таря Главного комитета по крестьянскому делу.
Радость была непродолжительной. Очень скоро Николай убедился, что деятельность комитета, руководимого крепостниками, ничего хорошего не принесет, а подготовляемая реформа не даст подлинного освобождения крестьянам и лишь ограбит их. В это-то время и созрело смелое решение написать обо всем Александру II. Николай искренне верил, что стоит только открыть монарху глаза на истинное положение дел в России, которое скрывают от него сторонники крепостного строя, стоит только показать ему, сколь уродливо готовится реформа, и все станет на свое место: император сам энергично поведет дело, и все решится к всеобщему благу России.
Записка составлена. Николай еще раз перечитывает ее. Она написана в резких выражениях. Ну, да ничего. Нельзя скрывать правду от государя! Пусть он прочитает и поймет. Не может не понять, ведь это так просто! Только как передать записку? Это необходимо сделать лично. Добиться аудиенции? Но как? Император сейчас живет в Царском Селе. Прежде всего надо поехать туда, а на месте легче будет найти какой-нибудь способ увидеться с ним.
На следующее утро Николай уже на вокзале. До Царского Села недалеко, каких-нибудь полчаса езды. Но сколько передумано за это время!
Вагон в этот ранний час почти пуст. Только с левой стороны у окна сидит мужчина в жандармском мундире с генеральскими эполетами. Кто это? Кажется, Долгоруков? Николай пересел поближе. Почувствовав устремленный на него взгляд, человек обернулся. Да, это князь Долгоруков, шеф жандармов. Удачно! Уж он-то знает, как попасть к царю! Николай сел напротив Долгорукова.
— Ваше сиятельство! Извините, что беспокою. Не можете ли вы мне сказать… мне необходимо представиться государю и вручить ему одну записку. Это очень важно!
От изумления Долгоруков откидывается назад. Нет, сидящий перед ним хорошо одетый молодой человек не Походит на сумасшедшего.
— Государю?.. Записку? А с кем я имею честь говорить? — наконец выдавливает он из себя.
Николай представляется. Долгоруков продолжает смотреть на него с не меньшим удивлением.
— Милостивый государь, вы состоите на государственной службе и должны были бы знать порядок представления подобных дел! Государь не может принимать каждого прожектера… М-да-с… каждого желающего, — слегка смягчает Долгоруков, видя, с каким настойчивым ожиданием смотрит на него Серно-Соловьевич.
— Если уж вы считаете свое дело столь важным, можете отдать вашу записку мне. Моя канцелярия ее разберет, и, если дело действительно важное, я доложу его величеству.
«Канцелярия?! — думает Николай. — Ну, нет! Я слишком хорошо знаю эти порядки! Уж мне-то известно, сколько важных дел заплесневело там под сукном или сожрано архивными крысами».
— Нет, ваше сиятельство, благодарю вас, но это невозможно.
— Ну, как знаете, милостивый государь! Все равно ваша записка пройдет через мои руки, кому бы вы ее ни отдали.
Поезд подходит к станции. Николай встает и, молча поклонившись, идет к выходу.
Вот и Царскосельский парк. Николай Серно-Соловьевич знал, что именно в это время, около восьми утра, царь обычно гуляет здесь. Более удобное место для встречи с ним трудно было придумать. Но ведь в парк не пускают посторонних. У входов стояли часовые.
Николай шел вдоль ограды.
«Она не так уж высока, — мелькнуло у него в голове. — А почему бы не воспользоваться этим? Неприлично? Но ведь дело не ждет!»
Николай оглянулся. Вокруг ни души. Через несколько секунд он был уже в парке.
Парк безлюден. Серно-Соловьевич свернул в одну из аллей, и, хоть уж много раз он до мельчайших подробностей представлял себе эту встречу, сердце его бешено заколотилось; по аллее, не видя его, неторопливо шел царь. С ним был мальчик, вероятно кто-то из его детей. Николай быстро пошел за ними. Мальчик первый услышал шаги и обернулся.
— Кто-то идет за нами.
Царь продолжал идти, не оборачиваясь.
— Он идет за нами, — повторил царевич.
Александр II обернулся. Николай был уже в двух шагах от него. Царь остановился, удивленно разглядывая незнакомца.
— Что вам надо? — резко спросил он.
— Хочу подать вашему величеству записку, — ответил Серно-Соловьевич, протягивая листки.
— На это есть канцелярия, — тоном, не допускающим возражений, изрек царь и, взяв сына за руку, пошел быстрее.
«Опять канцелярия? — пронеслось в голове Николая. — Нет, не для этого я ехал сюда!» — И он решительно пошел вслед за царем.
Тот обернулся.
— Что вам надо?!
— Хочу отдать записку вашему величеству в собственные руки, — настойчиво повторил Николай. — Она по крестьянскому вопросу. Я убедительно прошу ваше величество лично прочесть ее.
Царь посмотрел на него почти испуганно. Взгляд незнакомца был тверд и решителен.
— Кто вы такой? — спросил он.
— Надворный советник Николай Серно-Соловьевич, ваше величество.
