– Зачем? Там же все платят, никто в здравом уме не будет учить этот бре… – Лиза замолкает, когда я приподнимаю бровь. А потом громко смеется: – Ты сумасшедшая! Там двести шрифтов!
– Я выучила сто семьдесят пять, но мне нужно, чтобы меня хорошенько поспрашивали.
– Ладно. – Она поднимает руки, сдаваясь. – Конечно.
– Только если пообещаешь не пугаться! У нас не хоромы. Если честно, у нас в целом довольно убогая квартира и дом. А еще у меня две противные сестры-двойняшки, – тараторю я. – Одна очень громкая и особенно бесячая. Другая совсем неприветливая, сидит у себя в комнате, а когда выходит, то слоняется по дому с таким лицом, будто кто-то умер. И племянник… ну ему чуть больше года, конечно, он крикливый и противный. И слюнявый: у него режутся зубы. А у мамы сегодня родительское собрание, она в школе работает и будет поздно, но тебе придется иметь в виду, что она тоже своеобразная…
– Не переживай! – заявляет Лиза, останавливая мой бесконечный монолог. Подталкивает в кабинет, потому что в конце коридора показывается преподаватель. А когда мы становимся за соседние мольберты, шепчет мне: – Я буду рада познакомиться с твоей семьей. Они не могут быть плохими, потому что ты хорошая.
Не уверена, что ее логика верна, но ладно уж. Надеюсь, я не совершаю ошибку.
Глава 17ОнаЦеловаться на камеру
– Вас всех специально в честь цветов назвали? – Лиза ослепляет улыбкой Лёву, которого катает на коленях. Она везет парня в лес за орехами и вот-вот уронит в ямку под его бурные аплодисменты пухлыми ладошками. – Красиво так: Лилия, Роза, Маргарита… а Вета?
– Виолетта, – поясняю я. – Виола – это…
– Фиалка, точно!
Лёва копирует выражение Лизиного лица, открывает рот и следом, пуская слюнявые пузыри, заливается восторженным смехом, когда в комнату забегает вечно спешащая Роза. Она в считаные минуты собирает бандита и, расцеловав Лизу в обе щеки, прощается «до новых встреч». Мало́й устраивает душераздирающую, достойную «Оскара» сцену расставания с новой любимой подружкой. И пока мы все танцуем ритуальные танцы, чтобы его усмирить, на крики прибегает мама в фартуке и даже Рита высовывает из комнаты нос.
– Лиза, ты пойдешь в ванную? – проходя мимо со свежим полотенцем в руках, спрашивает Вета милым, заискивающим тоном, которым обычно просит отпустить ее на очередную тусовку, прежде чем получит отказ и начнет орать во все горло.
– Иди первая, я Лилю подожду, – отвечает Романова и, гримасничая, машет Лёве, который забывает про слезы, как только она показывает ему язык.
Что ж, Лиза очаровала всю мою семью. Кто бы сомневался, что ей это удастся. Но какое же я испытываю облегчение оттого, что сама Лиза не бежит из нашего сумасшедшего дома сломя голову. С девочками они сошлись на теме «Поттера», каких-то модных сериалов и подшучиваний надо мной. Лизе, кстати, очень понравилось, что дома меня иногда зовут Лялей, но я угрожала ей физической расправой, если она вспомнит об этом в универе. Розу Лиза просто выслушала: у нас это не сильно практикуется, особенно тяжело с ее последними псевдопсихологическими закидонами о личностном росте, поэтому Романова автоматом попала к сестре в любимчики. Лёва… тот с первого взгляда влюбился в Лизу и ее длинные пышные волосы, которые мял, дергал, жевал и все в таком духе. И даже Дукалис удостоил ее вниманием, хорошенько обнюхав.
– Я жду вас всех на кухне, – проводив Розу с мелким и снимая испачканный мукой фартук, говорит мама.
У нее даже щека в муке, и мне немного неловко. Уверена, в идеальном семействе Романовых вряд ли практикуют свежеиспеченные пирожки и слойки с утра пораньше.
– Там мама предлагает позавтракать, – говорю тихо, чтобы у нас была возможность сбежать.
– Да, конечно. Мне вообще-то обещали фирменную шарлотку.
Лиза соглашается из вежливости? Не может же она быть таким добрым и светлым человеком? Таких не существует.
– Вам чай или кофе? – кричит мама с кухни.
– Зеленый чай! – вопит из ванной комнаты Вета.
– Не тебя спрашивают! – отвечаю ей.
Лиза улыбается и громко просит кофе.
– У нас только растворимый, – шепчу я, чтобы ей потом не пришлось отказываться.
– И ладно, все лучше, чем та мерзкая жижа из кофемашины в нашей столовой. Не знаю, как Тима ее пьет. – Теперь при каждом упоминании его имени она ловит мой взгляд и краснеет.
Спустя полчаса, запрыгнув в привычную блузку с кардиганом и простые брюки, я надеваю теплую куртку под цвет помады, которой сегодня не накрасила губы, и мы убегаем на пары. В дверях встречаем папу: он только вернулся со смены. Я быстро знакомлю его с Лизой, целую в щеку и, обувшись, протискиваюсь мимо на выход. Он что-то без остановки рассказывает нам вслед про капремонт дома, какой-то субботник, но я все еще на стрессе и обещаю в обязательном порядке выслушать его вечером.
– У тебя замечательная семья, – выйдя на улицу и на ходу доедая мамины яблочные слойки, говорит Лиза.
