етимся в последний раз в этом году, это будет…
Я немного зависаю, когда Инесса выдает последнюю работу из стопки, которую держала, Лизе, сидящей за мной.
– Эй, а мне?
– У меня больше нет. – Инесса, кажется, испуганно кивает в сторону и еле слышно мямлит под нос: – Может, к кому-то другому случайно попала…
Но, конечно, ни у кого другого на руках моей работы не оказывается, а курсовую я обратно так и не получаю.
– Извините, – обращаюсь перед всеми к преподавательнице. – Извините! – добавляю громче, чтобы обратила на меня внимание.
– На лекциях принято поднимать руку, когда хотят что-то сказать, вас не учили? – жестко давит Лейла Андреевна в ответ.
Я даже теряюсь на секунду, потому что не ожидала. Преподаватели меня любят. По большей части. Ну, разве что кроме сноба. Демонстративно идеально ставлю руку на стол, словно первоклашка, и жду, пока мне разрешат обратиться к Ее Величеству, матери не драконов, но эргономики.
– Да? – Лейла Андреевна приподнимает бровь.
Не пойму, чем она недовольна по жизни. Я бы с такой фигурой и лицом была самой счастливой на свете.
– Мне не выдали курсовую работу, – говорю, уверенная, что проблема легко решится. Кому вообще нужны эти курсовые?
– Значит, вы ее не сдавали, – прилетает в ответ.
– Сдавала, – спорю я.
Вместе с Ромой сдавала после прошлой пары. Он еще пытался меня ущипнуть, и я больно ударилась об угол профессорского стола. У меня синяк до сих пор есть! А Ромы вот, как назло, нет, чтобы подтвердил.
– Ну, если ко мне ваша работа не попала, значит, вы ее не сдавали.
– Сдавала, – тихо, но настойчиво повторяю я.
– Оценки уже выставлены. Если вы захотите пересдать предмет, это будет возможно после сессии. Напишите доклад по теме, которую я вам дам, получите свою четверку…
Не могу поверить в то, что слышу. Четверку? Это значит… значит… сейчас она поставила мне итоговую… три? И мой средний балл с твердой пятерки скатится до… скольких? Четырех и шести?
– Но вы не можете…
– Могу, – настаивает та.
– Мой рейтинг… я претендую на бюджет. Я первая в рейтинге…
– Ну, видимо, больше нет, – с ухмылкой, которую прячет в уголках губ, произносит Лейла Андреевна.
– Я сдавала работу! – срываюсь почти на крик из-за лютой несправедливости. Ничего не вижу и не слышу от гнева. – Проверьте стол, сумку… да что угодно. Я сдавала, и она должна быть у вас!
– То есть вы хотите сказать, что я вру? – Лейла Андреевна отвечает неприкрыто злым тоном, встает и хлопает ладонями по столу. Она ведь психолог, который почему-то преподает у нас, должна быть сдержаннее, разве нет? Или я чего-то не понимаю? – Это серьезные обвинения. И прежде чем вы их повторите, советую подумать… как там вас?
– Лилия, – сглатываю ком колючих слез, подступивших к горлу, – Ларина.
– Не нервируйте меня, Лилия Ларина. Вам еще диплом подписывать у меня через несколько лет. Эргономическую часть – без нее не обойтись. – Я точно слышу издевку в голосе. Да что я ей сделала вообще?
Эргономическую часть, о которой она говорит, из поколения в поколение подписывают не глядя. Это устоявшаяся традиция! То, о чем никто не переживает. Никогда. Так какого черта я теперь должна?
– Вы хотите еще что-то сказать или передумали?
И это дуэль. Перчатка брошена, все ждут мой ответ. Начинает играть мелодия, которая означает, что путь с лекции на свободу открыт, но никто, кажется, не двигается. Не шевелится даже. Все смотрят на нас. И ждут развязки. А я вздыхаю и…
– Нервная у вас работа, видимо, Лейла Андреевна, – отвечаю с натянутой улыбкой и фальшивой заботой в голосе, понимая, что сейчас ничего не добьюсь и мне нужно подумать. – Вам бы к психологу походить.
Я говорю это таким участливым тоном, что наш «любезный» преподаватель понимает: напади она в ответ – проиграет. Поэтому Лейла Андреевна так же поддельно улыбается и, сказав что-то вроде «приму к сведению», собирает сумку и выходит из аудитории.
Гул, шелест, шорохи и посторонние звуки разом врываются в мои мысли: все сокурсники наконец отмирают и, не переставая шептаться, бредут по своим делам, пока я судорожно пытаюсь понять, что только что произошло. Стоя на месте, анализирую слово за словом и… никакой логики. Не поддается разумному объяснению. В нашем университете тем, кто хорошо учится, всегда стараются помочь. Что все это значит, если не конец? Теперь у меня даже моего первого места в рейтинге нет. Я ноль без палочки. Всё.
Руки дрожат. И нижняя губа начинает тоже. Запястьем я незаметно смахиваю со щеки слезу и стискиваю зубы. Не время и не место. Встаю с неудобной скамьи, чтобы сбежать и спрятаться где-нибудь… в подсобке кафе? Но до него еще идти пять минут в одну сторону, опоздаю на пару по рисунку. Судорожно пытаюсь придумать себе укрытие, на деле же не успеваю сделать и пары шагов, как в меня с ходу врезается Сереженька, как его все девочки в группе зовут. Тот самый, которого перевели с коммерции на мое законное место. Конечно, он ведь больше заслужил! Сереженька, толкнув меня, со скользкой ухмылкой хватает раздутыми в тренажерке лапами и удерживает за талию, а я, вместо чувства благодарности, с не поддающимся объяснению восторгом рассматриваю синяк у него под глазом. Знаю, что его поставил Раф, который в принципе и виноват в том, что я осталась у разбитого корыта, но… нет, все равно мысль о кулаке, стирающем эту противную улыбочку, греет сердце. Он мерзкий, этот Савельев.
