пушкина, «необходимость многих перемен». Правительство стало принимать меры по укреплению власти на местах, и прежде всего в Оренбургском крае. Рескриптом Екатерины Второй от первого мая тысяча семьсот семьдесят четвёртого года жители Оренбурга были на два года освобождены от платежа «подушной подати» и получили на нужды городского общества сбор от питейных заведений.
По «высочайшему повелению» от пятнадцатого января тысяча семьсот семьдесят пятого года Яицкое казачье войско за деятельное участие в пугачёвском бунте и «для предания всего случившегося полному забвению» было переименовано в Уральское, река Яик – в Урал и Яицкий городок – в Уральск.
Удар повторился. Затем произошло кровоизлияние в мозг.
За минувший год из цветущей красавицы Жаклин превратилась в дряхлую старуху. С наступлением быстротечной старости она лишилась и последних остатков разума. Повторившийся удар поразил её мозг, исказил сморщенное, испещрённое морщинами лицо.
Сумасшедшая старуха то часами сидела у зеркала, разглядывая своё дьявольское отражение, то вела себя крайне непристойно. И это делало её объектом насмешек крепостных графа Артемьева. Как только Жаклин выходила из своего домика, то вокруг неё сразу же собиралась толпа детей, которые швыряли в неё комья грязи и палки.
– Ведьма! Ведьма! – кричали ей вслед. – Проклятая грешница. Исчадие ада!
Жаклин действительно была похожа на какое-то сверхъестественное чудовище. Всего лишь год назад красивое лицо сейчас превратилось в отталкивающую злобную маску.