– Нет, – отвечаю я. – В десять утра. Я запомню. – Я выхожу в коридор. – Спокойной ночи, доктор Статлер.
Он улыбается мне самой теплой улыбкой, которую я когда-либо видел. – Спокойной ночи, красавчик.
Глава 50
Франклин Шихи драматично вздыхает на другом конце провода. – Не знаю, – говорит он. – Но я не уверен, что волонтерство в доме престарелых считается подозрительным, Энни. И если это так, то извините, мне пора ехать в католический центр, чтобы арестовать мою семидесятидевятилетнюю мать.
Энни закрывает глаза, представляя, как прижимает его к стене за шею. – Я не утверждаю, что волонтерство, как концепция, подозрительно, Франклин, – размеренно произносит она. – Но дело не только в этом.
– А в чем же еще? – спрашивает он.
– Офисное помещение, – поясняет она. – То, что он сделал для Сэма, было ужасно великодушно. Щедро до крайности, себе во вред.
– Щедро до крайности? – переспрашивает Шихи. – Вы слишком долго жили в мегаполисе, госпожа Поттер. Вы забыли, что есть добрые люди.
То же самое сказал Сэм, когда она впервые выразила свой скептицизм по поводу Альберта Биттермана и его «щедрого» предложения. Энни не спала почти всю ночь, снова разыскивая договор аренды и просматривая их с Сэмом диалоги, пытаясь собрать воедино все, что знала об Альберте Биттермане-младшем, новом владельце исторического Дома Лоуренсов.
Чудаковатый. Именно это слово Сэм использовал, чтобы описать домовладельца, обязывающего Сэма иногда с ним выпить и помочь с делами по дому: вынести мусор и подмести дорожку. Сэм чувствовал себя в долгу и никак не мог забыть о своей удаче.
– Он позволил Сэму самому спроектировать офис, – объясняет Энни Франклину. – Сэм есть Сэм, а это значит, что все стоит целое состояние. Это чересчур даже для «любезности» провинциального городка. А теперь я узнаю, что он еще и навещал мать Сэма?
Энни попросила девушку-регистратора показать ей его досье. Альберт Биттерман, пятьдесят один год, начал работать волонтером в «Бурных водах» в прошлом месяце. Задание: вечер «Бинго», каждую среду и пятницу. Энни поспрашивала вокруг. Никто его не знал, кроме как волонтера, который оставил много комментариев в поле для предложений. Вернувшись домой, она погуглила его имя, обнаружив только автора детской книжки и преподавателя городского планирования. Никто из них, как она догадывалась, с ним не совпадал.
– Что вы предлагаете, Энни? – Говорит Франклин. – Этот домовладелец вашего мужа… Что? Убил его и избавился от машины? Дайте угадаю. Вы слушаете эти подкасты с историями реальных преступлений.
Она устало вздыхает.
– Госпожа Поттер… – Франклин тоже тяжело вздыхает. – Мне не хотелось вам это говорить, но ваш муж был не тем человеком, каким вы его считали. Он скрыл от вас долг в сто тысяч. Он не навещал мать и не оплачивал ее счета. И, ах да, он получил доверенность на ее финансы за две недели до исчезновения. – У Энни перехватывает дыхание. – Да, именно так. Мы обыскали все вокруг, опросили людей в «Бурных водах», и мы знаем и об этом. Можете считать нас бездарными копами, которые не могут и шнурки себе завязать, но мы знаем, что делаем. Итог, Энни: он патологический лжец, а вы его брошенная жена, хватающаяся за соломинку. – Энни слышит скрип его кресла. – И помните, Энни. Вы привлекательная женщина, и впереди у вас много счастливых лет. Как я говорю своим дочерям, не тратьте свое время не на того парня.
– Спасибо, Франклин. Это хорошее напоминание. – Энни вешает трубку, на долгие секунды задерживая дыхание, а затем в ней поднимается волна гнева – слишком сильная, чтобы она могла ее сдержать. Она кричит во весь голос и швыряет телефон через комнату. Тот отскакивает от диванных подушек и с треском падает на пол. Энни боится смотреть, но проверяет; нижняя половина экрана разбита вдребезги. Она падает на диван, роняет голову на руки и смеется. – Что ж, сегодня очень плохой день, – бормочет она.
– Франклин Шихи прав, ты же знаешь. – Это голос Сэма с противоположного дивана.
– Иди нахрен, – шепчет она.
– Ладно, но ты и вправду хватаешься за соломинку.
– Ты так думаешь? – огрызается Энни. – Думаешь, это – хвататься за соломинку, Сэм? Тогда погоди, я кое-что тебе покажу. – Она подбирает с пола телефон и щурится в разбитый экран, ища в Гугле каталог телефонных номеров в «Дейли Фримен».
– Харриет Игер, – раздается после первого же гудка.
– Это Энни Поттер. Мне нужно задать вам один вопрос.
– Хорошо, – говорит Харриет.
– На днях вы сказали, что получили несколько сообщений о том, что у Сэма роман с пациенткой. Можете сказать, кто их прислал? – В этом что-то было. С тех пор, как Энни об этом услышала, она не могла выкинуть это из головы.
– Энни, не беспокойтесь об этом, – отвечает Харриет. – Это был всего лишь какой-то псих, и больше ни…
Энни ее обрывает. – У вас осталось это письмо?
– Нет, извините. Я все удалила.
