Взявшись за ручку двери, я замерла. Отрезанной?! Но ведь есть же телефон! Сколь бы старомодны и экстравагантны ни были сестрицы Трамвелл, телефон–то у них наверняка имеется. Ни в столовой, ни в гостиной я аппарата не видела, значит, он где–то здесь, в холле! И если действовать быстро и бесшумно, то вполне можно исхитриться позвонить Гарри… Я бросилась поднимать со столов и стульев кофты и шляпки, заглядывать за вазы, отодвигать занавески, нырять под столы и копаться в многочисленных сундучках. Все впустую! Уже сам собой напрашивался вывод, что сестры устояли перед телефонным искушением, как раздался странный прерывистый звонок. В "Кельях" все–таки имелся телефон! И как раз сейчас он звонил. Причем где–то здесь, в холле! Куда же я не заглянула? Дзынь–дзынь–дзынь. Быстрее, Тесса! И внезапно меня осенило. В шкафу под лестницей! Присев на корточки, я открыла маленькую деревянную дверцу, сунула руку в темноту и извлекла нечто, что вполне могло сойти за старую кость из запасов Минервы. За костью тянулся длинный хвост, и я довольно улыбнулась — все в порядке! От внезапной удачи у меня даже немного закружилась голова. Поднеся кость к уху, я скороговоркой произнесла:
— Поместье Трамвеллов.
В ответ послышался дребезжащий смешок.
— Забавно, крошка! — Голос был похож на детский, пол собеседника я определить не смогла, но следующая фраза была уже сказана вполне взрослым тоном: — Ладно! Избавь меня от сентиментального вздора. Как там тебя зовут, Шантильи? — Я открыла рот, но голос продолжал журчать, словно веселый, но прохладный ручеек: — А то я спешу, надо проводить мамулю на примерку нового пальтишка. Точнее, смирительной рубашечки! Хи–хи. Так что будь лапочкой, красотуля, передай им, пусть приходят завтра вечерком. Запомни, завтра, в среду, а не как обычно, в четверг. Но время обычное. Обед, естественно. Я тут настрелял несколько сочненьких голубков, так что вечерок мы проведем весьма аппетитно. И вот что, милая крошка, не забудь передать своим старушенциям, чтобы больше не заявлялись ко мне в черном. А то уж больно видок у них мрачноватый. Постой–ка… — Последовала пауза. — Хорошо, мамуля, иду, мамуля, ладно, мамуля. Да–да, мамуля, я беседую с дамой. Нет, я еще не сделал ей предложение, мамуля, но обязательно сделаю. Обещаю, мамуля. — Еще одна пауза, во время которой из трубки доносилось невнятное бормотание. Я уже подумывала, не дать ли о себе знать, когда в ухе снова зажурчал младенческий голосок: — Запомни, малютка, завтра, в среду!
Трубка повисла в моей руке. Из головы начисто вылетело, что я хотела позвонить Гарри. Какие странные знакомые у сестер Трамвелл. Голуби на обед! В эпоху Регентства это, правда, было обычное дело, но… Я на карачках выбралась из шкафа. Звонок был не настолько неотложным, чтобы отрывать хозяек от их приватной беседы с мистером Дизли.
Посижу–ка я на диванчике в гостиной и подумаю… о Гарри… Хотя, может, не стоит? А то, чего доброго, слишком ясно представлю Гарри в объятиях той нахальной и прекрасной особы с сияющими глазами. Уж лучше порыться на книжных полках, вдруг отыщется что–нибудь о Трамвеллах из Уорикшира. К сожалению, книжные полки были сплошь забиты романами, которые я уже читала, и душеспасительными книжками из тех, что присылают папе на Рождество люди, считающие подобную литературу излюбленным чтением священника в скучный дождливый день. Видимо, все, что имеет отношение к истории рода Трамвеллов, находится в библиотеке, где сестры беседуют с мистером Дизли.
Слоняясь по гостиной, я осматривала украшения и вглядывалась в развешенные на стенах картины.
Мое детство прошло в обветшавшем старом доме, на ремонт которого денег оставалось не много, и потому я сразу распознала уловки, позволяющие бережливости не особенно бросаться в глаза. Впрочем, меня не очень удивило, что сестры Трамвелл, у которых шкафы на кухне забиты серебром и хрусталем, а собака ест из дорогой китайской миски, прибегают к подобным приемам. Папина пожилая и весьма богатая кузина всегда присылала нам рождественские открытки, которым явно стукнул не один год.
Я повертела в руках медный колокольчик, поставила его на место и начала медленно обходить гостиную по краешку ковра. Маме эта комната наверняка понравилась бы. Она тоже была большой мастерицей использовать ставшие ненужными вещи в нетрадиционных целях. В углу красовался старинный ночной горшок, из которого во все стороны весело расползался плющ. Книги в стеллаже подпирал железный, потемневший от времени рожок для обуви. На полке открытого бюро лежали фонарь и нож для разделки рыбы с перламутровой ручкой. Отличный комплект — в самый раз вскрывать конверты глубокой ночью, таясь от посторонних глаз.
