И, конечно же, новость, что я привела парня на ночь, становится громкой сенсацией в нашем небольшом дворе на три дома. Девочки ПО СЕКРЕТУ рассказывают Розе и соседкам, что тут у нас произошло, и по невидимым переплетенным проводам слухи разносятся из квартиры в квартиру. Пока не замыкают круг, когда мне прилетает сообщение от дочери Артемьевых, с которой я особо не общалась после школы, о том, правда ли это. Я игнорирую его, блокирую экран и просто надеюсь, что эти разговоры не дойдут до мамы, а то она же примчит первым поездом обратно!
Накинув фартук, чтобы не испачкать маслом пижаму, я, безуспешно и уже раздражаясь, пытаюсь оправдаться перед папой рассказами про Тима, друга Данила. Без подробностей, но объясняю, что тому негде было разместить приехавших в гости родителей, а Раф, то есть Данил, сделал широкий жест, уступив им свою комнату.
– И занял твою? – Папа благородными мотивами Романова не удовлетворен. – Шел бы на вокзал ночевать. Ишь ты, рожа добродетельная нашлась тут.
Как раз она самая, еще и умытая, появляется на кухне. Слава богу, одевшись.
– Извини моего папу. Он работал в полиции, а там свои понятия о вежливости, – говорю ему, а сама смотрю на его левый бок, теперь прикрытый футболкой, где должен быть шрам, о котором он говорил. Я не успела разглядеть, но знание этой детали сильно повышает мне настроение.
Возможно, поэтому меня не раздражает Вета, которая следом за Данилом вползает на кухню в поисках кофе. И Рита, которая, как шпион, пытается слиться со стенкой, замерев в углу. Слегка многолюдно для помещения три на три, где еще стоит стол, плита и холодильник, но нам не привыкать. Вета нагло усаживается на подоконник, а Рита опирается костлявым бедром на столешницу. И после все наблюдают, с каким аппетитом мой фиктивный парень и гроза университета Данил Романов уминает яичницу с простой докторской колбасой вместо ресторанного бекона.
– Нагулял аппетит, смотрю?
Папа наклоняется вперед, вперившись ментовским взглядом в Данила, как в преступника, пытается давить на него.
– Фкусна офень, – с набитым ртом отвечает тот.
Папа опускает голову ниже и говорит пугающе серьезным тоном:
– Ты жуй-жуй, да не подавись. Знаешь, я ведь, когда работал еще, такие висяки раскрывал. И кражи в особо крупных размерах, и мелочевку всякую. Да-а. В пятьдесят седьмом доме у друга моего, участкового, машину из-под носа прямо увели. А у нас у деда – помер, царство ему небесное, когда Дукалис его облюбовал, – колесо с «газели» скрутили. Такую мы облаву устроили! Я лично хулиганье в ментовку за шкварник оттащил, хотя надежды отыскать их не было почти никакой. А сколько я богатеньких буратино пересажал, которые воду мутили…
– Это вы к чему?
– Папа очень тонко намекает, что из-под земли достанет тебя, если ты нашу Ляльку обидишь, – громко и невоспитанно отпивая кофе из любимой кружки с наполовину стершейся надписью «Я – королева», выдает Вета.
– Да я и не собирался как-то.
– Даня, ты прелесть! – улыбается она ему так широко, что щеки вот-вот треснут, и посылает всем нам воздушный поцелуй. – Чао-какао, не скучайте!
– Так, ладно, расселся, фраер, – почти сразу подхватывает папа и, подгоняя, уводит за собой Романова, который доедает завтрак уже на ходу, а мне приятно, что никак не оторвется. – Поможешь нам с мужиками сарай во дворе разобрать. Хотим снести его, а там хлама натащили…
Данил оборачивается, и я одним взглядом и сложенными домиком бровями пытаюсь извиниться и сказать, чтобы не переживал: папа у нас только на словах злодей, а так самый справедливый человек во всем мире.
– Я, кстати, поправил контакт на твоей плойке. – Раф подмигивает мне, чтобы вроде как и не думала переживать. – Вета сказала, плохо работала.
Киваю, потеряв дар речи от неожиданной заботы, и наблюдаю, как Данил уходит, все равно беспокоясь за него.
– Это несправедливо, что тебе можно водить парней, а мне нет! – возмущается Вета, затягивая волосы в высокий хвост, когда я, помыв за всеми посуду, возвращаюсь к себе в комнату – проходной двор, чтобы собрать диван.
– Если ты приведешь сюда Пашу, я тебе твои патлы отрежу.
Удивляюсь, когда слышу непривычно агрессивный тон Риты, взявшейся из ниоткуда. Ничего не пойму.
– Пашу? Это того, который твой парень? – спрашиваю Риту.
– Ее бывший парень! – поправляет Вета, ткнув указательным пальцем вверх, и тут же пропадает в облаке лака для волос, от которого можно задохнуться. – Она сама его бросила.
– А она пытается его теперь охмурить, – злится Рита. – И у меня от этого мигрени.
– Вы о том самом Паше? – растерянно спрашиваю я. Это из-за него ссорятся девочки? Из-за грубоватого, коротко стриженного парня, в котором нет ничего особенного, кроме любви к рэпу и… ну, я всегда считала, что к Рите.
Они с ней, кажется, еще на один горшок ходили – так долго знакомы. И хотя с первого взгляда могли показаться довольно странной парой, точно подходили друг другу: Рита с ним становилась смелее и сильнее, а его резкие черты характера обтесывала, как камень в море. И несмотря на то, что ему всегда легче было пустить в ход кулаки, чем мирно решить вопрос, я радовалась, что сестру есть кому защитить, поддержать (а иногда втянуть в неприятности, но куда без этого). И, конечно, держать за руку, чтобы ту на прогулке ветром не сдуло.
