– Тридцать шесть! Он звонил тебе тридцать шесть раз, и ты не собираешься ему ответить?
– А что мне теперь ему говорить? Вернусь… разберемся.
– Ну и кто из нас ведет себя как маленькая? – бросается в меня фразой, которую я повторяю каждый раз, как вижу ее с Мишей.
– Ага, конечно, не ты, которая отрицает, что бегала к Васиным не Кириллу звонить, а Мишу выбесить. Ты его так скоро доведешь.
– Не получится, связь-то заработала, – хищно улыбается Вета, уже не скрывая, что план удался.
А я отбираю у нее телефон и несколько минут завороженно смотрю на число звонков. Три и шесть. Тридцать шесть. Это много. Много же? Большой палец так и кружит над экраном, чтобы ткнуть в него пару раз и услышать Данин голос, но я… трушу, да. Открываю список чатов и, не найдя там ничего важного, кроме спама от Лизы и рассылки студсовета с видеоуроком нашего фирменного университетского танца, которым открывают любое мероприятие, разочарованно выдыхаю. В чате с Даней нет новых сообщений, а я туда не захожу, чтобы не бередить себе душу.
Если бы только он облегчил мне задачу, прислал хотя бы слово, хотя бы намек на то, как ему плохо без меня, я бы перезвонила в ту же секунду. Или набрал меня сейчас! Потому что мне страшно. Я совсем не сильная героиня из крутых книжек. Я трусиха. Я боюсь перезвонить и наткнуться на стену безразличия или праведный гнев. Меня трясет от одной только мысли, что нужно сделать первый шаг. Поэтому я его не делаю. Отвечаю Лизе без конкретики, что все хорошо и я скоро вернусь, – видимо, Данил не сказал ей про мой отъезд. Комментирую пару-тройку их совместных фотографий с Тимом из тех, что скинула мне, и отказываюсь обсуждать ее брата. Читаю в рассылке информацию о генеральной репетиции, которая состоится утром конкурсного дня, а потом возвращаюсь в мир подготовки билетов к сессии и заучивания Шекспира. И держусь в этом режиме долго.
Правда, накануне отъезда домой прямо за ужином, когда бабушка при всех расхваливает мое рвение к учебе, я не выдерживаю и неожиданно даже для себя срываюсь в слезы. И их так много, что, если бы мне не было стыдно перед семьей, я бы затопила бабушке подвал. Но я сильно жмурюсь, чтобы перекрыть слезные каналы. Бесполезно, потому что снова плачу, как только меня обнимают. Кажется, Вета, судя по цветочному запаху моей туалетной воды, которую она у меня отжала, потому что я перестала ею пользоваться.
– Возможно, мне придется уйти из университета, – впервые признаюсь в этом. Становится на целую тонну груза меньше на душе. – Я не тяну платную учебу, – всхлипываю на вдохе. – Ты была права, мам, нужно было идти в строительный колледж. Это было бы бесплатно, и экзамены те же…
Осмеливаюсь поднять глаза, но по-прежнему вижу лишь размытые очертания силуэтов.
– И ничего не надо было! – заявляет мама в ответ, удивив меня. – Ерунда полная. Ты вон что красками творишь! Какое тебе строительство? А горишь как, когда рисуешь!
– Да, но гореть, оказывается, недостаточно.
– И какова цена вопроса? – влезает в диалог папа.
– Я задолжала около сорока тысяч за обучение. – Он присвистывает, и в груди все окончательно падает. Надежды рушатся, как песочные замки. – В феврале нужно будет платить уже за следующий месяц, а я до конца сессии не смогу совмещать учебу с работой.
– И ты так спокойно отдала нам деньги на эти дурацкие трубы, которые все равно менять будут?
Я пожимаю плечами.
– Глупая девчонка, – ругает меня папа, а потом резко встает и, почесывая подбородок, начинает расхаживать по кухне взад-вперед. Это раздражает, потому что вся кухня метра четыре длиной.
– Сорок тысяч – это же не так много? – улыбается нервно Вета, а я мотаю головой.
– Не тогда, когда нужно платить каждый месяц. И не тогда, когда нужна еще куча расходников, которые стоят целое состояние. Если бы я училась на бюджете, мне, возможно, хватало бы, но я недостаточно хороша…
– Вот только не начинай про то, что ты недостаточно хороша для этого! – резко перебивает меня Рита. Таким дерзким тоном, что даже Паша удивленно поворачивает к ней голову. – Если не ты, кто тогда? Тебе просто не повезло, вот и все!
– Я могу одолжить у бабы Вали, нашей соседки. Я иногда беру у нее немного в долг. У нее пенсия за выслугу лет хорошая, а тратить не на кого – всю жизнь одна, жила ради работы, теперь вот…
– Нет, не надо, – твердо заявляю я. – Я не позволю вам влезать из-за меня в долги.
Тем более для родителей это огромная сумма.
– Подожди, – бросает бабушка, которая все это время молчала. Скрывается в спальне, а возвращается со своим старым кошельком, который был не новым уже тогда, когда мне было пять и она доставала оттуда сто рублей мне на конфеты по праздникам. Только теперь она отсчитывает одну, две, три пятитысячные купюры. – Держи.
Но я пячусь и отказываюсь их брать. Бабушка на эти деньги может несколько месяцев жить, а мне они все равно ничем не помогут.
– Бери, говорят тебе, – командует дедовской интонацией, что не терпит отказа.
– Ба, я сама…
– Знаю я, что ты сама!
