– Лиза поела и сразу добрая стала, может, и тебе стоит? – вроде подкалывает Тим, хотя по лицу, как у него сейчас, и не разберешь, смеется он надо мной или говорит серьезно. – Она реально злее, когда на своих диетах сидит. Хотя они ей и не нужны, но я… она…
Тим начинает заикаться, как только речь заходит о моей сестре. Я никогда не придавал значения. Казалось, он рядом со всеми девушками такой. Я еще гадал, как он с этой Таней умудрился замутить, но там, видимо, общие корни, детство, соседние участки с картошкой.
– А как у вас с Лизой?
Теперь это очевидно – то, что он на нее запал.
– Ну, мы… Я ничего…
– Брось, у тебя все на лбу написано, – смеюсь, потому что смущается, как пятилетка. Еще и трясется, будто собираюсь добавить ему промеж глаз.
– Да по тебе тоже заметно, бро.
И я угорел бы с его этих «друг», «брат» всегда не к месту, если бы не подвис на смысле слов. Только, если все понятно и очевидно, почему Лиля так странно себя ведет?
– Знаешь же, что будет, если обидишь Лизу? – перевожу стрелки, чтобы не закапываться глубже.
Не люблю, когда Тим такой сообразительный и смекающий. Его область знаний – это компьютеры и алгоритмы, вот пусть там дальше и рулит.
– Да я лучше сдохну!
Как экспрессивно. Улыбаюсь ему, потому что верю – он искренен в этом порыве. С большей вероятностью Лиза сама его грохнет, если Тим накосячит. Но мне же нужно было отыграть роль старшего брата.
– Не пори чушь, – смеюсь я.
Тим мычит в ответ, запрокинув голову. Долго молчит, пытаясь совладать с эмоциями, чтобы не заржать, – он говорил, ему больно очень. А я уже никуда не спешу, по-прежнему напряжен из-за Лили. Потому что все, что касается нее, постоянно идет через задницу, как бы сильно я ни старался. Уже боюсь лишний раз дышать, чтобы не испортить еще что-нибудь.
– Я ее, наверное, с первого взгляда люблю, – говорит Тим каким-то не своим голосом.
По-моему, он и сам в шоке от собственных слов. Смотрит куда-то сквозь меня, а я хорошо понимаю его состояние. Я примерно то же самое недавно осознал, и это привело меня в не меньший ступор. Пришлось принять факт, что пусть я и не влюбился в Лилю Ларину с первого взгляда, но думать с тех самых пор, как встретил ее за стойкой в кофейне, ни о ком другом больше не могу.
Хотелось бы мне списать все на любовное зелье или какую-нибудь подобную чушь, но я вообще никогда не пил раф, который брал для Лейлы. Не люблю привкус кофе, он забивает рецепторы на несколько часов. Глотнул в первый раз, когда пролил на себя. Ну, точнее, как глотнул… попытался, а заинтересовала Лиля меня гораздо раньше. Я и зашел в ту кофейню в начале учебного года потому, что увидел через витрину, как девочка-ангел с психом швыряется тряпками и бумажными стаканчиками. Утыкается лбом в барную стойку. А потом заходит клиент, и она, быстро убрав все, как ни в чем не бывало обслуживает его с самой искренней улыбкой, какую только встречал.
Красивые светлые волосы, затянутые в хвост, лицо сердечком, яркие губы… Лиля, чье имя я запомнил, едва взглянув на бейджик, была похожа на ангела и порочную стерву одновременно. И непонятно было, перед тобой Дева Мария во плоти или исчадие ада в наивном обличии. Ее глаза горели, она ощущалась как глоток воздуха с первого взгляда – вот что это было. Второй раз я зашел в кафе под предлогом, что опаздывал к Лейле и мне не с руки было ехать куда-то еще. На третий понял, что это уже вошло в привычку, и больше не отрицал.
Я приходил к Лилии Лариной за стабильностью, пока меня по жизни трясло, как в зоне чертовой турбулентности. Мне нравилось наблюдать исподтишка за ее отточенными до автоматизма движениями, когда она делала кофе, морщила миниатюрный носик, а потом выдавала мне стакан с белозубой приветливой улыбкой. Всегда. Что бы ни происходило вокруг. Казалось, даже если ад замерзнет и земля разверзнется, она не изменит себе и так же улыбнется, протягивая раф. На это было слишком легко подсесть. И я приходил за дозой каждый четверг.
Нет, я убедил себя, что мне нравится кафе, интерьер, что место рядом с универом и я просто экономлю время. Но затем Лиля решала переделать напиток, потому что сливки недостаточно взбились и он отличается от ее идеального стандарта ванильного рафа, а я подсаживался еще больше. Рядом с ней возникало странное и необъяснимое желание защитить ее, отгородить от дерьма вокруг. Может, поэтому я слишком остро отреагировал, когда мама приплела ее в истории с Лизой и Савельевым. Получилось, что из-за того, что я защитил сестру, а мама бездействовала, Лиля могла остаться ни с чем. И я был чертовски зол.
Хотел бы я, чтобы мне было плевать, но мне не было. Хотел бы перестать думать о том, что из-за меня она все потеряет, но не мог. Тогда в кафе я пришел извиниться, облегчить душу. Так я думал – что это тупое чувство вины, которое разъедает изнутри. Но она уделала меня снова. Ее судьба не давала мне покоя, я хреново спал. Вспоминал, как она рисует в подсобке и клеит под стойкой всякую ерунду из картона, как и Лиза, и как она отпрашивалась с работы, потому что сестра заболела, – в один из дней подслушал разговор. Поэтому согласился на бред с конкурсом. Поэтому оплатил ее учебу на несколько месяцев вперед и терпел от мамы бесконечные расспросы. Поэтому сорвался и помчал к отцу, когда увидел другую сторону ее жизни: полуразваленную, в трещинах, с запахом сырости и горелой проводки.