Словно повинуясь чьему-то приказу, Александр II взял из его рук бумагу и растерянно пробормотал:
— Хорошо, ступай!
На другой день, зайдя после службы к матери, Николай застал ее в слезах.
Плача, мать рассказала ему, что к ней приезжал брат. Он занимал довольно высокий пост и был хорошо осведомлен о делах, происходивших в высших сферах. Брат сообщил ей, что Николай позволил себе чудовищную выходку: осмелился ворваться к царю и вручить ему какую-то глупую записку.
— Нюнька, несчастный! Что ты натворил! — сквозь рыдания говорила мать. — Ты погубил себя! Он сказал, что тебя за это посадят в сумасшедший дом! Господи! Что теперь с тобой будет!
Николай, как мог, успокаивал мать, но у самого сердце было не на месте.
Через несколько дней его вызвали к председателю Государственного совета князю Орлову. Тот накинулся на него, едва Николай Серно-Соловьевич переступил порог приемной.
— Мальчишка, знаешь ли ты, что сделал бы с тобой покойный государь Николай Павлович, если бы ты осмелился подать ему такую записку? Он упрятал бы тебя туда, где не нашли бы и костей твоих! — Затем, помолчав, прибавил: — А государь Александр Николаевич так добр, что приказал тебя поцеловать. Целуй меня!
Орлов протянул вконец ошеломленному Николаю бумагу, где рукою царя было написано: «Призовите его и поблагодарите от моего имени. Скажите ему, что я не только на него не сержусь, но искренне благодарю за откровенное изложение настоящего положения дел, хотя пылкость юношества и повела его, быть может, слишком далеко… В этом молодом поколении много хорошего и истинно благородного. Россия должна от него многого ожидать».
С радостным волнением перечитывал Николай ответ царя. В искренности его он не сомневался. Ему и в голову не приходило, что вот таким же Иудиным поцелуем «наградил» в свое время Николай I казненного им потом Рылеева и отданного в солдатчину на муки и смерть поэта Полежаева. Не думал он, что пройдет совсем немного — каких-нибудь четыре года, и он на себе самом почувствует истинную цену монаршей милости. Да, через четыре года… в одиночной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
Вскоре после истории с запиской его послали работать делопроизводителем в Калужский губернский комитет по крестьянскому делу. Назначение это он принял с большим удовлетворением. Калужский комитет первым во всей России добился разрешения разрабатывать проект выкупа.
С присущими ему энергией и выносливостью, удивившими многих, Серно-Соловьевич взялся за дело. В течение семи месяцев он ежедневно работал по четырнадцать часов в сутки. Он был всего лишь делопроизводителем, но его энергия, убежденность и юношеская страстность оказали влияние на работу всего комитета. Несмотря на бешеное сопротивление «плантаторов»[9], люто возненавидевших его, проект вышел одним из самых либеральных. А крепостников было немало в Калужском комитете. Впрочем, так было во всех губернских комитетах России. «Плантаторы» всячески тормозили подготовку реформ, пытались все дело освобождения крестьян свести на нет. Либералы же, понимавшие в той или иной степени необходимость перемены, произносили громкие речи, громили отсталость и рутинерство, взывали к мудрости и человеколюбию и… сочиняли проекты, фактически оставлявшие крестьян почти такими же бесправными и едва ли не более нищими, чем при крепостном праве.
Журнал «Современник».
Газета «Колокол».
Страница прокламации «Что нужно народу?».
М. И. Михайлов в каземате. Гравюра.
Конечно, даже самые «отважные» из либералов не поднимались до сознания того, что только крестьяне являются единственно законными владельцами земли.
Среди лиц, игравших значительную роль в подготовке проекта выкупа, было несколько амнистированных декабристов и петрашевцев. Революционное прошлое этих людей не могло не наложить отпечатка на их дела. И естественно, что Николай Серно-Соловьевич сблизился с ними, а с Николаем Сергеевичем Кашкиным подружился. Работа в Калуге и общение с этими людьми помогли Серно-Соловьевичу многое понять. В Калуге он снова взялся за перо, чтобы на этот раз обратиться не к одному человеку, а ко всем читающим. Он решил написать о деле, которое на первый взгляд имело значение только для одного города.
В то время в Калуге собирались открыть женскую гимназию. Дело нужное и полезное. Казалось бы, что дурного можно было усмотреть в нем? Но нашлось немало рутинеров, воспротивившихся этому.
Николай решил дать им отповедь. В начале 1859 года в газете «Московские ведомости» появилась остроумная и резкая статья за подписью «Один из многих», убедительно доказавшая пользу открытия гимназии. В Калуге на статью сразу же все обратили внимание. «Держиморды от просвещения» вынуждены были приумолкнуть. Гимназию вскоре открыли.
На статью обратили внимание и те, к кому она менее всего была обращена. В Петербург полетело донесение жандармского подполковника Смирнова, в котором обращалось внимание начальства на «Одного из многих». Правда, при всех своих способностях к выискиванию крамолы «голубые мундиры» не смогли обнаружить таковой в статье, но вольнодумный тон ее не прошел незамеченным. Николай Серно-Соловьевич попал в поле зрени