– Смотрите, что это? – сказал вдруг Патрик.
У самой кромки воды лежали две бочки, канатами привязанные к большому сундуку.
– Да понятное ж дело… Где-то неподалёку корабль утонул, а имущество, значится, уцелело… – сказал Крюк, выковыривая из бочки пробку и принюхиваясь. – Морская корова меня подои, если это не первосортный ром!
– Вода!.. Пресная вода! – кричал Патрик, одолевший пробку другой бочки.
В сундуке же обнаружился богатый ассортимент мяса, птицы, рыбы, колбас, сыров, молочных продуктов, круп, фруктов, овощей и кондитерских изделий. По счастливой случайности отыскался там и походный таганок для камбуза, свечи, набор кастрюль и сковород, тарелки, чашки, столовые приборы. На самом дне лежали раскладной стол, стулья и четыре подвесных гамака с полным набором постельных принадлежностей. Но более всего обрадовала меня многотомная библиотека справочной и развлекательной литературы.
Так, благодаря торжеству человеческого разума над природной стихией, удалось нам привести нашу маленькую колонию к процветанию и благоденствию. Всю следующую неделю провели мы в заслуженной праздности и лени. Д’Арманьяк священнодействовал над благоухающими кастрюлями. Патрик изучал справочник по парусному вооружению и судовождению. Я в который уже раз перечитывал «Таинственный остров». Крюк, прихлёбывая ром, с интересом листал брошюру «Промышленное попугаеводство в условиях тропических широт».
Лишь по ночам, вместе со сгустившейся тьмой, пробирались в голову невесёлые мысли. Снился мне далёкий городок, светящиеся окна родительского дома, милое лицо Дженни…
– Питер Фаулз, ты чёртов идиот!
От неожиданности я даже проснулся. Открыл глаза. И тут же на всякий случай закрыл их обратно.
– Д’Арманьяк, – спросил я шёпотом, – из чего именно было сделано то вчерашнее блюдо? Которое чего-то-там де гренуиль?.. Кажется, мне после него как-то нехорошо…
– Не смей притворяться, что спишь, Питер! Ты хоть отдаёшь себе отчёт в том, что было бы с твоими родителями, явись этот твой дурацкий призрак им, а не мне?.. Это я уж молчу о том, что не испытываю ни малейшего восторга от необходимости неделями трястись в дилижансе и летать на воздушном шаре.
Хочешь не хочешь, пришлось открывать глаза повторно.
– Привет, Дженни… Рад тебя видеть.
Хотя и было это чистой правдой, ещё больше радовало, что пока нас разделяет узкая щель в потолке. И потому угроза немедленной физической расправы на некоторое время откладывается.
– О, бонжур, мадмуазель! Неописуемо счастлив видеть вас в нашей скромной обители!
Д’Арманьяк приступил к выполнению комплекса сложных и, надо полагать, особо галантных упражнений со шляпой.
– Что?.. Кто?.. – заворчал спросонья Крюк. – Женщина, да?.. Очень хорошо. Эй, женщина, тащи нам завтрак. Да смотри, не какой-нибудь континентальный, а чтоб яичница была, свиная грудинка и всё такое… И рому, рому не забудь!
Патрик, до ушей залившись краской, молча изобразил нечто среднее между приветственным кивком и реверансом.
– Кто. Эти. Люди? – тон Дженни не предвещал этим людям ничего хорошего.
– Это моя пиратская команда, – сказал я с тяжёлым сердцем.
– Питер Фаулз, ты чёртов идиот.
К счастью, говорила она теперь гораздо спокойнее. И гораздо увереннее, к сожалению.
– Во-первых, я не дурацкий, – обиженно сказал призрак, являясь по обыкновению из ниоткуда. – Во-вторых, я не его призрак, а свой собственный. В-третьих, вы, персонажи, могли бы хоть чуточку благодарности проявить. Стараешься ради вас, стараешься, ночей не спишь… У вас, между прочим, и вода и еда на исходе. И даже ром. Нет, мне просто интересно: а дальше-то вы что собирались предпринять, не доставь я сюда эту юную леди?
– Что?! – рявкнула юная леди. – То есть предполагается, что я их ещё и кормить должна?.. И не надейтесь. Я вам не сестра милосердия. Сейчас я эту команду идиотов, так и быть, оттуда вытащу. А дальше пусть что хотят, то и делают.
– Нет, но какая женщина… – сказал Крюк. – Валькирия!
– Я всё слышу. И у меня тут есть топор, предупреждаю. И верёвка.