Я оглядываюсь на строительные леса и защитную фасадную сетку, которой, оказывается, обтянуты по периметру все три дома на нашей улице – что-то новенькое, об этом говорил папа? А потом тихо угукаю и киваю. С трудом могу поверить, что ей и правда так уж понравилось ночевать у нас на скрипучем и не очень-то рассчитанном на двоих диване с продавленным посередине за долгие годы службы матрасом. Когда постоянно кто-то ходил мимо даже ночью, а через щели в окнах, десятки раз заклеенные скотчем, были слышны завывания ветра.
– Уверена, как и ваша, – отвечаю сдержанно.
– Ага, как же, – усмехается она, еще не прожевав.
– Ну, у всех свои тараканы…
– Тогда у нас дома мадагаскарские.
Кажется, ей самой заходит собственная шутка. Она смеется с набитым ртом, пока доедает булку. А после выкидывает целлофановый пакет, в который та была завернута, в импровизированную мусорку по дороге – просто сгруженные в большую кучу коробки, до которых никак не доедет «Чистый город». Не знаю, продолжит ли она…
– Отец первый, кто начал дразнить меня, когда я поправилась. Он звал меня пончиком, пухликом, коровкой и вроде бы в шутку всегда говорил что-то типа «кто, если не я, скажет тебе правду». Мама не выгнала Савельева после… ну, ты поняла, хотя я об этом тайно мечтала. Она отдала ему твое бюджетное место, потому что хотела замять скандал, который бы плохо сказался на ее репутации. Еще у меня есть брат…
– Данил – хороший брат, – почему-то заступаюсь за него.
Лиза вроде бы удивленно смотрит на меня, не пытаясь скрыть улыбку, а я тут же впериваю взгляд в мерзлую землю, чувствуя, как от холода покалывает горящие щеки.
– Да, хороший, – к счастью, не пытается спорить со мной, так как я уже жалею, что ляпнула это. – Но ты знаешь его! С ним особо не посекретничаешь. Он всегда был себе на уме. Хотя никогда не отказывал мне ни в чем. Даже если это нарушало его планы, он рычал на меня, но вез на другой конец города по пробкам. И все же я никогда не ощущала ничего похожего на то, что видела у вас дома.
– Это что же?
– Как будто вы все заодно против целого мира.
И я тут же хочу возразить Лизе. Рассказать, что на самом деле мы живем в вечном бардаке и бедламе. То с текущими трубами, то со сломанным унитазом, в котором нельзя смывать за собой. Каждый день ругаемся по мелочам, срывая голоса. Что не такие уж мы и дружные, как могло показаться, но… почему-то молчу. И улыбаюсь. Меня даже гордость берет. Я сильнее выпрямляю спину и вскидываю выше подбородок. Капюшон теплой куртки тотчас слетает с головы, но я натягиваю его обратно. Смеюсь, подхватываю Лизу под руку и тащу быстрее вперед, как обычно она меня, не переставая думать о ее словах.
Потому что, возможно… возможно, оно и так. Потому что в самые трудные минуты, сколько себя помню, мы всегда забывали о ссорах и гордости. Вете шили платье на выпускной девятого класса, потому что за те деньги, что имелись, она не смогла подобрать ничего, достойного ее королевской задницы. За Риту две недели подряд решали домашку и писали сочинения, потому что из-за большого количества пропусков по болезни ее не хотели переводить в десятый класс. Обзванивали и консультировали несколько дней участников марафона похудения, который запустила Роза перед тем, как попасть с Лёвой и жесткой инфекцией в больницу. Мне, наверное, тоже много помогали, просто я запоминаю плохо. По крайней мере Вета с Ритой точно как-то два часа подряд держали лампы под определенным углом, чтобы я как можно более достоверно сумела изобразить тени на эскизе. А мама, кстати, на днях купила мне ту самую красную помаду и вручила с улыбкой. Еще бы сухой шампунь обновили, но это я уже раскатала губу.
В университет мы обе приходим в отличном настроении. Его не портят даже очередные сообщения в чате, где теперь восхищаются Савельевым с Коброй так же, как еще буквально вчера восхищались мной и Рафом. Плевать. Я готова покорять новые вершины, верю в себя и бла-бла-бла. Лиза идет сдавать шрифты в первых рядах и даже делает вид, что волнуется. Я ей отчасти благодарна, потому что знаю, как давно она проплатила зачет, а все равно повторяла со мной вчера на равных. Я сажусь на подоконник перечитать о последних двадцати шрифтах. Доучивала их уже за полночь, и они сильно путаются у меня в голове, так как почти одинаковые и отличаются друг от друга лишь засечками на некоторых буквах. На короткий миг мне становится страшно и кажется, что я ничего не помню. Мысленно соглашаюсь с Лизой, что подобный опрос мог придумать только наш маразматик в пьяном угаре. Через силу просматриваю нужные страницы краткого конспекта, который написала сама, но стараюсь верить, что, как только сяду перед преподавателем и вытяну билет, успокоюсь и все отвечу: чертоги разума – это тема.
И все же, если многие студенты платят за зачет, держат их взаперти непозволительно долго, будто они и правда там что-то сдают. Я убираю тетрадь в сумку и пытаюсь отвлечься. Лезу в телефон, а пальцы живут собственной жизнью, когда включают наше видео с Рафом. То, где мы целуемся. Я посмотрела его вчера, запершись в туалете. Не удержалась. Трижды. С тех пор видела еще раз, это уже пятый. И мне кажется странным подглядывать за нами, но я выгляжу такой… не знаю, довольной? Знаю, что хочется смотреть его снова и снова, как любимый момент в сериале, который ты ждал три сезона, и теперь не можешь поверить собственному счастью, увидев его.