В ходе дальнейших изысканий я накопала немало любопытного. Многие предметы в комнате происходили с Дальнего Востока. Вот медные украшения, а вон шелковый экран с яркими фазанами, призванный преграждать путь сквознякам. Я бросила взгляд на камин и увидела, что "собачками" — подставками для дров и каминных принадлежностей — служит пара крапчатых тускло–зеленых драконов. Пасти драконов были недовольно раскрыты — да и кому понравится, если напихать в глотку столько совков и кочерёг? Наверху чучело аллигатора, внизу драконы. Какой все–таки странный и непонятный дом! Вернувшись назад, чтобы осмотреть остальные экспонаты, я обнаружила несколько нарисованных от руки географических карт с подписью Синклера Трамвелла в правом углу. Ну конечно! Нож под лопаткой на первом балу любимой дочери — это, наверное, перебор, но я была недалека от истины: Синклер Трамвелл оказался весьма нетривиальной личностью. Капитаном одного из королевских судов или, может, даже пиратом? Изысканно вышитая индийская шаль, благоразумно помещенная под стекло, нависала над черной лакированной шкатулкой, инкрустированной золотом. Сувениры, привезенные Синклером из путешествий? Мысль, что в моих жилах, возможно, течет кровь искателя приключений, привела меня в восторг.
Внезапно я вспомнила о тайнике и устремилась к камину. Так, вот этот кирпич с правой стороны… То соображение, что сестры в любой момент могут вернуться, меня не остановило. Я тут изнываю от скуки, а тайник, возможно, битком набит какими–нибудь секретными семейными документами. Я толкала кирпич, тянула, терла, ощупывала цементный шов, потом отчего–то вспомнила совершенный римский нос подружки Гарри и злобно дернула. Затем дернула еще раз. Послышался страдальческий стон, и каменная дверь медленно повернулась.
В холле было тихо. А что, если быстренько осмотреть тайник, тем более что другой возможности может и не представиться? Я уже собиралась погрузиться в черную пустоту и нащупать выключатель, когда вспомнила, что Страш вынырнул из камина со свечкой. Нет уж, хватит с меня прошлой ночи! Тут нужен электрический фонарик. Я метнулась к бюро, схватила фонарь и вернулась к камину. Отбросив сомнения, нажала на кнопку и, оглянувшись, отважно шагнула в черную дыру. Осторожно! Самоуверенность еще никого до добра не доводила… О господи! Я же чуть не захлопнула за собой дверцу! Вот была бы потеха, милая Тесса! Помнится, старушки что–то там говорили о заедающем запоре… Да я бы осталась в этой преисподней надолго, если не навеки. Ладно, хватит запугивать себя! Если застряну, всегда можно поорать как следует, наверняка услышат. Кто–нибудь да придет на помощь, разве нет?..
Но для собственного успокоения я все же оставила дверцу приоткрытой. Будем надеяться, что если кто случайно заглянет в гостиную, он не обратит внимания на то, что с камином что–то не так…
Как же здесь здорово! Меня окутал тяжелый влажный запах, словно напоенный романтическими тайнами. Вокруг царила приятная прохладная мгла. Несколько решительных шагов вперед, и я очутилась у каменной лестницы, уходящей в черную пропасть. Да уж, по нынешним меркам техники безопасности эта лестница никуда не годится. Ступеньки осыпались под ногами, а перила и вовсе отсутствовали. Прижимаясь к кирпичной стене, я начала осторожно спускаться. От фонаря толку было чуть: луч света выхватывал из мрака лишь дюйм–другой неясных теней. Что ни говори, а Страш — человек мудрый. Со свечкой было бы куда как сподручнее. Мудрый и ужасно находчивый, поскольку я понятия не имела, чем можно полдня здесь заниматься. Запах сырости и земли усилился. По моим ощущениям, я уже преодолела половину пути. Неясные тени внизу начали приобретать очертания. Еще с десяток шагов — и из темноты проступили перевернутые деревянные ящики и полки с рядами бутылок. Я опустилась прямо на пол — каменные плиты, такие же, как и на кухне, только более пыльные и страшно холодные. На одном из ящиков стояло несколько бутылок со свечами в горлышке, рядом лежала большая коробка спичек. Я зажгла маленькое веселое пламя и секунд десять грела руки, пока не опомнилась. Что это я рассиживаюсь?! Нельзя медлить. Обведя взглядом тесную комнатушку, я разочарованно вздохнула: ни малейшего впечатления потайная комната на меня не произвела. Никаких тебе цепей, по–змеиному свернувшихся в углу, никакой дыбы, никаких пыточных тисков. Да и кип семейных документов с надписью "совершенно секретно", как ни странно, нигде не видно. Какое разочарование! Мое больное воображение перепутало банальное убежище еретиков с темницей.
Могла бы и догадаться, милая Тесса! Сестрицы Трамвелл говорили о тайнике, словно это пылесос с заедающим выключателем. Кроме того, я же слышала, что подземелье используется в самых прозаических целях. Когда головы католических священников перестали катиться с эшафота на Тауэр–хилл, хозяева превратили подземелье в винный погреб. Сейчас большая часть полок опустела, но штук тридцать разнокалиберных бутылок я углядела. Смахнула пыль с одной из них (Страш, должно быть, ее пропустил), ожидая увидеть французскую этикетку. На неровном клочке бумажки было выведено от руки: "Пастернак, 1963". На другой бутылке значилось: "Ревень, 1971". Старого благородного портвейна оказалось лишь три бутылки. Из тех, что подаются, когда "дамы предоставляют кавалеров их сигарам". Может, сестрицы отдали папочкин запас своему наследнику, чтобы тот мог вкусить то, что ждет его в не столь уж далеком будущем? Перейдя к полке с бренди, я поняла, что эта часть наследства вряд ли его ошеломит. Французских этикеток было раз–два и обчелся.