— Дай я попробую. Почему ты не отвечаешь.
— Слушаю.
— Привет, братан.
— Привет! Ты уже прибыл на место.
— Да. Знаешь, какая температура в Риме?
— Нет. Какая?
— Тридцать четыре градуса. Просто дышать нечем.
— И у нас тоже не лучше.
— Послушай, я совсем забыл сказать тебе одну фантастическую вещь, мне это заявила Клаудия вчера вечером.
— О! Теперь уже почти совсем незаметно.
— Вот как! Отлично.
— Что отлично?
— Нет-нет, прости, пожалуйста, я разговаривал с Мартой.
— Уф-ф-ф! Я извела на тебя целое море воды.
— А-а-а, ты с Мартой? Привет ей от меня.
— Карло передает тебе привет.
— И Карло тоже привет.
— И тебе привет от нее.
— Да, я слышал. Как она там?
— Хорошо. Извини, минуточку. Да хватит уже, знаешь, ты меня уже всего облила…
— Не переживай. Такая жара, все сразу высохнет.
— Да, но я сказал хватит: потом посмотрим. Извини, Карло. Что ты сказал?
— Я сказал, что вчера вечером Клаудия поведала мне одну фантастическую вещь.
— Да ну? И что она сказала?
— Мы сидели в китайском ресторане, потому что японский был закрыт, я предложил ей заказать «Утку по-царски», такую, знаешь, с хрустящей корочкой, это блюдо готовят минимально на две персоны. И знаешь, что она мне на это заявила?
— Нет, и что?
— Она мне сказала, что не станет есть мясо «Луней Тьюнз».
— Не понял. Чье мясо она не ест?
— «Луней Тьюнз». Из мультиков: Даффи Дак, Вагз, Банни, Вилькойот…
— Да что ты говоришь?
— А ты ведь и не знал об этом, да? Она сказала мне, что это секрет.
— Я знал, что она не ест мясо кролика, но, по правде говоря, я не спросил у нее, почему.
— Вот видишь, знай, что твоя дочь из-за «Луней Тьюнз» не ест мясо ни кролика, ни койота, ни канарейки, ни утки: она просто не хочет есть их мясо. Разве это не фантастично?
— Ты прав. Это просто прекрасно.
— Я хотел, чтобы ты узнал об этом, хоть она и попросила меня сохранить это дело в секрете.
— Спасибо. Все правильно. Это просто прекрасно.
— Твоя девчонка просто чудо, честное слово. Проведешь с ней с полчасика, и у тебя сразу появляется желание стать таким, как она.
— Вот именно.
— Ты замечательный отец, Пьетро.
— Надо же!
— Ты знаешь, вчера я ошибался, я был не прав, ты поступаешь правильно. Крепись и помни, что в трудную минуту я всегда рядом с тобой, звони, где бы я ни был, сяду на самолет и прилечу к тебе.
— Спасибо, Карло. Ты убедился, что мы и сами справляемся.
— Да, конечно. Вы просто молодцы. Я имел в виду крайний случай.
— Будем надеяться, что ничего не случится.
— Конечно, конечно, в любом случае, я скоро вернусь. Мне хочется побыть с вами.
— В любое время. Мы всегда тебе рады.
— Может быть, на Рождество поедем все вместе в горы, хотите?
— Да, действительно, было бы неплохо!
— Я приглашаю. Кортина-д-Ампеццо. Нет, лучше: Сан-Морис.
— Ты прав, Сан-Морис лучше.
— Ладно, Пьетро, пока. Скоро созвонимся.
— Да, до скорого.
— …
— …
— Остались едва заметные разводы, это ничего по сравнению с тем, что было…
— Ты славно потрудилась, Марта. Спасибо.
— …
— …
— Да что с тобой?
— Ничего. И этот звонок был странный.
— Почему?
— Потому что и у него была вполне определенная причина, но он говорил со мной совсем о других вещах.
— И ты понял, что это была за причина?
— Не знаю, может быть.
— А сейчас ты мне можешь сказать, какая у тебя была причина? Почему ты задал мне все эти вопросы?
— Ты уже на этом зациклилась, уверяю тебя, что в этом нет… — К черту, чего уж там мне тебя стесняться.
— Это как-то связано с Ларой, да?
— А ты как думала?! Конечно с Ларой и с тем диском. Потому что, видишь ли, с тех пор, как я здесь, я постоянно только его и слушаю, и в какой-то момент мне показалось, что…
— …
— …
— Что тебе показалось?
— Да как тебе сказать? Знаешь, я ведь никогда раньше не слышал «Radiohead», и мне показалось странно, что их диск оказался у меня в стерео. Я сразу догадался, что это Лара его слушала, когда мы жили у моря, и она ездила на моей машине, потому что номерной знак ее машины потерялся или его украли, помнишь? — и она так и осталась стоять без номеров. Ты тогда еще жила с нами, да? Или уже уехала?
— Да, помню.
Хорошо, что я вспомнил об этом, все равно рано или поздно мне придется этим делом заняться: машина до сих пор стоит там во дворе, нужно бы заявление написать в автоинспекцию Гроссето, мне предстоит еще та волокита, ведь машина-то записана на ее имя… Гм-м… Я нашел тот диск в моем стерео и подумал, что это Лара его там забыла. И я не стал его снимать, понимаешь? Я его оставил там, и поэтому каждый раз, как я завожу мотор, начинает играть тот диск, и я слушал его, может быть, по рассеянности, но я его слушал, то есть, я имею в виду, когда я был уже здесь, у школы, потому что раньше, честно говоря, я не обращал на него внимания, ни когда мы следовали за катафалком в Милан, ни в первое время после всего этого бедлама, хотя тот диск уже был там. Нет, все произошло именно здесь, рано утром, по дороге сюда, а потом постепенно, постепенно, по мере того, как проходили здесь мои дни, именно здесь я прислушался к словам песен. Я стал слушать его.