– Ага, он, между прочим, раскачался. Такой секси стал. И волосы чуть отросли, больше гопника не напоминает, – болтает без умолку Вета.
– Он и не напоминал, – уже закипает, судя по голосу, Рита.
Давно ее такой не видела. Переживаю, потому что Вета ссору за порогом уже забудет, а у Риты потом голова три дня будет болеть.
– И ты дура, если думаешь, что он поведется на тебя, просто потому, что мы похожи.
Вета улыбается, разводит руками, демонстрируя свой наряд в облипку – джинсы и белую рубашку в моем стиле, только размера на три меньше, чем ей нужен, грудь вот-вот вывалится из выреза, и виднеется кружевное белье.
– Я же улучшенная версия тебя, как он устоит? И, кстати, мы играем в одном номере на школьном новогоднем концерте. Ты же всегда отказывалась принимать участие. Он читает рэп, а я пою припев. Классно, да?
Рита бросается вперед, я еле успеваю встать между ними.
– Брейк, девочки! Вета, блин!
– Что? – недоумевает та, вылупив на меня глаза. – Она с ним рассталась. Он ей не принадлежит. А у нас с ним единение душ, между прочим!
Рита пытается меня оттолкнуть, а я пихаю Вету, чтобы проваливала.
– Я тебе сейчас такой душ устрою! А как же сестринский кодекс?
Я думала, у нас такое недопустимо. Потому что для меня… для меня – точно нет.
– Рита русским языком сказала Паше, что он ей не нужен, а мне – что они больше никогда не будут встречаться. И не ори на меня, иначе сама себе маникюр будешь делать!
Прекрасно. Шантаж и провокации – обычный день в семействе Лариных. Вета сбегает, не попрощавшись и прихватив сумочку, которой хочется треснуть ей по башке, а я смотрю на Риту, которую сейчас по-особенному жалко, и точно знаю, что она меня за эту самую жалость ненавидит.
– Не хочешь вмешаться? – спрашиваю ее. – Думаю, если ты ей все нормально объяснишь, Вета поймет. Не такая она дура, какой хочет казаться.
Рита безразлично пожимает плечами, но я чувствую фальшь в каждом рваном, нервном движении.
– Она права. Я сказала, что мы расстались навсегда. И если Паша не дурак, то он не поведется на нее, а если клюнет… – Она кривит губы, отчего кажется еще младше своего возраста, и ее хочется обнять. – Если клюнет, значит, я правильно поступила, когда бросила его.
– Но что случилось? Вы же так давно встречались… – В голове не укладывается. – Почему вдруг разбежались?
– Потому что так будет лучше, – железным тоном, не принимающим возражений, произносит она.
Рита в этот момент пугает меня, потому что слишком серьезна. Потому что чаще всего мои младшие сумасшедшие сестры ведут себя глупо и наивно.
– Рит.
– У меня болит голова, пойду к себе.
– Может, поешь? – кричу вслед, потому что вид у нее болезненный.
– Меня тошнит, не буду, – бросает безразлично, прежде чем громко хлопнуть дверью.
Ладно, нужно будет постараться разобраться с ними позже, а сейчас на повестке дня опасный альянс моего папы и Романова. Поэтому я бегу за теплой одеждой и в первую очередь за легинсами с начесом. Потом запираюсь в ванной, чтобы быстро переодеться. На макияж времени нет, и ладно уже: на субботнике все равно засмеют, если заметят, а Данил видел меня такой сегодня утром. Почти готовая, собирая волосы в косичку сзади, спешу в родительскую спальню, откуда доносятся голоса. Папа уже вырядил Данила в свои залатанные треники и излагает план действий на сегодня, который звучит так масштабно, что даже пугает. Он делает это точно специально, чтобы проверить и посмотреть, сбежит Романов или нет. И мне очень страшно, но Данил, вроде бы внимательно слушая папу, улыбается мне, как будто и нет здесь никого, кроме нас. И я чувствую эту связь. Невидимую нить, протянувшуюся от него ко мне. Которая нас соединяет. И по которой он без конца посылает сигналы: все будет хорошо, все будет хорошо. И когда мы стали говорить с Данилом без слов?
Что ж, пусть я и хотела в отсутствие мамы технично слиться с уборки, чтобы позаниматься, ради Данила пожертвую временем. Все равно свободна: в преддверии окончания семестра пар у нас нет, бо́льшая часть зачетов сдана, в кафе у меня сегодня выходной, так что сама судьба распорядилась провести эту субботу… на субботнике. Пусть это, пожалуй, и довольно глупая затея – проводить субботник, когда на термометре не выше нуля, но папа и его друзья были неумолимы, заявив, что сейчас самое время спасать дома, в которых мы живем. Когда нам помогает сам Бог, – иначе они не могут объяснить, почему вдруг был инициирован капитальный ремонт, которого мы безуспешно ждали столько лет.
Намотав в три слоя шарф вокруг шеи, натянув шапку на уши, перчатки до локтей и закутавшись в старый мамин пуховик едва ли не до пят, крашу с девочками давным-давно облупившийся забор по периметру двора. Еще одна не лучшая идея, потому что, судя по этикетке на банке с краской, лучше пользоваться ею при плюсовой температуре. Но меня все дружно уверили, что в инструкциях пишут ерунду, мол, у бабы Вали на даче с прошлой зимы ничего не потрескалось и не слезло. Я решаю не спорить, правда, процесс идет медленно. Потому что я украдкой то и дело наблюдаю за Данилом, который в старой папиной дутой куртке с молчаливой покорностью и без каких-либо возражений, накинув капюшон на голову, таскает тяжести, чтобы разобрать завалы никому не нужного барахла: его много лет складировали в сарае.