— Лучше я буду гордиться вами. Вы дали мне самое лучшее, что только может иметь ребенок, — мать и отца, которые меня любили.
Мы обе плакали, и я знала, что Мод хочется обнять меня. Я хотела того же, но мы просто протянули через стол руки и сомкнули их. Нет, не станем мы торопить события. У нас впереди целая жизнь, чтобы узнать друг друга и стать друзьями. Мама как–то сказала, что терпение — это самый благотворный дождь.
— Я не могла дождаться, когда мы сможем продолжить разговор, начатый прошлой ночью. Фиалка помогла мне пройти через это. Она даже сама отнесла тебя к домику священника, так как я была не в силах попрощаться с тобой. А когда ты начала догадываться? Когда увидела портрет Тессы?
— Поначалу нет, но после убийства, когда я переводила взгляд с одного лица на другое, размышляя, кто мог быть способен на такой поступок, я подумала о том, что между мистером Трамвеллом и вашим отцом существовала семейная вражда. К тому же вы сидели так спокойно, напоминая человека, позирующего для фотографии или портрета. И руки у вас были сложены как на портрете. А еще раньше сестры сказали, что в деревне полным–полно потомков Тессы, но я была убеждена, что моя мать родом из "Келий".
— Прошлой ночью в детской мне показалось, что ты догадалась, но потом я стала сомневаться, уж не решила ли ты, что твоя мать — Фиалка.
— Какое–то время я так и думала. Но когда выяснила, что она много лет была влюблена в Артура Уилкинсона и даже обратилась в его веру, то мне уже не верилось, что они…
— Были такими же грешниками, как и все мы? — Я кивнула в знак согласия, и Мод продолжала: — К сожалению, сестры Трамвелл тоже так считают. Они всегда говорят об Артуре так, словно он лишь по недоразумению позволил "Мейфлауэру"[11] отплыть без него.
— А Фиалка с ним счастлива?
— Судя по ее письмам, да. И она любит Артура, хотя он выглядит… ну, словно его по ошибке забальзамировали. Фиалка всегда умела справляться с трудностями. — Мод сжала мои руки. — О своей беременности я рассказала только ей. Она очень помогла мне, отправившись со мной в маленький домик неподалеку от Стоуна–на–Уолде. За год до этого у нее был небольшой нервный срыв, когда Артур уехал в Америку, и она сослалась на то, что ей надо отдохнуть, чтобы избежать рецидива. Думаю, ее проницательные сестрицы быстро догадались, что это Фиалка будет за мной ухаживать, а вовсе не наоборот, однако никогда об этом не заговаривали.
— И при моем рождении присутствовала только Фиалка? Не было ни доктора, ни акушерки? — Мне хотелось добавить: "Ни отца ребенка?" — но пусть Мод сама все расскажет.
— Милая моя, кто мог лучше меня справиться с родами своего собственного ребенка? Мы условились, что если возникнут сложности, то Фиалка отвезет меня в больницу, но я не хотела, чтобы появилась запись о твоем рождении. У меня имелись свои планы на твой счет.
— Какие? — Я чуть крепче стиснула руки Мод.
— Однажды я встретилась с твоей… твоей матерью, за полгода до этого. Мы разговорились, как это часто бывает со случайными попутчицами во время долгой автобусной поездки. Я из тех людей, кто не может молча высидеть больше двух остановок, но в этой женщине было что–то такое… что–то особенное. Какая–то приятность во всем. Она призналась, что возвращается с очередного медицинского осмотра, и, когда я сказала, что работаю акушеркой, поведала мне о своем несчастье. Она отчаянно мечтает о ребенке, но, судя по всему, надежды мало. Постепенно разговор перешел на ее мужа, приход, сад, и наконец, перед тем как она сошла, я рассказала ей о своем положении. О своих отношениях с человеком, который не может жениться на мне. По прошествии стольких лет я по–прежнему ясно вижу ее милое, доброе лицо, в котором не было ни суровости, ни осуждения. Она пообещала поминать меня в своих молитвах и на прощание пригласила заглянуть в гости, если я случайно попаду в Кингс—Рэнсом. Мне очень хотелось навестить ее. Я часто думала о ней и несколько раз заезжала в вашу деревушку, посмотреть на дом и сад. А потом Фиалка оставила тебя на крыльце этой доброй женщины… Нам очень не хотелось прибегать к такой уловке, но я боялась, что, если буду действовать более открыто, вмешаются органы социального обеспечения. Позже я много раз приезжала в Кингс—Рэнсом и украдкой проходила мимо вашего дома…
Я не сводила глаз с лица Мод. И не могла вымолвить ни слова. Я видела лишь двух женщин, едущих в автобусе.
— Не нужно ничего говорить о твоем отце. Скажу лишь, что я любила его и он был хорошим человеком. Внебрачный ребенок разрушил бы его жизнь. Поначалу я собиралась уехать вместе с тобой куда–нибудь подальше от родных краев, но, встретив миссис Филдс… я вдруг поняла, что с ней ты будешь по–настоящему счастлива и на твою долю не выпадет тех испытаний, на которые в те годы были обречены внебрачные дети. А твой отец… — Мод отдернула руки, словно ожидая, что я начну возражать. Еще неделю назад я бы непременно стала настаивать, но теперь… Надеюсь, Тесса, ты поймешь, почему я не называю тебе его имя. У тебя есть отец.
— Знаю. И меня никогда особенно не интересовало, кто меня породил. Может, если бы мама не умерла… Жаль, что вы больше никогда не встретитесь.