– Угу. И она умеет ими пользоваться, – печально кивнул я.
Будто в подтверждение моих слов, на нас посыпались куски дерева. Щель в потолке быстро расширялось. Лишь только обрела она способность пропустить сквозь себя человеческое тело, к ногам моим упал конец верёвки. Подёргав за неё, я убедился: закреплена надёжно. Поплевал на ладони, ухватился, начал подтягиваться. Патрик вознамерился меня подсадить. Совместные усилия наши привели к тому, что я вдруг обнаружил себя оседлавшим его шею. Некоторое время покачивались мы в неустойчивом равновесии, затем обрушились на пол.
– Ох, горе ты моё… – Дженни, наблюдавшая сверху за нашими эволюциями, страдальчески качала головой. – Я что ж, опять тебя на себе вытягивать должна?.. Хотя погоди-ка… Тут рядом какой-то корабль причалил. Схожу к ним за помощью.
Стыдно мне было настолько, что поначалу я даже не понял, о чём она толкует. Затем страшное подозрение сверкнуло в мозгу.
– Дженни, подожди!.. Остановись!.. Паруса!.. Какого цвета у него паруса?
– Хм… Я бы сказала, что по исходной задумке они должны были быть антрацитовыми, но в реальности это что-то ближе к маренго с переходом в айгенграу и лёгкими нотами кафе нуар.
– А сейчас это на каком языке? – спросил Крюк.
– Не очень уверен, но мне кажется, что в переводе это означает просто чё… Чёрные паруса?!.. Дженни, стой!.. Не приближайся к нему!.. Беги!
– Хвала богам, Питер, что я не состою в твоей так называемой команде и твоим – противоречащим друг другу, надо заметить, – приказам не подчиняюсь. Не болтай ерунды и жди здесь. Сейчас вернусь.
Переубедить Дженни в чём-либо и в лучшие-то времена было задачей, превосходящей возможности человеческие. Мои возможности, во всяком случае. Отчаяние заставило меня вцепиться в верёвку, дюйм за дюймом погнало вверх непослушное тело. Руки проскальзывали, мускулы разрывались от напряжения. «Ну!.. Давай же, – упрашивая я себя, – ещё один рывок!.. Держись, Дженни, я уже иду!..»
Из последних сил впиваясь ногтями в дерево, выполз я на солнечный свет. Несколько секунд лежал на животе, судорожно хватая ртом воздух. Поднял голову, огляделся.
Крошечный, едва возвышающийся над водой рукотворный островок. Вот всё, что осталось от «Росинанта». Длинная сходня вела к причалу. Ещё недавно путь на берег преграждала жёлтая лента с вышитой надписью «Не пересекать!» Сейчас она была порвана.
Из бухты Сан-Януарио на всех парусах уходила «Чёрная белая акула» капитана Клинта. Со стороны же города приближался вооружённый до зубов отряд стражников.
– Помогите! – кричал я, бросаясь им навстречу. – Похищение!.. Клинт, он… Задержите его!.. Не дайте выйти из…
Ловко и умело сшибли они меня с ног, уронили лицом вниз на землю.
– Капитан Питер Фаулз, вы обвиняетесь в злонамеренном оставлении места водно-транспортного происшествия, попытке уничтожения и сокрытия улик, – стражники уложили в мешок брошенный Дженни топор, – и сознательном воспрепятствовании осуществлению правосудия. Именем губернатора и по приказу его секретаря вы и члены вашей команды арестованы!
Пока мне вязали руки, тщетно силился я извернуться, чтобы ещё раз глянуть в море. Туда, куда уходила теперь уже едва различимая «Акула». Туда, куда уходила от меня Дженни.
Глава шестая. Как сидеть в темнице сухой и строить хитрые планы
Похожая на увеличенный в размерах гроб каморка без окон. Куча грязного тряпья на полу. Три стены из грубого, поросшего мхом и плесенью камня. Проржавевшая решётка с запертой дверью на месте стены четвёртой. По другую её сторону – тусклый масляный светильник и уходящий во мрак коридор.
Безучастный ко всему, неотрывно смотрел я в пол самого глубокого каземата Сан-Януарио. Патрик, не останавливаясь ни на секунду, метался из угла в угол – пять шагов туда, пять обратно – и бормотал:
– Должен же быть какой-то выход, должен же быть какой-то выход…
– Не мельтеши, – сказал Крюк, переворачиваясь на другой бок и зарываясь в тряпьё, – мешаешь.
– Чему?.. Чему?!
