– Какой? – спросил Демьян, который позабыл от счастья всё на свете, не то что какой-то уговор.
– А эдакий, – хохотнул атаман. – Ты посулил мне, что ежели Авдошку засватаем, то наковальню эту вот по двору протащишь!
– Да будя тебе, Данила? – посмотрел на него с укоризной Егор Комлев. – Али сам запамятовал, когда мы её вчетвером с телеги сгружали? Чуть пупы не надорвали, а ты…
– Ладно, пущай хоть от землицы оторвёт, – согласился атаман. – Тогда считать будем, что уговор зараз им исполнен!
Демьян отпустил руку Авдотьи, улыбнулся и подошёл к наковальне.
– Уговор дык уговор, – сказал он и повернулся к воротам, которые, как воробьи, облепили любопытные сакмарцы. – А ну разбегайсь! – крикнул он, беря тяжеленную наковальню за острый узкий конец. – Не то ещё кого покалечу ненароком.
Легко оторвав наковальню от земли, Демьян отвёл руку чуть назад, закусил нижнюю губу и с такой силой швырнул многокилограммовую железяку, что она, перелетев через ворота и дорогу, грохнулась в кусты у соседского плетня, наполовину зарывшись в землю.
Толпа охнула и притихла. Люди были поражены сверхъестественной силой молодого гиганта.
– А теперь твой черёд, атаман! – подмигнул он ошалевшему от увиденного Даниле.
– Мой? – пробормотал тот сконфуженно. – А я-то что сделать должен?
– Занести наковальню обратно, – напомнил ему Демьян. – Но ежели сам не смогёшь, то подсоблю зараз.
– Господи, только в обрат не кидай! – воскликнул Егор. – Не дай Господи ворота снесёшь али избу порушишь!
– Ничего, я поставлю её на место, – успокоил будущего тестя Демьян. – А не то и взаправду могу не рассчитать свою силушку!
Если кто-нибудь касался кожаных мешков хоть пальцем, Нага в судорогах падал на землю, потом постепенно приходил в себя. Перед его глазами словно рассеивался туман. Он обнимал руками мешки и как бы впервые знакомился с каждым из них. Нага ласково гладил их ладонью, глупо улыбался и почему-то облизывался.
Часто случалось, что горло у него вдруг пересыхало и горело. Он бормотал бессвязные слова, и когда кто-нибудь из жалости подходил в это время к нему, он шептал: «Воды… дайте мне воды… Я куплю воду!» А когда ему подносили чашу с водой, он с жадностью выпивал её, после чего ложился на свои мешки, словно пытаясь защитить их от посторонних посягательств.
Нага целыми днями бродил по базару Менового двора. С наступлением вечера он возвращался в свою конуру, сколоченную кем-то из досок за конюшней. Оставшись наедине со своими кожаными мешками, он начинал рыдать. Ему казалось, будто он попадает в пустоту, его охватывал ужас перед этой пустотой, ужас, что она поглотит его, и испытывал жгучую боль в груди. Все на базаре, знавшие его прежде, сначала ненавидели Нагу. Затем его стали жалеть и подкармливать кто чем. Но с каждым следующим днём он всё глубже и глубже скатывался в пропасть.
Как только наступало утро, Нага выбирался из своей конуры, вытягивал из неё свои мешки и, взяв их в руки, брёл к торговым рядам. Сгибаясь от непомерной тяжести своей ноши, он медленно прохаживался мимо торговых точек. В эти часы он казался людям каким-то потусторонним, невесомым, оглушённым, утерявшим за ночь слух, память и зрение. Если его до полудня хоть кто-нибудь не покормит, то он слабел, садился на свои мешки и впадал в забытьё. В такие минуты он уже не выглядел невесомым и оглушённым.
Тело наливалось невыносимой тяжестью, Нага слабел и впадал в оцепенение. Он как будто тонул в жутком, дурно пахнущем болоте и не мог выбраться из него.
Затем, придя в себя, Нага снова вставал на ноги, брал в руки мешки и продолжал своё шествие по базару. Но к вечеру он уже выбивался из сил. У него болели руки, и он едва волочил ноги. Руки кровоточили, но он ни на минуту не выпускал мешков…
Торговец Абдулла, сумевший неплохо нажиться во время пугачёвского бунта, стоял у торговых рядов и важно разговаривал с купцом из Бухары Уразом.
– Хвала Всевышнему, что твой караван благополучно добрался до Оренбурга! – говорил он, глядя на собеседника хитрыми узкими глазками. – Как твои жёны, уважаемый Ураз, как дети?
– Четверых старших поженил, – ответил купец, – троим младшим сделали обрезание. Жёны тоже здоровы. А что им будет в тишине и покое!
– И то хорошо, – вздохнул Абдулла. – А вот здесь что творилось… О Аллах, думал, не выживу! День и ночь просил помощи и защиты у Всевышнего!
– Вижу, он тебе помог, – улыбнулся Ураз. – Наверное, ты на хорошем счету на небесах.
Увидев Нагу, бредущего с отсутствующим видом мимо и сгибающегося под тяжестью своей непосильной ноши, Ураз тронул кончиками пальцев лоб, помолчал и посмотрел на Абдуллу.
– Кто этот несчастный? – спросил он. – И почему он носит в руках такую тяжесть?
– О-о-о, это длинная история, – ответил Абдулла. – Когда-нибудь я рассказу её вам за чашкой чая!
– Слушая вас, уважаемый, можно предположить, что нам придётся выпить много чая, пока вы перескажете его историю до конца?
