По ее рассказам, она рано выскочила замуж за крутого профессора на кафедре психологии, от которого все были без ума. Он казался ей выгодной партией: статный мужик на двадцать лет старше, богатый на фоне нищих студентов – с двушкой в центре и на машине, а не с проездным на автобус. Да, она была уверена, что сорвала джекпот, так как всю жизнь мечтала сбежать от матери, с которой они плохо ладили. Это в ее стиле – бежать и бояться остаться одной.
С тех пор прошло много лет, но, видимо, мало что изменилось. Живут они в той же хате, которая давно не видела ремонта, профессор-муж ездит на старой тачке и превратился в тыкву: рано облысел и отрастил брюхо, я видел его пару раз около их дома. Лейла втайне от него пьет противозачаточные, и ее вечно палит свекровь, которая живет с ними. Но все это не дает ей права вмешиваться в мою жизнь и гадить Лиле, которая здесь вообще ни при чем.
В аудиторию я залетаю злой как черт. В дверях сталкиваюсь с кем-то из студентов, но шлю его лесом, когда тот пытается качать права. Мне плевать на то, что мы еще не одни. Я с ходу требую от нее ответа:
– Что. Ты. Творишь?
Лейла оборачивается на студентов, провожает их взглядом, выжидает паузу. Ее глаза бегают, но образ держит до победного.
– Что вы себе позволяете, Романов? Смените-ка тон.
Понятно, так просто мы не разберемся. Она готовится к обороне: выпячивает вперед грудь, куда настойчиво намекает взглянуть кулон в виде стрелки вниз, задирает к потолку нос и сильнее распахивает глаза. Она знала, что рано или поздно я приду, и сейчас вижу в ее взгляде удовлетворение. Это была провокация, на которую я повелся. Сбавляю обороты, выдыхаю, приподнимаю брови в ответ, мол, ты серьезно? Влепила тройку девчонке, которая надрывается ради учебы, чтобы поднасрать мне?
– Пожаловалась, да? – Лейла кривит губы, будто ей мерзко об этом говорить. – Твоя пигалица.
– Она не в курсе, что я здесь.
– О, так ты нынче благородный рыцарь в сияющих доспехах? – Она заливисто смеется, и звук, отражаясь от стен, неприятно вибрирует где-то за ребрами.
– Не дури, давай покончим с этим. Ты зашла слишком далеко.
– А ты превратился в послушного щенка, который носится с этой малолеткой! И я еще даже не начинала. У меня, знаешь ли, много знакомых преподавателей в университете…
– Ты вылетишь из него, – говорю жестко. Не собирался опускаться до ее уровня, но разговор принял самый неприятный оборот. – При любом раскладе.
– Наябедничаешь мамочке? Так я тоже могу. Рассказать, как ее муж…
– Тогда твой муж получит подробный отчет о четвергах.
Мне самому противен этот взаимный шантаж, но я не могу уйти и забить. Не тогда, когда дело касается… не меня. Лейла чуть вздрагивает, на мгновение отводит глаза.
– Так вот оно что, – догадываюсь я. – Он уже. Узнал.
Она стискивает зубы:
– Я сама ему сказала, когда его мерзкая мамаша в очередной раз стала обливать меня грязью. Он не верил. Пришлось доказывать. Как хорошо, что я не удалила фотографии твоего члена из скрытых снимков.
– Это какие?
Я ей ничего подобного не присылал, не страдаю такой фигней, а Лейла пожимает плечами:
– Сделала парочку. У тебя в душе.
Ее голос опускается до шепота, которым меня соблазняла. Ей кажется, что я смягчаюсь и ведусь, потому что не нападаю в ответ. Она уверена, судя по плавным движениям, что сумеет и в этот раз меня увлечь. Она мне не противна, но мне ее жаль. Наблюдаю за тем, как Лейла тянется ко мне, заигрывая без слов. Как будто на что-то надеется. Как кладет ладони мне на грудь, а сердце не отзывается. Ему ровно.
Она только касается моих губ, когда я слышу «извините» где-то в дверях. Отталкиваю ее, а Лейла и сама отпрыгивает от меня на метр. В руках у меня остаются ключи из кармана ее джинсов. Это ключи от ящиков. Я сотню раз видел, как она запирает там ответы на тесты и прочие типа важные бумажки. Наивная, ответы давно передают друг другу по наследству – старшие студенты младшим. Мы даже в «Неуча» не забивали их, потому что зачем?
И пока Лейла изображает, что очень занята поиском совести на дне дамской сумки, я сажусь и проверяю один ключ за другим. Их всего-то четыре. Даже не спешу, пусть Лейла все видит. Не выцарапает же она мне глаза, пока ищу доклад Лариной? Хотя кто ее знает.
– Не там ищешь, – звучит злое и холодное за спиной. А когда поворачиваюсь, она достает из сумки и швыряет мне бумаги прямо в лицо. – И я уже сдала табели, оценку твоей подружке не исправлю.
– Мне плевать, как ты организуешь и что соврешь, но ты сделаешь это, – говорю твердо, чтобы понимала: я не шучу. Потом, захватив работу Лили, размашистым шагом направляюсь вон из аудитории, а Лейла не унимается.
– Он меня выгнал! И куда мне теперь идти? – кричит вслед с надрывом в голосе.
– Меня не волнует, – не оборачиваясь, говорю я.
