– Ларина! – Я подпрыгиваю, дыхание и пульс сбиваются. Блокирую телефон и во все глаза смотрю на Лизу, которая довольно размахивает зачеткой. – Твоя очередь. Ни пуха ни пера!
Она со смачным звуком целует меня в щеку, а потом добавляет тише, чтобы я сообщила ей, как пройдет мое не-свидание с Даней. И я очень стараюсь не изобразить на лице страдание, потому что она шутит об этом, наверное, десятый раз за день. Вздохнув, прощаюсь с ней и шагаю за дверь.
А в аудитории тихо, скучно и пахнет алкоголем, несмотря на открытое в мороз окно. У бывшего шрифтовика Уткина, Петра Андреевича (я специально проверила на сайте университета, потому что никто не зовет его по имени), привычно усталый вид. Усталый и безразличный не только к нашим судьбам, но и ко всему происходящему в принципе. Его по жизни волнует лишь содержимое его кружки и термоса, где замешан ирландский кофе.
– Тяните билет, – говорит, даже не глядя на меня.
Я беру тот, что по центру, – мне обычно с ними везет. Быстро пробегаю глазами и глубоко вздыхаю, чтобы побороть панику. Передо мной три фразы, написанные разными шрифтами, и на одну секунду я начинаю сомневаться, Bodoni это или Bodoni New, но стоп! Все будет хорошо. Я все знаю, я справлюсь. Мысленно вспоминаю, на каких страницах читала о шрифтах Futura и Comic Sans, которые тоже фигурируют в билете.
– Я готова ответить, – шагаю к профессорскому столу.
– По очереди, – кивает Петр Андреевич в сторону таких же скучающих ребят, которые, соблюдая формальности, ждут записи в зачетку и даже не делают вид, что что-то повторяют.
– Пусть Ларина отвечает, если хочет, – подает голос Рома, и я ему безгранично благодарна.
Петр Андреевич поднимает на меня чуть стеклянный взгляд, будто наконец замечает. Осматривает с головы до ног и кивает лишь после затяжной паузы.
– Ну, пусть отвечает. Если желает.
– Желаю.
Я немедля сажусь напротив, игнорируя неприятный запах перегара, которого, может, и нет, но я очень четко его представляю. Просто сижу на достаточном расстоянии, чтобы его не ощущать, и имею довольно бурную фантазию, чтобы представить из-за внешнего вида преподавателя: отросшая неровная щетина, глубокая морщина между бровей из-за того, что он вечно хмурится, жирные волосы и перхоть на неглаженом пиджаке. А он и не старый совсем. Довольно подтянутый. И если его отмыть, причесать и побрить… очень даже ничего был бы: высокий, брюнет, остроумный и забавный, когда не хандрит, пусть это и редко бывает. Мне отчасти становится его жаль, потому как он явно из тех персон, что несут обиду сквозь года, вместо того чтобы отпустить и жить спокойно дальше. Там же явно личные счеты с Уткиным, которого он, судя по количеству вылитых помоев, не может забыть. Но зачем гробить из-за него свою жизнь?
– Зачетку кладите, – командует Петр Андреевич.
А когда пролистывает ее и не находит там взятки, наконец оживает. Приподнимает брови, смотрит поверх нее на меня.
– Могу я начинать? – спрашиваю в ответ на его вопросительный взгляд.
– Уверены?
– Более чем.
– Ну, дерзайте. – Он скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула.
– О'кей. Шрифт Bodoni. С засечками. Разработал Джамбаттиста Бодони. Италия, 1778 год, – чеканю я, как машина. – Был нанят официальным наборщиком текстов для герцогов… ему предложили работу за печатным станком в Парме… называли дизайнером королей и королем дизайнеров… Примеры можно увидеть на обложке журнала Vogue и логотипе Nirvana. Шрифт Comic Sans. Гуманистический гротеск. Разработал Винсент Коннаре под влиянием комиксов о «Бэтмене» и «Хранителях». Выпущен компанией «Майкрософт» в 1994 году… Шрифт Futura…
– Примеры использования.
Петр Андреевич беспощадно перебивает меня, когда оттарабаниваю почти весь заученный текст, и я на миг сбиваюсь. Крепче сжимаю пальцы под столом, беру себя в руки и продолжаю. Так, это несложно.
– Постеры к фильмам «Гравитация», «Интерстеллар».
– Какие режиссеры чаще всего используют его?
А вот это уже сложнее.
– Это из дополнительной информации, но я помню Стэнли Кубрика, – щурюсь на преподавателя в ответ, потому что он явно докапывается.
– Когда был создан кириллический вариант шрифта?
Ну, теперь вопрос уже точно далеко за пределами основного материала, который мы должны были готовить. Но я читала об этом в «Википедии».
– К Олимпийским играм восьмидесятого года.
– Летним, зимним?
– Что?
Он издевается надо мной.
– Просто ищу границы вашим знаниям, – усмехается, но как-то по-доброму, а за спиной раздается гул. Это Кузнецов так поддерживает меня. – Так что?
– Летним, – отвечаю я.
– Вы уверены? – Явно берет меня на спор.
Я не уверена, но говорю «да».
– Вы их все, что ли, выучили? – Мне кажется, он и сам удивлен.
– Типа того, – улыбаюсь как могу широко, даже щеки болят.
Петр Андреевич некоторое время смотрит на меня, будто не веря тому, что услышал. А когда я думаю о том, что, возможно, он сам их все не знает, открывает мою зачетку и делает в ней запись.