— Он тебе нравится?
— Да, очень приятная группа. Но все дело в том, что с определенного момента я начал понимать отдельные слова, но никогда мне не удалось понять всю песню целиком, разумеется; я стал различать отдельные слова, обрывки фраз, но просто так, без напряжения, естественно. Английский я знаю достаточно хорошо, но обычно, когда меня спрашивают, о чем поется в песне, так, на слух, не глядя даже на мимику лица, я ничего не могу разобрать. Более того, их солист шамкает слова, даже напрягаясь, трудно разобрать, что он там поет. Однако иногда я понимал отдельные строфы. И опять, сразу я на это внимания не обратил: я отдавал себе отчет, что понимаю отдельные слова, вот и все, может быть, меня там поражала красота слов и мелодии, но не более того. Но потом, я уже не мог не заметить, что каждый раз, когда я что-нибудь понимал, это что-то всегда относилось к тому, что я делал в тот момент. Как тебе сказать, что-нибудь вроде: притормози, идиот, когда я гнал как сумасшедший, или…
— «The Tourist».
— Что-что?
— Я говорю, «Idiot slow down», это фраза из песни «The Tourist». Эта песня так называется.
— А, как бы там ни было, со мной это случилось неоднократно, и продолжает случаться: например, я что-нибудь делаю, а в песне как раз об этом и поется. Временами эти куски из песен настолько совпадают с тем, что происходит в эту минуту, что эти слова мне кажутся комментариями, понятно тебе? Комментариями или советами по поводу того, чем я занимаюсь в данный момент. А потом еще и эта строфа, написанная на крышке, та из Микеланджело. Как это там?
— «Per appressarm'al ciel dond'io derivo».
— Вот-вот. То самое.
— Ну и что?
— Ну и ничего. Но поэтому, под впечатлением этого, в какой-то момент я подумал, что… это, может быть, и не простые совпадения.
— То есть?
— Видишь ли, Лара умерла, я и подумал, что если…
— Что если что?
— Да брось ты. Ведь ясно, что я имею в виду, не так ли? Как будто Лара…
— Как будто Лара говорит с тобой словами из песен? Тебе это пришло в голову?
— Не точно так, однако, у меня появились сомнения на этот счет.
— Какие сомнения?
— А вот какие: в бесконечном числе явлений, которые с рациональной точки зрения объяснить трудно, и люди стремятся их считать невероятными, встречаются не такие уж и невероятные, а среди таковых, может быть, существует некая непостижимая форма общения, назовем ее экстракорпоральной, между живыми людьми и царством мертвых.
— Посредством «Radiohead»?
— Причина не только в этом.
— И это у тебя-то появились сомнения, что словами из песен «Radiohead» Лара продолжает с тобой общаться из потустороннего мира?
— Послушай, ты хотела знать, почему я задавал те вопросы, я удовлетворил твое любопытство. А сейчас ты начинаешь напускать на себя цинизм, именно ты, которая всему верит. Какая тебе разница, посредством чего это происходит? Тем не менее, мои сомнения уже давно рассеялись, а посему…
— Как рассеялись? С чего бы это?
— Потому что тот диск записала не она, а ты, вот и все.
— При чем здесь это?
— Как это при чем? Если бы тот диск записала Лара, и он после ее смерти остался в моем стерео, более того, если бы те слова, «Вознестись на небо», написала бы она, тогда бы и я мог так, абсурдно, додуматься до того, что то, что происходит со мной, когда я слушаю этот диск, связано с ней, но ведь этот диск записала ты, а поэтому…
— Что?
— Поэтому никакой связи нет, и все это не имеет никакого смысла.
— Но ведь этот диск тебе оставила она, Пьетро. В твоей машине.
— Да не оставляла она мне ничего. Она просто его слушала, когда ездила на моей машине, потому что своей не могла пользоваться.
— Да при чем тут все это? Что она должна была сделать? Записать тебе этот диск в завещание?
— Его слушала она. И это дело касается тебя и ее, если на то пошло. Этот диск записала ты, а она его слушала. Меня все это не кается.
— Тебя это не касается? Это настолько тебя касается, что ты его слушаешь вот уже полтора месяца.
— Послушай, разговор окончен. Давай завяжем на этом.
— Постой-постой, я хочу во всем спокойно разобраться: ты интуитивно почувствовал, что твоя покойная жена, может быть, общается с тобой через слова из песен «Radiohead» (твоя догадка, между прочим, проливает на их творчество определенный свет, да, да, это тебе заявляет человек, который выучил на память их песни, но так никогда и не смог понять, откуда берется их таинственная энергия), но потом, именно в самом прекрасном месте, когда благодаря своей догадке ты становишься избранным, привилегированным, ты останавливаешься, отрекаясь от всего этого? И только потому, что компьютер, записавший тот компакт-диск, принадлежал не Ларе, а мне? Да ты отдаешь себе в этом отчет или нет? Тебе удалось обнаружить такую важную вещь, сейчас достаточно тебе в это поверить, главное, чтобы ты поверил в то, о чем ты догадался сам, а ты, ты-то что делаешь? Ты придумываешь предлог, чтобы послать все к черту?