Выхожу в коридор, останавливаюсь у окна, закидываюсь жвачкой, чтобы перебить острое желание закурить. Что-то в прямом смысле гавкает где-то поблизости, но, когда поворачиваю голову, успеваю увидеть только мелькнувший за поворотом силуэт. Да и хрен с ним. Утыкаюсь лбом в холодное стекло – это приятно. А улыбающийся с наклейки на окне Санта-Клаус – нет. И рождественский ангел рядом с ним больше похож на свинью. Кто вообще украшал универ?
Не к месту вспомнив о фильме «Город ангелов» с Кейджем, который смотрел в прошлом году, быстро записываю его в заметки, где скопилась уже приличная доза информации. Такими подробностями я не делился ни с кем, но сейчас отправляю Лариной. Спускаюсь по лестнице, сажусь в машину и проезжаю мимо «Кофе по любви». Лиля сегодня не работает, а то бы зашел к ней. Наверное. Это уже вроде как стало традицией. Но девчонки там нет, поэтому я сильнее выжимаю педаль газа и настойчивее жую сладкую жвачку, чтобы хоть как-то забить цветочный аромат, который мерещится везде. И чертовски раздражает.
Глава 14ОнаИнтимная репутация Романова
Я надела свою самую дорогую одежду. И пусть это ничего не значит, потому что я покупаю шмотки только с большими скидками, и пусть пиджак не сочетается с брюками оттенком синего, но я все равно должна чувствовать себя увереннее, так? На мне свежая, почти не ношенная рубашка, которую я сумела спасти отбеливателем после Веты. У нее даже воротничок не поломан – стоит идеально. На мне новый галстук, с которым выгляжу строже. Я наконец нормально вымыла голову не холодной водой (правда, и не горячей, скорее, чуть теплой со слабым напором). И я официально попросила маму разрешить мне воспользоваться ее красной помадой. Тогда почему даже с любимыми локонами и идеальным контуром губ у меня все равно дрожат коленки, когда я поднимаюсь к концертному залу? Который, к слову, концертным до сих пор никак не привыкну называть после школьных актовых. В концертном, по идее, должен Билан выступать, а не мы с Рафом.
Его я, кстати, замечаю издалека – еще бы, Романов возвышается над всеми на голову. Вижу его и быстро перечисляю про себя его любимые фильмы, список которых он скинул мне вчера вечером. Это чтобы напомнить себе: я готова к интервью. Все пройдет хорошо. Уверена, мы не первые, кто затевает подобную аферу, да? Нервно тихо смеюсь, потому что легче от этой мысли не становится.
– Почему ты в джинсовке? Планировали же нормально одеться!
А вот когда выпускаю пар, ругаясь на Рафа, становится чуточку, но легче.
– И тебе здравствуй, – здоровается он со мной, молча расстегивает куртку и демонстрирует мне белую рубашку.
Он даже побрился. Вместо брюк на нем, правда, темные джинсы, но ладно уж, сойдет. Почти так, как мы договаривались. Раф приподнимает брови, явно ожидая от меня чего-то вроде извинений, вот только не дождется.
– Моя любимая песня? – бросаю ему с вызовом.
Эффект неожиданности, так сказать. Он должен помнить ответы, если я разбужу его посреди ночи. Хотя я, конечно, не собираюсь. Тем более ночью. И все же лучше бы ему знать…
– «Only Hope» Мэнди Мур, – не напрягаясь, отвечает он, а значит, читал то, что я присылала. – Я, кстати, послушал. Сопливая.
Неважно, что он думает. Выдыхаю, потому что у нас есть шанс.
– Чего я боюсь?
– Высоты, – радует меня Раф, только ему я об этом не скажу.
И конечно, это не то чтобы правдивый ответ, потому что мой самый большой страх другого рода. Он скорее о том, что я не справлюсь с трудностями и навсегда останусь сильно ограниченной в ресурсах в тесном шалаше с моей семьей. Но акрофобия звучит красиво и делает меня милой и уязвимой.
– Ты слишком серьезно относишься к конкурсу, мы более чем готовы.
– Ладно, пошли.
Я уже тяну на себя дверную ручку, когда Раф одергивает меня, и приходится сделать шаг назад.
– Эй! – вскрикиваю от неожиданности, и многие из собравшихся, кстати, успевают обратить на нас внимание.
Тут же начинаются улыбки с перешептываниями. Вот, ей-богу, будто сериал смотрят.
– Ну, что такое? – с явным недовольством выдаю я.
– Выдохни.
– Что? – хмурюсь, потому что не понимаю Романова, который смотрит на меня, приподняв брови.
– Выдохни. Ты похожа на ту рыбину.
– Какую рыбину? – начинаю заводиться я.
– Фугу или как ее там. Которая раздувается от опасности.
Черт. Сразу ощупываю свое лицо.
– Я раздулась? Так сильно видно мешки под глазами? Я плохо спала ночью…
Тут же лезу в сумочку за пудреницей, в которой и пудры-то не осталось, но я по-прежнему ношу ее с собой, чтобы использовать как зеркало. А Раф перехватывает мои руки и заставляет посмотреть на себя.
– Я об этом и говорю. Выдыхай. У тебя паника в глазах.
А у тебя чертово голубое море!
– Кстати, ты носишь линзы или как? – сощурившись, спрашиваю его. В прошлый раз он мне не ответил.
– Не ношу.
– Так и думала. – Сдаюсь и обмякаю в его руках.
А он, неожиданно крепко сжав мои плечи, притягивает к себе и… обнимает? Да, он слегка неуклюже похлопывает меня по спине, пока я постепенно расслабляюсь и сердцебиение приходит в обычный ритм. Откуда он знал, что мне нужно именно это? Меня с детства никто не обнимал.