– Детка, – подмигивает мне и не двигается. Еще и руки не убирает.
– Детки в детском саду, куда тебе и дорога, – бросаю в ответ, потому что лучшего не заслужил. Мы не друзья, близко не общались ни разу, что он себе позволяет? Шагаю назад, выпутываясь из его рук, а он так и стоит, выпятив грудь колесом, чтобы я как следует его разглядела. – Я что, широкая такая, и ты не можешь пройти?
Делаю жест рукой в сторону, пропуская его, но он продолжает поедать меня глазами. Фу, противно-то как!
– Подумала бы ты лучше, а то желающих много. – Он, откинув с лица длинные осветленные патлы, которые делают его похожим на тетю Ларису, бухгалтера с первого этажа нашего дома, а не на Курта Кобейна, как он думает, – кивает головой в сторону Лизы, которая с пунцовыми щеками сейчас стоит на ряд выше нас. – Может и не достаться сочный кусочек меня.
И слава богу. Так думаю я, но не Романова, по шее и лбу которой, пряча родинки, неожиданно расползаются красные пятна. Ее большие глаза раскрываютсяя шире, вот-вот вылезут из орбит – то ли от ужаса, то ли от шока, то ли от всего вместе. Ей стыдно, она смущена и изо всех сил сжимает доклад пальцами, те аж белеют. Очень Вету напоминает мне – влюбленную ее копию, которую вижу в последнее время. Если этот тип играет чувствами девочки, то это низко.
– Хорошо, хоть не отравлюсь. Проваливай, а?
Я стреляю в Савельева убийственным взглядом, только ему все нипочем. Приложив два пальца к пустой кудрявой голове, он салютует мне и наконец сбегает вприпрыжку вниз. Жаль, не спотыкается о свое непомерно огромное эго.
– Спасибо, – с трудом различаю тихий шепот за спиной.
Я оборачиваюсь, когда Лиза поправляет объемную кофточку цвета тиффани. Не знаю, что за представление сейчас устроил этот придурок: Лиза ни разу не упоминала его имя за пару недель нашего недолгого общения. Но если он ей и правда нравится, то это она зря. Савельев ее недостоин. Пусть роковой красоткой Лизу и нельзя назвать – у нее довольно простые черты лица, нет выделяющихся ямочек или вдовьего пика, но с пухлыми губами и щеками она определенно кажется милой.
– Брось, не за что, – отмахиваюсь я, пряча глаза.
Знаю, что собиралась договориться с Лизой поработать над проектом, но сил улыбаться и изображать, что я в порядке, у меня попросту нет.
– Я бы на твоем месте не обращала внимания на нашего психолога. Говорят, она с мужем разводится. Не принимай близко к сердцу.
Она произносит это с такой улыбкой, как будто ей и правда не все равно, и я… я… Плотину прорывает, и слезы вместе с непрошенными словами лезут наружу.
– Да к-как не принимать, если все р-разрушено?
Следом за две минуты выдаю как на духу все подробности моей грешной жизни, которыми не успела поделиться с ней за две предыдущие недели, потому что считала их слишком личными. О том, как не поступила на бюджет, как совмещаю учебу с работой, какой бардак творится у меня дома и как я скоро вылечу из университета, потому что у меня нет денег оплачивать учебу. Всё – от и до. Все, что говорить не следовало, говорю. Я никогда ни с кем не делилась личным, и когда заканчиваю, то прихожу в ужас. Что я наделала?
– Вау! – Слышу удивление в ее голосе, хотя рассчитывала на отвращение, если не жалость. – Тогда тебе точно нужно участвовать в конкурсе с Даней.
Ее слова сбивают с толку.
– О боже, и ты туда же?
Это значит, она читала чат? И что подумает обо мне? Вдруг она решит, что я общалась с ней, чтобы подобраться к Рафу? Потому что это неправда!
– Да я даже толком не знакома с твоим братом. Кому, как не тебе знать, что у него нет татуировки в мою честь, – выдаю скороговоркой. – Точнее, есть какая-то…
Ага, я успела разглядеть в подсобке.
– Он сделал татуировку в честь своей собаки.
Я моргаю один раз, два, прежде чем меня разбирает смех. Нервный, отрывистый, но звонкий и нужный, чтобы выплеснуть оставшиеся эмоции.
– Это шутка, да?
– Нет! – Лиза тоже смеется. – У него на самом деле была любимая собака. Лили'. Он сделал тату, когда она умерла. – Звучит слишком правдоподобно, чтобы было выдумкой. – Не самый разумный его поступок, но Даня всегда был себе на уме. Он делает, что считает нужным, наплевав на мнение остальных. А насчет конкурса я серьезно.
– Почему? – Не понимаю, при чем тут это. – Я могу вылететь… я в этой ситуации из-за него. Мне должно было достаться место…
– Не обижайся на Даню, он… – перебивает меня Лиза. – У него были причины так поступить, поверь. Ну, подраться и… – говорит и тут же смущается. – Ты, конечно, можешь не верить мне на слово, но просто… честно говорю, Даня не виноват. Хотя виноват, но…