Никогда не думал, что приду к нему за помощью и мне будет все равно, что он подумает обо мне. Плевать, что я не разговаривал с ним нормально несколько лет, – я был готов на все, потому что все было для нее и ради нее. Потому что Лиля слишком много взвалила на хрупкие плечи. Потому что была обязана не сдаваться. Потому что не должна была растерять свой огонь. Свою настойчивость и упертость, с которыми я столкнулся лично. Я и дальше хотел чувствовать ее силу, слышать дерзости, слетающие с языка, видеть задранный к небу подбородок и этот убийственный взгляд. Я знал, что сделаю все, что от меня зависит, если это поможет, – так я отцу и сказал, чем он, конечно, воспользовался.
Отец был знаком со многими в городе, а я знал о том, что он с началом предвыборной кампании заручился поддержкой интересных людей, среди которых были и те, кто не совсем ладил с законом. Я знал, что у моей просьбы будет довольно высокая цена, но, не раздумывая, согласился, потому что на другой чаше весов была ее судьба. И если бы в итоге я остался лишь сторонним наблюдателем, это все равно стоило бы того. Просто потому что. Вот с этой самой мысли в голове я и понял, что пропал. Полностью. В ней. В Лиле.
Меня тянуло к девчонке. Все время. Только коснусь – и хотелось трогать ее всю. Только вдохну запах чертовых цветов, которые никогда не любил, – и хотелось высосать из нее всю душу. Желания росли не с каждым днем, а с каждым часом, и мне приходилось прикладывать все силы, чтобы держать себя в руках. В день ее ночевки у нас в квартире для меня все закончилось контрастным душем. Дважды. А когда мы столкнулись с ней утром на кухне, я едва не стал умолять ее не останавливаться – продолжать касаться и трогать меня, как делала она, смахивая воду. Лишь мысль о том, что я должен ехать помогать отцу, сумела меня притормозить. Помогать ему ради нее. Ради денег, которые он мне одолжил для оплаты ее учебы, потому что все мои были в обороте «Неуча». Поэтому я каждый раз отступал и шел выполнять обязанности идеального сына. Все это было важнее меня и моих желаний.
Вот только скрывать то, что я чувствовал, с каждой новой встречей становилось труднее. Почти невыносимо. Я хотел ее. Хотел себе. С ней. Для нее. Да все что угодно. Как угодно. Она стала догадываться – я видел это по ее взгляду в тот день, когда уезжал от нее в стельку пьяный. Я слишком много помнил из того дня. Чертовски боялся ее спугнуть, но тогда у меня появилась надежда. Она обняла меня так… Она не играла на публику. Искренне. И было в этих объятиях что-то… не знаю, необъяснимое и особенное. Непривычное, теплое. Наверное, даже бесстрашное. Она обнимала меня не потому, что надо, а потому, что чувствовала так, а я в ответ хотел подарить ей целый мир. Только бы согласилась.
Я помог реализовать идею Лизы с платьем, едва услышал о ней, но не потому, что я такой хороший, как решила моя сестра. Я думал лишь о себе и чертовски желал увидеть Лилю в нем. И когда она пришла нарядная на бал… да, это того стоило. Любых денег. Мы танцевали, а я думал лишь о том, что мне давно не было так хорошо. Я ощущал себя свободным. Чувствовал взаимность, видел ответ в ее глазах. Знал, что достаточно настоять, подтолкнуть – и Лиля поддастся: в ней зрело желание. От активных действий меня удерживал большой страх – я не хотел, чтобы она пожалела. Ни на миг. Нужно было, чтобы она дошла до всего сама, – в этом был смысл. Я хоть в чем-то в этой гребаной жизни увидел смысл.
И я ждал. Хотел ее, но это желание было глубже и острее, чем все, что я испытывал раньше. Потому что у меня был секс. Хороший секс. Были красивые девушки. Но ни от одной из них я не хотел всего и сразу: ее улыбку, время, внимание, душу. С Лилей я хотел занимать все ее мысли. Может, и глупо, но страстно желал, чтобы все улыбки предназначались только мне. Я хотел всю ее: чтобы она смеялась над моими шутками, ругала мои любимые фильмы, ставила сопливую музыку день и ночь напролет только бы на моей магнитоле. Хотел дышать ею и вдыхать в нее жизнь. Хотел целовать и забываться в ее поцелуях. Хотел стать ее первым… и последним. Казалось, человек не может чувствовать столько всего сразу, но вот он я. Влюбился в нее. Не знаю, когда и как это вышло, но, уверен, никто больше во всем мире не сможет ее так полюбить. И вчерашняя ночь была тому доказательством, гребаным даром свыше, только… что, черт возьми, происходит сейчас?
Я в полном раздрае захожу в комнату, и Лиля вздрагивает от одного моего голоса, хотя я обращаюсь не к ней, а к Лизе. Что я сделал не так? Где допустил ошибку? Я не виноват в непредвиденных обстоятельствах – я не звал родителей, не отключал электричество. Да блин! Зря я вообще притащил ее в этот чертов дом. Но что сделано, то сделано. Как результат, между нами растет это неприятное липкое напряжение, а мне начинает казаться, что впереди пустота. Ничего нет. Потому что я сделал, что мог. И если ей этого недостаточно, то я не уверен, что сумею дать больше.