— Меня очень огорчило известие о ее смерти. Но ты во многом похожа на свою приемную мать, Тесса. Увидев тебя в "Кельях", я не могла отвести взгляда от твоего лица — так ты мне ее напоминала. Я женщина простая и практичная, но несколько недель назад Шанталь попросила меня показать ладонь и сказала, что ребенок из моего прошлого приближается ко мне. Я всегда называла ясновидение вздором, но в Шанталь есть что–то необыкновенное, не правда ли?
Я кивнула.
— Одно остается для меня загадкой. Вы не принадлежите к тем людям, кто пишет на фиолетовой бумаге. Поначалу я восприняла это как намек на то, что автор записки Фиалка, но…
— Просто каждый раз на Рождество я получаю от своих пациентов небольшие подарки. Носовые платки, соль для ванн и упаковки самой немыслимой писчей бумаги. Насколько я помню, в тот год в моде была фиолетовая.
Мы улыбнулись друг другу и вновь соединили руки. Вернее, я думала, что Мод улыбается. Перед глазами у меня стоял сплошной туман из слез. Эта встреча мало напоминала мои мечты. Мод не была ни обаятельной, ни очаровательной, ни остроумной, ни прекрасной; по крайней мере не в большей степени, чем сестры Трамвелл были милыми, простодушными старушками, какими я их себе представляла до появления в "Кельях". Если кто и был здесь простодушной дурочкой, так это я. Мод рассказала о моем происхождении, но это совсем не то же самое, что сказать, кто я такая. Этого никто не может. Я сама должна выяснять, что из себя представляет настоящая Тесса Филдс, день за днем, как и все другие люди.
— У тебя грустный вид, девочка моя.
— Я… причина этому очень странная. Мне жаль мистера Дизли. Ферджи, наша экономка, сказала бы, что он пытался идти по жизни самым коротким путем и наступил на собственные шнурки. Может, вы когда–нибудь познакомитесь с папой и Ферджи. Думаю, они вам с Берти понравятся. Кстати, что хотел сказать мне Берти?
— Боюсь, ты будешь шокирована. — Мод неуверенно рассмеялась. — Это Берти в тот день запер тебя в тайнике. Он был в саду и видел, как ты туда зашла. Он закрыл тебя там, чтобы потом освободить и тем самым завоевать твою любовь. Со стороны это выглядит странно, но Берти отчаянно нуждается в любви.
— Он вас любит и знает, что вы его любите. Не беспокойтесь — с ним все будет в порядке. Можно задать не совсем скромный вопрос? Почему он не зовет вас мамой?
— Никогда не задумывалась над этим… но мне кажется, что я не заслуживаю этого слова.
— А я считала вас разумной. Никто не заслуживает этого слова больше, чем женщина, которая усыновила ребенка.
Мод встала и обошла стол.
— Спасибо, Тесса. А теперь можно мне задать тебе не совсем скромный вопрос? Когда ты собираешься выйти замуж за того молодого человека, который так неотрывно смотрел на тебя, что положил мне в чай десять кусков сахара?
— Гарри? Но он меня обманул, а Ферджи говорит… — и я залпом выложила все, что думает Ферджи по поводу разбитых чашек.
— Тесса, мне очень не хочется противоречить этой достойной женщине, но думаю, на этот раз Ферджи не права. Собирать осколки и склеивать — в этом и есть суть настоящих отношений. Просто такова жизнь. Ничто человеческое мужчинам не чуждо, да и в реальной, а не воображаемой жизни идеал может оказаться очень скучным и нудным типом.
— Я не собираюсь ползать перед ним на… Меня мягко, но настойчиво подтолкнули к двери.
— И не надо ползать. Ты же сообразительная девушка. И вот что еще, Тесса…
—Да?
— У ребенка может быть только одна мать, и, как бы мне ни хотелось ею быть, это не так. У тебя уже есть мама. Но у матери может быть не один ребенок. Я люблю тебя. Я всегда тебя любила. А теперь ступай и сделай, как я тебе сказала.
Когда я проходила мимо портрета Тессы, женщина из шестнадцатого века весело улыбнулась.
Гарри в гостиной не обнаружилось. Не обращая внимания на внезапно смолкший разговор, я подошла к разбитому окну и увидела, что коня на лужайке тоже нет.
— Тесса, ты неважно выглядишь, — сообщила Гиацинта моей напрягшейся спине. — Думаю, вечерняя прогулка пойдет тебе на пользу.
— В самом деле, Тесса, дорогая! — подхватила Примула. — Гарри только что ушел, но ты, возможно, успеешь его догнать. Он собирался напоить коня из бочки с дождевой водой. Поторопись и, пожалуйста, извинись за то, что мы забыли его спросить, придет ли он завтра к нам на чай.
Ко мне подошла Шанталь.
— Тесса, я достаточно сильно люблю его, чтобы позволить ему уйти. А ты должна достаточно сильно любить его, чтобы не позволить ему уйти.
Я вышла на веранду, спустилась по ступеням и пересекла лужайку, но направилась не к бочке. Благородный конь имеет право спокойно напиться. Вместо этого я зашагала к развалинам монастыря. Какими пустынными и безмятежными они выглядят сегодня. Но Тропа Аббатов по–прежнему наводила на меня ужас. А что, если к призраку монаха Тессаила присоединится призрак Энгуса? Но едва я ступила под сень вековых деревьев, как ужас улетучился. Ажурная листва превращала землю в серо–бурую мозаику. Память об Энгусе навсегда останется со мной, но его тень не будет бродить по этой тропе. Где–то высоко в темнеющем небе пела свою вечную песнь беззаботная птаха. Казалось, какой–нибудь монах вот–вот покажется на тропе, низко склонив голову и с привычной терпеливой непринужденностью перебирая четки.