– Привет? – Кричу я в темноту. – Вы здесь? – Я осторожно иду по скользкой дорожке к двери Сэма. Тишина. И тут в приемной Сэма загорается свет.
Я пригибаюсь. Она вошла внутрь. Я разворачиваюсь и бегу вверх по лестнице в дом. Мои руки дрожат, когда я запираю входную дверь и мчусь через кухню и холл – в кабинет Агаты Лоуренс, где падаю на колени в углу и откидываю коврик со смайлом.
Я слышу, как открывается дверь в кабинет Сэма, а затем щелкает выключатель. Она ходит по комнате и, – боже мой! – открывает ящики стола. Я не знаю, что делать. Позвонить в полицию? Накричать на нее, чтобы она ушла? Я знаю. Я спущусь туда и напомню ей, что это частная собственность. Но, когда я собираюсь встать, она начинает плакать.
– Привет, это я. Я в офисе Сэма. – Она замолкает. – Нет, я пришла одна. – Она снова делает паузу, шмыгая носом. – Я нашла ключ в одном из карманов его пальто. – Что-то в ее голосе не так, и мне требуется миг, чтобы понять, что именно: ее французский акцент исчез. – Я только что вошла.
И тут меня осенило. Этот голос. Я знаю этот голос. Тот же самый, что и в лекции с YouTube – «Страдание и бытие женщиной», которую я пересмотрел, по меньшей мере, уже раз двадцать. У меня кружится голова. Француженка – вовсе не француженка.
Француженка – это его жена.
Глава 23
– И что? – нервно спрашивает Мэдди. – Как все выглядит?
Энни медленно открывает еще один ящик стола Сэма и видит ряд ручек и тетрадей в клетку, как он любит. – Нормально, – говорит она. Книги на своих местах на полках, на ковре еще видны следы от пылесоса. – Я была здесь на днях, и все выглядит точно так же.
Энни слышит, как Мэдди глубоко вздыхает, и представляет себе, как кузина стоит у входа ее ресторана в Бордо и курит единственную сигарету, которую позволяет себе в конце вечера, обслужив последний ужин за день. Мэдди старше всего на одиннадцать месяцев, и их часто принимали за сестер во время летних каникул. Энни с родителями проводили их во Франции, на оливковой ферме, где выросла ее мать, и где теперь живут ее тетя и дядя. Мэдди и Энни каждый год вели календарь с обратным отсчетом, считая дни до приезда Энни. Им нравилось жить в одной комнате, хотя в доме хватало места, чтобы выделить Энни собственную.
– Мне не нравится, что ты там одна, – говорит Мэдди. – Можешь поскорее убраться оттуда?
– Да, – говорит Энни.
– Обещаешь?
– Да. – Энни вешает трубку и оглядывает комнату. Здесь так спокойно. Вид на покрытый ковром тумана двор. Палладиево-голубые[41] стены – этот оттенок, как объяснил Сэм, должен вызывать умиротворение. («Я думала, что это твоя работа», сказала Энни, когда он показал ей образец.) Она подходит к столу рядом с креслом Сэма, перебирает лежащие на нем бумаги. Научная статья об Анне Фрейд и защитных механизмах. Последний выпуск еженедельника «Ин Тач Викли» с историей о тайной мексиканской свадьбе Крис Дженнер[42] на обложке.
Энни опускается на диван и смотрит на пустое кресло Сэма напротив нее, представляя его таким, как несколько дней назад, когда она внезапно появилась в его приемной, притворяясь пациенткой.
Она закрывает глаза, вспоминая выражение его лица. Женщина в костюме в тонкую полоску и с красной помадой вышла пять минут назад, кивнув Энни на прощание. – Энни, – растерянно произнес Сэм, увидев ее в одном из белых кресел, листающей «Нью-Йоркер». – Что ты здесь делаешь? – Он подошел, чтобы обнять ее. – Я жду новую пациентку с минуты на минуту…
– Энни? – сказала она со своим лучшим французским акцентом. – Вы, должно быть, перепутали меня с другой пациенткой, доктор Статлер. Меня зовут Чарли. Я послала вам имейл, чтобы записаться на прием.
– Это были вы? – Сэм сделал паузу, а она наблюдала, как до него доходит. Письмо, которое он получил тремя днями ранее от аккаунта в «Гугл», созданного ею специально для этого случая; Чарли, двадцать четыре года, тревожная и неуверенная в своем будущем. Он написал ответ, предложив это время, и Энни гадала, подыграет ли он. Здесь, в его офисе; это пока их самая авантюрная вариация «погони». – Да, конечно. Чарли, – сказал Сэм, как она и надеялась. – Простите мою ошибку. Прошу, входите. Присаживайтесь, где вам нравится.
– Куда угодно? – уточнила она, входя в его кабинет и снимая пиджак. – Даже на ваше кресло?
Он прекрасно играл свою роль – принципиального, любознательного психотерапевта, задавал вопросы о ее прошлом, говорил своим самым профессиональным тоном. Энни смакует эту мысль. Она сидела на диване, описывая в мельчайших подробностях опыт секса с другим мужчиной, зная, что ее духи задержатся здесь, отвлекая его до конца дня.