– Иди уже с глаз моих, – прогоняет меня под громогласные аплодисменты, во главе которых присвистывающий Рома.
Иногда он прелесть и уж точно лучше нынешнего мужика собачницы. Глупая она.
Через десять минут после моего звонка Раф, как я подписала его в телефоне, пишет мне, что ждет у главного входа. И я не бегу, а скорее лечу к нему, потому что в последнее время в моей жизни все идет так чертовски хорошо. Я, конечно же, не расслабляюсь и постоянно жду подвоха. Но пока тот не объявился, собираюсь насладиться каждой минутой! И видом Рафа, стоящего перед крыльцом в модных темных солнцезащитных очках и дутой черной жилетке поверх темно-синего свитера.
А он и правда хорош. Даже в простых джинсах. Признание этого факта сродни удару молнии – внезапное и в какой-то степени болезненное. Потому что это замечаю не одна я. Все девочки, которые спускаются впереди и за мной, засматриваются на Романова, шепчутся, обсуждают его. Он же находит взглядом меня, потому что знает: по времени я должна как раз выйти. Пусть это все и уговор, но мне льстит.
– Карета подана, – с серьезным выражением лица, но явной усмешкой в голосе в своей манере здоровается со мной он.
А я, недолго думая, сбегаю по лестнице и, в один прыжок достав до Рафа, повисаю на нем. Еще и смеюсь во весь голос. Так, чтобы все видели и слышали. Все, кто засматривался, шептался и обсуждал. И чтобы они поменьше говорили о Савельеве и Кобре. Я не намерена сдавать им ни войну, ни даже битву. Да, все дело в них.
– Я знаю, что мы будем делать на финальном конкурсе! Я придумала нам номер! – хохочу, не узнавая ни себя, ни свой радостный голос.
– Да? – Раф по-прежнему невозмутим, хотя держит меня за талию, и я не понимаю, как ему это удается.
Тянусь к его уху и, почти касаясь губами сережки, говорю так, будто это самый большой секрет на всем белом свете:
– Ты будешь спрашивать меня у всех на глазах про шрифты, а я – отгадывать их, – хихикаю, крепче сжимая его плечи, чтобы удержаться на носочках. – Это почти смертельный номер, и его точно никто не повторит! Потому что вообще никто, кроме меня, не выучил их!
И почему мне так чертовски смешно?
– Хорошо, – соглашается он как будто серьезно. Но смотрит на меня все равно с легкой улыбкой, пока на нас глазеют все вокруг. – Голодная?
И, прежде чем я успеваю ответить, живот отзывается громким стоном.
– Нервничала перед экзаменом, кусок в горло не лез, – смущенно оправдываюсь я.
На самом деле Лиза начала рассказывать моей маме про брата Даню, который весь такой хороший из себя, и я сбежала, чтобы меня в это не впутали. Пирожок не доела.
– Тогда поехали. – Раф открывает для меня переднюю дверь. – По дороге возьмем еду и кофе.
– Все что угодно, кроме кофе, – садясь в машину, говорю я.
– К слову пришлось. – Он довольно кивает. – Обычно вокруг меня одни кофеманы.
И мы едем куда-то около часа. По трассе. В неизвестном направлении. Точнее, сворачиваем по указателям на Краснодар, но до него почти четыре часа пути, думаю, Раф бы предупредил, если бы решил увезти меня в другой город. Останавливаемся в симпатичном придорожном кафе, которое хвастается рекламой пиццы на тонком тесте по секретному итальянскому рецепту. Не уверена, что в Италии знают что-то об этом, но пицца с двойным сыром, ветчиной и грибами оказывается и правда очень ничего.
«А эта, кстати, и шрифты сдала, и итоговую оценку по эргономике ей вдруг волшебным образом исправили…» – читаю новые сообщения о себе, осторожно потягивая горячий чай.
«Я же говорила, найдется ее несуществующая работа, ахаха», – влезает кто-то из знатоков.
«О да, все мы знаем, что сдать шрифты много ума не надо!»
Мне хочется возмутиться в ответ, потому что я все выучила сама! И работу сдавала! Но кому я что докажу? Вот именно. Поэтому прикрываю на мгновение глаза, чтобы выдохнуть, и, заблокировав, откладываю телефон в сторону экраном вниз. Надо меньше читать этот бред.
– М-м, малиновый чай безумно вкусный!
Это, кстати, первая фраза, которую я произношу в поездке вслух. До нее только кивала и соглашалась, и сейчас понимаю, что имела в виду Лиза, говоря о Даниле. Он хороший, но… сложный, да. И тяжелый. Непонятный. Неразговорчивый. Отрешенный, часто угрюмый и самый странный популярный парень, которого я когда-либо встречала. Иногда тяжело поверить в то, что он умеет улыбаться.
– Тебе какую пасту взять?
А потом он говорит что-нибудь милое, и ты забываешь обо всех «но». Потому что он заботливый, не жадный, внимательный… Он ведь не обязан кормить меня на убой. Не обязан вести куда-то, чтобы снять видео для конкурса. Не обязан вообще участвовать в этом конкурсе, если уж на то пошло. Уверена, при желании он сумел бы отказать матери, пусть она и декан. Данил слишком своенравный и не похож на того, кого можно заставить. Так что же им движет?
– Лиль?
Язык так и чешется спросить, зачем ходил в кафе за кофе, если не пьет его.