– Вы и сейчас правы, уважаемый Ураз. Пока этот байгуш не сошёл с ума, он был отъявленным негодяем и главарём степных сабарманов. Все называли его Албасты!
Купец удивился, почмокал в раздумье губами, после чего сказал:
– Я много наслышан о похождениях Албасты. Говорят, он был величайшим сабараном?
– Самым кровожадным и жестоким из них, – добавил Абдулла.
– Так что же с ним случилось сейчас? Почему он бродит нищим по базару и что носит в этих огромных и тяжёлых мешках?
– Албасты сошёл с ума, – ответил Абдулла. – Как это случилось, никто не знает. Но с недавнего времени он объявился на базаре в таком виде, в каком вы видите его сейчас, уважаемый Ураз. А мешки, с которыми он не расстаётся ни на минуту, несчастный принёс с собой.
– Так что же в них ценного? – ещё больше удивился купец.
– Ничего. Они набиты свинцовыми бляшками, из которых катают дробь и пули. Этот спятивший негодяй почему-то думает, что мешки набиты не свинцом, а золотом, вот и не расстаётся с ними!
– Аллах ему судья, – вздохнул Ураз и потерял к грязному сумасшедшему бродяге интерес. – Я сейчас схожу и прослежу за разгрузкой, уважаемый Абдулла. А потом…
– Я жду вас у себя, уважаемый Ураз, – улыбнулся тот ему. – Как раз сготовят плов, и мы сытно поужинаем!
Наступил день отъезда семьи Артемьевых из Сакмарского городка. Лошади были запряжены в карету.
Граф Артемьев сердечно поблагодарил Мариулу за её трогательную заботу о его сыне и невестке. Также граф простился со всеми казаками и казачками Секмарска, пришедших их проводить к дому ведуньи.
Архип с раннего утра казался бодрым и весёлым. Но когда он в последний раз прижал к груди Мариулу – очень серьёзную в минуты прощания, весёлость покинула его.
– Бог даст, снова свидимся! Прощайте! – произнёс он сердечно.
Карета отъехала от ворот, и дом Мариулы сразу же опустел, точно из него всё вынесли. В избе стало тихо и тоскливо.
– Будто померло жилище моё, – вздохнула она, усаживаясь на крыльцо. – Скорее бы внучики сюды переехали.
– Ничего, обвыкните, – сказала ей Авдотья Комлева, присаживаясь рядом.
Девушка выпроводила Демьяна со двора, а сама осталась с Мариулой, чтобы утешить её.
– У меня на душе эдак, будто самые близкие мои нынче съехали, – прослезилась старая женщина. – Много людей я знавала в своей жизни, но этих полюбила больше всех.
– А внуки где ваши? – полюбопытствовала девушка.
– Да в Берду за семьями и пожитками уехали. Возвращаться обратно в Сакмарск хотят.
– А Радочка? Она-то хде?
При упоминании имени девочки Мариула улыбнулась.
– Завтра привезти мне её должны. Спозаранку прямо.
– Вот и ладненько, – улыбнулась ей Авдотья. – Я же говорю, что скоро всё сладится. Там и свадьба наша с Демьяном не за горами. Он покуда избу не отстроил, к вам на постой хотит проситься!
– Ко мне? Да милости просим! – Мариула даже привстала с крыльца, обрадовавшись хорошей новости. – А когда он заходить собирается?
– Сёдня, наверное. Как толь с матушкой своей и братцем покалякает.
– Ой, радость-то какая. – Мариула посмотрела в счастливое лицо девушки. – Айда-ка в избу, душа-девица. Чайку попьём да языки почешем. Я тебе много чего пообскажу, чтоб свадебка гладко прошла, а главное жизнь чтоб удачно сложилася.
Обнявшись, они вошли в избу.
Пока карета выезжала из Сакмарского городка, граф Артемьев и Архип всё махали Даниле Донскому, его жене Степаниде и другим казакам, провожавшим их на конях с криками и гиканьем.
– Навещайте нас, не забывайте! – орал атаман сакмарских казаков.
– Всенепременно, Данила! – отвечал ему граф.
– Архипушка, дитя народится, тоже к нам везите! – кричал поп Серафим, пришпоривая свою лошадь. – Окрестим в церкви, где и вы венчались!
– Бог даст, свидимся! – улыбался ему и казакам Архип. – Не один день живём, братцы!
За околицей казаки придержали коней и остановились. Отсалютовав на прощанье саблями, они развернули коней и поскакали обратно в городок. Дальше за каретой скакали только десяток слуг графа.
Архип задумчиво сидел перед своим отцом на мягком сиденье, а его молодая супруга о чём-то оживлённо перешёптывалась с улыбающейся Машенькой.
– Может, в Степные Огни заедем, сынок? – спросил Александр Прокофьевич, пытливо заглядывая в его лицо.
– Для чего?
– С людьми попрощаться?
– А чего с ними прощаться? Я уже для них давно ломоть отрезаный. Зазря рану в душе ворошить не хочу.
Граф вздохнул.
– А на могилку к Амине заглянуть тоже не желаешь? – спросил он с участием.
– Нет, не хочу, – произнёс Архип сдавленным голосом. – Я уже с ней на похоронах простился…
Архип замолчал и отвернулся к окну.
В эту ночь он спал плохо. Ведь это были последние часы его суетной, но очень насыщенной жизни в казачьем Сакмарском городке, с которым он успел срастись душою. Что ждёт его? Конечно же, радость и счастье – в этом он был всецело уверен.