Энни планировала закончить игру в ночь шторма, отправив сообщение от имени Чарли накануне вечером, приглашая его «к ней». В тот день по пути домой она заехала в магазин за двумя бутылками красного вина и ингредиентами для любимых блюд Сэма – лазаньи и буханки теплого чесночного хлеба. Весь день она предвкушала, как откроет ему входную дверь. Она собиралась налить им вина, разжечь камин и сесть босиком на диван. Сэм бы стал объяснять, что испытывать чувства к своему психотерапевту – не такая уж редкость. Она бы сказала, что он умен, а потом описала бы то, что они делают друг с другом в ее фантазиях. Она уже села обедать, когда пришло его сообщение, как раз вовремя, в 17:03, после ухода последнего пациента.
«Привет, Чарли. Я думал о вашем приглашении».
«И что же?»
«И я приеду».
Энни помнит, как шли минуты, пока она стояла у окна, высматривая фары его машины. Он заставляет меня ждать. Поначалу она так и думала. Сэм не торопился, задерживаясь в офисе, играя с ней. Но это чересчур затянулось, и он не отвечал на ее звонки и сообщения, и Энни уже не верила, что это часть «погони». Что-то случилось.
Она слышит легкий скрип половиц над головой, возвращающий ее в кабинет Сэма. Домовладелец Сэма живет наверху. «Слишком хорошо, чтобы быть правдой» – так сказал Сэм, описывая ей то, как нашел это место. Он сел на поезд из Нью-Йорка, чтобы посмотреть свободные помещения под офис, и утром позвонил ей, удрученный. Через несколько часов Сэм перезвонил, и ему уже кружило голову от радости. Кто-то подсунул под дворники его авто листовку с рекламой сдаваемого в аренду офиса. Он поехал посмотреть: первый этаж старинного дома в нескольких минутах езды от центра города. Сэм объяснил, что помещение требует ремонта, но владелец разрешит ему самому все спроектировать, создать офис своей мечты. – Это судьба, – добавил Сэм. – Мы искали знак, что переезд в Честнат-Хилл был верным выбором, и это он. Все будет замечательно, Энни. Я в этом уверен.
Энни с глубоким вздохом закрывает дверцу шкафа, прежде чем уйти из кабинета, выключая за собой свет. В приемной она видит, что дождь прекратился. Она роется в сумке в поисках ключа от машины, когда в заднем кармане звонит телефон. Энни спешно вытаскивает его – на экране имя Краша.
– Привет, – нервничая, говорит она в трубку. – Есть новости?
Глава 24
Кто-то возится со лбом Сэма. – Вы это чувствуете?
Сэм пытается кивнуть, но не может пошевелить головой. – Да, – выдавливает он.
– Хорошо. Вы отлично держитесь. Еще несколько минут, и мы вас полностью залатаем. Вы меня слышите, Сэм? С вами все будет в порядке.
– Сэм, солнышко, поторопись. Отец тебя ждет.
Сегодня бейсбольный матч, и мать зовет его из кухни, где намазывает остатки майонеза на два ломтика пшеничного хлеба без корочки, пока отец ждет в машине с заведенным двигателем.
– Не забыл свою биту? – спрашивает Маргарет, вытирая руки кухонным полотенцем и выходя в холл, чтобы поправить Сэму кепку.
Сэм держит «Истонскую Черную Магию», лучшую бейсбольную биту на рынке – биту, которой выбил шесть хомеров[43] в одной игре против «Пиратов Хоторна», установив новый рекорд в дивизионе до пятнадцати лет. До его четырнадцатилетия осталось две недели, и он надеется, что этот день станет величайшим днем в его жизни. 6 сентября 1995 года. Билеты на Кэла Рипкена-Младшего в «Кэмден Ярдс», в день, когда Железный Человек выходит на поле для своей 2131-й игры подряд, побив рекорд Лу Герига. Маргарет сияет. – И не возвращайся домой, пока тот самый парень лично не распишется на этой штуке, – говорит она. – Хочешь снова повторить план?
– Да, – отвечает ей Сэм. – Очередь выстраивается на выходе из двенадцатой секции. Мы с папой уходим со своих мест в начале девятого периода, чтобы встать в очередь. Сэм показывает ей карту «Кэмден Ярдс», которую она помогла ему нарисовать, с красной линией жирным маркером, указывающей самый быстрый маршрут от их мест в секции 72, на левом поле, до двери на противоположной стороне стадиона. Там, по слухам, Рипкен появлялся сразу после каждой игры, тратя ровно десять минут на раздачу автографов. – Они впускают сто человек. Я буду первым.
– Сэм, скорей! – Кричит Тед с подъездной дорожки.
– Иди, папа тебя ждет. – Глаза Маргарет искрятся радостью, она крепко обнимает Сэма, говорит ему, чтобы он нашел телефон-автомат и позвонил ей, когда они приедут в Балтимор, а затем вручает ему коричневый бумажный пакет с двумя бутербродами с ветчиной. – Я положила тебе запасное печенье «Орео», – добавляет она.
– Я не хочу ехать, – говорит он.
Она в замешательстве склоняет голову. – Что значит «не хочешь»? Ты ждал этого дня всю свою жизнь.
– Я знаю, но именно там он встретит модель из «Талботс», а потом уйдет от нас. Пожалуйста, не заставляй меня ехать. Прошу!
Сэм открывает глаза.
Здесь тепло и кромешная тьма, если не считать тонкой полоски света, пробивающейся из-под двери в другом конце комнаты. Сильно пахнет антисептиком, а спина и голова пульсируют.
Он в больнице. Больница Святого Луки, где он родился; где однажды врач наложил ему шину на сломанный мизинец, чтобы к шестому периоду Сэм вернулся на поле; где он сидел с матерью в отдельном кабинете на пятом этаже, слушая, как доктор Уолтер Олдермен ставит ей диагноз «деменция».