– Это не ваши проблемы…
– Не мои, конечно, но в свое время мне не хватило вот каких-то копеек на мечту. С тобой эта история не должна повториться. Дед меня твой с того света достанет! – Бабушка сейчас в трезвом уме, и я не могу списать этот порыв на какие-то странности, но изо всех сил сопротивляюсь соблазну прикарманить ее деньги. – А я ведь когда-то ездила поступать в театральный. Ага, в столицу-то! Очень уж мне нравилось дело это. Выступать на сцене.
– Ты никогда не рассказывала об этом, – удивляется мама. Все мы.
– Ага, стыдно было. После школы целое лето вкалывала в поле, чтобы заработать. Не хотела, как прабабушка твоя, – обращается ко мне, – завещала, становиться швеей-мотористкой. Все отложенные деньги потратила на билет туда-обратно до Москвы. Ночевала на вокзале, потому что в ночь приехала – других поездов не было. У меня пытались украсть паспорт, но я его отвоевала. Помню, как ворвалась в зал, где прослушивания проходили, опоздала, но выступила, как могла, а потом… уехала, в общем, ни с чем.
Всучив мне деньги, она вытирает руки подолом цветастого платья – всегда почему-то так делает.
– А девчата, с которыми познакомилась, уговаривали остаться, пробовать еще. Мол, с первого раза никто не поступает. В столице уйма театров. Но у меня была мечта. А денег больше не было. И хотя я не жалею, что выбрала синицу в руках – деда твоего. Я его как раз, вернувшись, встретила. Он меня от прабабки твоей отбивал. Та меня прямо на вокзале лупить стала, что сбежала, ничего не сказав. Еще куда – в Москву! В наше время это все равно что клеймо было на себе поставить, прости господи. Кричала, помню, во всю ивановскую, кто на мне женится после этого, а он возьми и заяви: я, мол. Женюсь. Твой дед. Но это я все к чему: не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки. Ты должна попробовать угнаться за журавлем. Ты же его за хвост держала? Держала. Ну, улетит потом – и фигушки с ним. А жилку нашу-то, бойковскую, слушать надо.
Я смотрю на эти несчастные купюры у себя в руках. На бабушку, маму. Да на всех! У меня откровенно дрожат пальцы. А Вета закатывает глаза:
– Еще скажи, что тебя уговаривать придется. Не нужны тебе – мне отдай.
Она приближается так быстро и резво, что я лишь в последний момент успеваю отдернуть руку.
– Ну, так бы сразу, – смеется она.
– Я тоже подумаю, что могу сделать, – говорит папа. – Мы откладывали…
– Нет! – категорически заявляю я. – Это неприкосновенный запас. Новая квартира нужнее и важнее. Тем более я не уверена, что сумею вернуть деньги.
– Мне ничего возвращать не надо, – заявляет ба, начав убирать со стола и припахав Пашу с Ритой.
– Но ты же знаешь, что мы будем любить тебя, даже если ты не потянешь все, что взвалила себе на плечи? – обнимая меня, говорит красивыми фразами мама. Явно из каких-то школьных речей для выпускных. – И забудь ты про строительный колледж! Если у тебя не получится с этим твоим дизайном сразу, сможешь попробовать поступить на бюджет в следующем году. И необязательно в этот твой университет…
– Обязательно, мам. Потому что он лучший.
– Ну, лучший так лучший.
Мама смеется надо мной, но по-доброму, а у меня внутри снова трепещет все. Потому что меня окружают такие прекрасные люди. Потому что меня поддерживает семья. Кто мы без поддержки? Нули без палочек. А с ней кажется, что и море по колено.
Поэтому тринадцатого числа я возвращаюсь в город совершенно с другим настроем: билеты отлетают от зубов, диалоги из Шекспира заучены с правильной интонацией – Вета меня выдрессировала, чтобы было как в кино. Я готова бороться за место под солнцем, но для начала нужно набраться смелости и набрать Романова, чтобы уговорить его забыть обиды, если они есть, и в последний раз ринуться в бой. Есть еще надежда, а даже если ничего не выйдет… Если не выйдет, у меня пятнадцать тысяч в кармане (ну, и немного отложенных) и безудержное желание учиться дальше. Что-нибудь да придумаю.
– Лялька! – кричит мне из окна наш вездесущий шпион баба Валя, когда все мои заходят в дом. – А твой парнишка мельтешил все время тут, расспрашивал, где ты.
– Сказали?
Мысленно умоляю ее ответить «нет». Потому что хочу верить, что, если бы Данил знал, куда за мной ехать, обязательно примчался бы. Как в тех романтичных фильмах, которые я сильно люблю.
– Пф-ф, ты за кого меня принимаешь? – За шпиона разведки и ярого партизана. Скажите «нет», пожалуйста! – Не выдала я тебя. Пригрозила компотом, чтобы не ходил мне тут, страдалец. Хотя жалко его шевелюру, конечно. Красивый мальчик у тебя, с картинки будто.
Кажется, все дамы преклонного возраста, которых я знаю, солидарны в безудержной любви к Данилу. Надо будет сказать ему (если он, конечно, когда-нибудь со мной заговорит), что он крайне популярен в клубе «кому за шестьдесят».
– А вот и он! – бросает баба Валя и как-то резво исчезает в окне, еще и занавески плотно задергивает. Я непонимающе оборачиваюсь и тут же натыкаюсь на разъяренный взгляд двух бешеных глаз, под которыми залегли темные тени.