– Ладно, спасибо, – произносит Энни, прежде чем повесить трубку. Она прижимает ладони к глазам. Вот и все. Это все, что я могу сделать.
Ее телефон жужжит сообщением.
«Не терпится встретиться. Ты уже в машине?»
Это Мэдди. Энни смотрит на часы. «Выезжаю через полчаса». Она нажимает «Отправить» и встает. Она находит паспорт и билет на кухонной стойке и кладет их в сумочку.
Когда спустя мгновение звонит телефон, Энни не может разобрать имя под разбитым стеклом. Она предполагает, что это Мэдди, но нет – это перезванивает Харриет Игер.
– У вас есть секунда?
– Да, – говорит Энни, садясь за кухонный стол.
– Наш разговор слышала моя коллега, – говорит Харриет. – Оказывается, она проверила зацепку о предполагаемой пациентке, с которой сбежал ваш муж. Я подумала, что вы захотите это знать.
– И что же?
– И это определенно было ложью, – добавляет Харриет.
– Как вы это узнали?
– Один из репортеров порасспрашивал в университете, где предположительно училась эта воображаемая пациентка, и там не было никого, кто подходил бы под описание.
– Студентка университета? – Энни чувствует укол страха. – А что это было за описание?
– Какое это имеет значение? – Спрашивает Харриет. – Наводка-то оказалась фальшивой.
– Пожалуйста, дайте описание.
– Подождите, – вздыхает Харриет. – Я спрошу.
Глава 51
Я поправляю толстовку и приглаживаю волосы. Глубоко вздохнув, я открываю дверь.
– Доброе утро, Альберт, – говорит доктор Статлер, сидя в кресле и сложив руки на коленях.
– Доброе утро. – Я пересекаю комнату и сажусь на кровать. Доктор Статлер молча наблюдает за мной. – Вы даже лучше, чем я думал, – наконец, говорю я.
– О? – протягивает он. – Это как?
– Вы ведете меня к осознанию всего этого о самом себе. – Я качаю головой. – Я не видел себя в этих записях, но в этом есть смысл. Ненадежная привязанность, вызванная потерей матери при рождении и воспитанием таким человеком, как мой отец. – Мои ладони холодные и влажные.
– Все, через что вы проходите, очень трудно переварить.
Я киваю. – Представьте, какой была бы моя жизнь, если бы ей позволили остаться моей матерью? – Я позволил себе представить это прошлой ночью, лежа в кровати, в которой она спала, в точности, как она ее оставила. – Интересно, брала бы она меня с собой в свои путешествия? Она объездила весь мир. – В письмах, которые она мне писала, она описывала еду, искусство, квартиры, которые снимала. Свои романы. «Я надеюсь, что твои родители добры и твоя жизнь полна, мой прекрасный мальчик» – Она была самой потрясающей женщиной, которую я когда-либо встречал. Или, следовало сказать – так и не встретил.
– Но вы же с ней встречались, – говорит доктор Статлер. – Вы пробыли вместе шесть дней.
– Да, но я не помню тех дней.
– Не сознательно, но это переживание все еще там, внутри вас. Шесть дней в объятиях вашей матери. Доктор Статлер слегка ерзает в кресле, а затем прочищает горло. – Я хочу кое-что с вами попробовать. Как вы, возможно, знаете, Фрейд считал, что есть способ, с помощью которого пациенты могут войти в контакт с подавленными воспоминаниями.
– Вы хотите, чтобы я лег?
– Да, – говорит он. – Я думаю, это было бы полезно. Прошу, попробуйте.
Я смотрю на кровать доктора Статлера. – Может, мне снять обувь?
– Если хотите.
Я нервно стягиваю мокасины, аккуратно ставлю их рядом и закидываю ноги на кровать.
– Нет, наоборот, – поправляет меня доктор Статлер. – Нужно, чтобы вы от меня отвернулись. Психоаналитик должен быть вне поля зрения, так у пациента будет больше свободы мысли. – Я разворачиваюсь в другую сторону; голова в ногах кровати, ступнями к стене. – Как вы себя чувствуете? – спрашивает он.
– Мне страшно, – признаюсь я.
– Все в порядке, – говорит доктор Статлер. – Мы делаем это вместе. Вы в безопасности. А теперь закройте глаза. – Я делаю, как он говорит. – Не обдумывая, скажите, что вы чувствуете.
– Мое тело такое тяжелое, – говорю я. – Будто на мне сверху стопка кирпичей.
– А где именно?
Я дотрагиваюсь до груди. – Прямо здесь.
– Хорошо, я хочу, чтобы вы сфокусировались на этом чувстве, – мягко инструктирует доктор Статлер. – А теперь начинайте убирать кирпичи. Медленно, один за другим. Отложите их в сторону. – Я стараюсь делать то, что он говорит, воображая, что постепенно приближаюсь к своему сердцу. – Когда доберетесь до последнего кирпича, поднимайте его медленно. Можете сказать, что вы видите под ним?
– Больничную палату? – шепчу я. Я могу сделать это правдой, если постараюсь. Я рядом с ней, моей матерью, моя грудь прижата к ее груди, мое тело едва ли больше двух ее ладоней. Ее волосы убраны назад. Они были правы – она еще совсем ребенок. Слишком юная, чтобы быть матерью. И все же здесь так естественно, наши сердца бьются вместе, с ее губ слетает колыбельная.
– Почему она меня бросила? – Шепчу я.
– У нее не было выбора.