– Думать. О вечности. Которую нам тут предстоит провести.
– Пфф!.. Скажете тоже, сударь мой… – д’Арманьяк беззаботно подкрутил ус. – Впрочем, понимаю. В вашем возрасте я и сам жутким пессимистом был. Как сейчас помню: посадили меня, значит, впервые в Бастилию. А во времена те, смею доложить, тюрьмы нынешним не чета были. Строго всё. Маску железную сразу же надеть изволь, и больше одного слуги при себе иметь не разрешают. Вот я по неопытности и загрустил. Оно ведь как получилось?.. Только-только я тогда в Париж приехал и в мушкетёры поступил. Но сразу же себя на отлично зарекомендовал, король мною премного доволен остался. На квартире же состоял у куафёра одного старого. От него, кстати сказать, искусство это и перенял. А у того жена, понимаете ли. Марианной звали… Лет на двадцать его младше. Ну и втрескалась в меня до беспамятства. Ясное дело, я ж тогда орёл был: усы, шпага, ростом едва не восемь футов, с лошадью если… Уж я её и убеждал, и уговаривал, нехорошо это, мол, неправильно… А та ни в какую!.. Бегает за мной, что твоя собачонка. Тут-то её добрый товарищ мой, граф де Ланфра, тоже из мушкетёров, и заприметил. И, представьте себе, судари мои, влюбился как мальчишка… Лилии, помню, всё ей дарил. Едва-едва умом на этом не повредился: как где лилии увидит – так прямо не раздеваясь в пруд лезет и ну рвать охапками!.. И всё Марианне тащит. Мы его за это меж собой «лильским палачом» прозвали. Она же и носом не ведёт: желаю, мол, только д’Арманьяка, и весь сказ!.. Де Ланфра, бедняга, тут и загрустил. Придёт ко мне, знаете ли, вечером, заберётся с ногами на диван, в плед укутается, плачет и шоколад ест. Разнесло его с этого шоколада так, что перевязь шпаги сходиться перестала. Пришлось её простой буйволиной кожей надставлять. А потом и того хуже вышло: в религию ударился. Буду, говорит, аббатом. И что бы вы думали, судари мои?.. И впрямь уехал в монастырь. Тут кардинал тогдашний оказией воспользовался и стал его охмурять. Подучил супротив меня и короля гнусную политическую интригу возвести. В чём она заключалась, я, признаться, так и не понял, но драка, доложу я вам, была славная!.. В наши дни таких замечательных драк и не встретишь… В общем, очнулся я уже в Бастилии. Марианна, как о том прознала – это уж опосля мне рассказывали, – со всех ног к де Ланфра кинулась. И как пошла его корить да попрекать… Что ж ты, мол, негодяй этакий, натворил?.. Тот разом в себя пришёл, одумался и во всём раскаялся. Созвал верных товарищей-мушкетёров и пошли они, значит, на приступ, меня освобождать. Пока же шли, добрые парижане на них посмотрели да и решили, что по всей стране началось. И вот вообразите себе картину: выводят меня, как обычно, в мяч играть. Гляжу со стены, а на площади перед Бастилией – Марианна моя. Раскраснелась вся, шаль цветастую с себя стащила, над головой ею размахивает. Кричит: «Свободу д’Арманьяку, свободу!» Подле неё де Ланфра в гражданском платье и с мушкетом. А за ними… Народу, народу… Страшное дело!.. И все тоже такие: «Свобода, свобода!.. Веди нас, Марианна!» Король, лишь только прознал о том, перепугался весь. Подать мне, говорит, сюда графа д’Арманьяка, что так хорошо себя зарекомендовал, пусть бунтовщиков разгонит. Меня, ясное дело, в чинах сразу восстановили, шпагу вернули. Ну, я и разогнал всех… Только вот с Марианной нехорошо вышло. Я уж в качестве благодарности собирался шпагу и сердце ей предложить, а на неё там, на площади, словно затмение какое нашло. Сатрапом обругала и прислужником кровавого режима. Знать, сказала, меня больше не желает, а вместо этого уходит создавать с графом де Ланфра катакомбную революционно-семейную ячейку. И так, верите ли, решительно за дело это принялась, что я, как в отставку вышел, сразу же поспешил сюда перебраться. Ибо чует моё сердце: коли и впрямь во Франции беспорядки сделаются, оттяпает мне моя Марианночка голову за милую душу… Так что, судари мои, уж поверьте стариковскому опыту и волноваться не извольте. В самом скором времени какие-нибудь друзья всенепременно прибегут нас освобождать.